Чистый кайф - Тиффани Дженкинс

Я так и пролежала все оставшееся время, пока не выключили свет. Сокамерницы меня не беспокоили, потому что видели, что у меня жестокая ломка. И я гневно зыркала на всех, кто пытался подойти ко мне или заглянуть в глаза.

Я ждала – терпеливо, тихо, тревожно, – пока все они заснут. Каждая из них издавала разные звуки, вдыхая ночной воздух. Одни женщины храпели, другие дышали тихо, но я выжидала до тех пор, пока не убедилась, что все как одна крепко спят. Когда последняя из моих соседок перестала вертеться с боку на бок и наконец затихла, найдя удобное положение, я поняла, что время пришло.

Я села на койке и осторожно спустила ступни на холодный бетонный пол. Встав на ноги, огляделась, чтобы удостовериться, что никто не шевелится. Нащупала уголок простыни и начала осторожно стаскивать ее с матраса. Когда вся она оказалась в руке, мои пальцы начали двигаться автоматически, словно были запрограммированы на вязание узлов. Мыслей не было, одно лишь бездумное скручивание и стягивание. Я не думала ни о чем, кроме того, как отчаянно хочу со всем этим покончить. Мне не хотелось задерживаться на этой земле ни единой лишней секунды, надо было уходить, и уходить сейчас же.

Я нервно бросила на камеру последний взгляд, убеждаясь, что все остальные по-прежнему крепко спят, и крепко привязала один конец простыни к углу койки над головой. Я была мысленно готова к тому, что соседка надо мной проснется, поскольку узел был завязан примерно в двух дюймах от ее ноги, но та не шелохнулась. Я еще раз поглубже вдохнула, оборачивая другой конец простыни вокруг шеи, и затянула его изо всех сил. Когда я делала этот последний вдох, не было ни слез, ни колебаний – и потом я усилием воли столкнула себя с койки.

Койка оказалась недостаточно высока, чтобы вытянуться в полный рост, поэтому я расслабила мышцы ног, позволяя весу собственного тела и земному притяжению выполнить всю работу. Я полулежала, подвешенная за шею, вытянув ноги перед собой. Сила давления на горло была ошеломляющей. Казалось, мой позвоночник отделяется от черепа. Я чувствовала, как лицо наливается жаром; оно словно раздулось от крови. Мое физическое тело до боли жаждало вскочить и дышать, но разум оказался сильнее. Теперь обратного пути уже не было.

Звуки окружающего мира начали слабеть, а периферийное зрение меркнуть; я словно заглядывала вниз, в темноту туннеля. Стены мрака смыкались вокруг, и мир постепенно затихал. От давления полопались сосуды в глазах, и мне казалось, что глазные яблоки вот-вот полностью вылезут из глазниц. Все почернело, и я поняла, что это конец. Вот и все. Впервые за очень долгое время я почувствовала себя… свободной.

Яркий свет, пролившийся откуда-то сверху, заставил меня вздрогнуть, и я поняла, что прохожу через какое-то другое измерение. Я улыбнулась, радуясь освобождению от своего исковерканного земного тела, тому, что отныне являюсь частью вселенной. Свет становился все ярче – почти ослепляя, – и я внезапно хватанула воздуху, ворвавшегося в легкие с громким сипением. Что за черт? ! Я давилась, кашляла, не могла вдохнуть. Потом начала замечать мелькающие вспышки света и слышать прерывистые вопли – ко мне потихоньку возвращался слух. Я пару раз моргнула, и размытая картинка надо мной начала обретать форму. Лицо… Но то был не лик Божий – или дьявольский, а офицер Каш.

– Джонсон! Вы меня слышите? Тиффани! Очнитесь.

Жаркий гнев побежал по каждой жилке моего тела, когда я осознала, что происходит. Я принялась бешено махать руками и пинаться, отчаянно пытаясь отогнать их всех от себя.

– Зачем? – выкрикивала я. – Какого хера вы привели меня в чувство? Зачем? ! Почему вы не дали мне уйти? !

От гнева и разочарования меня начали сотрясать непроизвольные рыдания. У меня же почти получилось! Я была так близка к возвращению домой, к матери, дедушке и бабушке, – а теперь снова вернулась прямиком в ад. Обратно в реальность, от которой так отчаянно пыталась сбежать.

5

Я бросила взгляд на своих соседок по камере, которые явно были в шоке и ужасе. Мне хотелось крикнуть им, что нечего разыгрывать здесь драму. Я хотела узнать, кто из них, черт возьми, обломал мои планы, уничтожил всякую надежду освободиться от этой говенной планеты. Но не успела сказать и слова, как охранница завела мне руки за спину и сковала наручниками. И сказала:

– Вставайте, мы отведем вас в медицинский блок.

Я поднялась с пола, и она потащила меня в сторону общего холла. Мне хотелось бежать; хотелось врезаться головой с разбегу в эту гребаную стену и закончить начатое. Но вместо этого я двигалась покорно, молча, потому что стоило выйти из камеры, как до меня дошло, что все светильники в блоке горят, и все до единой заключенные Западной женской тюрьмы стоят у дверей своих камер, глазея, как меня волокут прочь из блока с простыней, болтающейся на шее.

– Мне нужно еще снять с вас очки, мэм, – сказала охранница, протягивая руку к моему лицу.

– Но я ничего не вижу без очков, они мне нужны, – запротестовала я.

– Наша работа – позаботиться о том, чтобы вы были в безопасности под нашей охраной. Очки слишком легко превратить в оружие, и мы не станем полагаться на удачу.

Я поморщилась, когда она сдернула очки с моего лица, и мир вокруг мигом превратился в размытое пятно. У меня ужасно плохое зрение, и без очков я не смогла бы сказать, сколько пальцев мне показывают, даже если бы они были в дюйме от моего лица.

Я услышала, как за охранницей захлопнулась дверь камеры, и только поэтому догадалась, что она ушла, потому что совершенно точно не видела ее ухода. Меня поместили в камеру полного наблюдения. Эти камеры специально обустроены для заключенных с суицидальными наклонностями. Их делают особо защищенными. Люди, желающие свести счеты с жизнью, бывают весьма изобретательны, поэтому охрана принимает специальные меры предосторожности, чтобы любому заключенному было практически невозможно достичь своей цели.

В этой камере не было никаких выступающих деталей. Ни душевых головок, ни ограждения койки, ни окон. Мою тюремную форму заменили хламидой, которую можно описать как широченный, бесформенный мешок для картошки на липучках. Ни кусочка свободно болтавшейся ткани, так что даже если бы я захотела превратить еще какую-нибудь тряпку в смертельное оружие, мои усилия оказались бы тщетны.