Чистый кайф - Тиффани Дженкинс

Я была боса и слепа. Как будто этого мало, вся камера представляла собой сплошь стеклянные стены, так что любой проходящий мимо мог посмотреть на меня и удостовериться, что я все еще дышу. Охрана могла наблюдать за всем, что я делала в камере, включая пользование туалетом, с любой точки на 360 градусов вокруг.

Я чувствовала себя животным в зоопарке. Я видела нечеткие силуэты проходивших мимо охранников, которые периодически останавливались у стекла и отпускали глумливые комментарии. Большинство сотрудников коррекционной службы знали, почему я оказалась в тюрьме; у них был доступ к моему делу, где подробно излагалось, что и как я сделала с их собратом по оружию и синей полицейской форме. Нет нужды говорить, что каждый из них желал удостовериться, что я полностью осознаю, каким куском дерьма являюсь. Я слышала их реплики: «Знаешь, я не виню ее за попытку самоубийства, сама бы ее придушила. Ей грозит большой срок. Она слепа, как летучая мышь, так ей и надо».

Я была пристыжена, опозорена, и мне было негде спрятаться.

Хватило примерно семи часов в этом аквариуме, чтобы я начала терять свой гребаный рассудок. Я и до того чувствовала себя психически нестабильной, а нынешние условия явно не помогали. Чем дольше я сидела там – ослепленная и почти раздетая, – тем более нереальной казалась мне реальность. Я вошла в тюрьму как Тиффани, но в этот момент, в этой камере я стала чем-то иным. Животным в клетке, маньячкой-самоубийцей, лживой воровкой, заключенной. Старая «я» исчезла, и можно было с уверенностью сказать, что больше она не вернется.

Меня неоднократно рвало, поскольку наркотики выводились из организма. Бо? льшую часть времени я провела, скорчившись над унитазом, тяжело дыша и отчаянно пытаясь изгнать отраву из своего тела. Я опустила голову на холодный металл туалетного сиденья, и внезапно у меня появилась идея. Они тут приняли вроде бы все меры для предотвращения самоубийств, но я-то была умнее и собиралась завершить начатое.

Я натянула свой картофельный мешок на голову, чтобы скрыть от взглядов верхнюю половину тела. Спрятавшись от всех, скрестила руки, положив оба больших пальца на выступающую твердую область перед гортанью, и начала давить и жать изо всех сил. Я хотела сломать хрящи в горле – в надежде, что это заставит меня задохнуться. Я хотела смерти так, как никогда ничего прежде не желала. Она была мне необходима. Я знала, что если добьюсь успеха, то буду свободна. Мое земное тело функционировало плохо, и я не хотела продолжать жить внутри него.

Хрящи в горле оказались намного пластичнее, чем я ожидала. Вместо того чтобы сломаться в мощной хватке моих пальцев, они сдвинулись назад, вызвав у меня громкий сдавленный кашель. Я впилась пальцами в плоть и стала выкручивать хрящи и мышцы, но у меня ни хрена не получалось.

Я услышала, как в отдалении кто-то спокойно проговорил:

– Ну вот, опять, открывай номер четыре.

Через считаные секунды щелкнула, открываясь, дверь. Я почувствовала на плечах тяжелые ладони охранника, оттаскивавшего меня от унитаза. Я опрокинулась на спину, и он придавил меня к полу, упершись локтем мне в грудь.

– Прекратить немедленно! – прорычал он.

Я хотела смерти так, как никогда ничего прежде не желала. Она была мне необходима. Я знала, что если добьюсь успеха, то буду свободна.

– Да отпустите вы меня уже, мать вашу! – пронзительно вскрикнула я. – Какого дьявола вы просто не оставите меня в покое? ! Это моя гребаная жизнь! – выкрикивая эти слова, я крутилась и вертелась на полу, а охранник пытался удержать меня. Я ничего не видела, из-за чего мне было трудно давать отпор. – Это не ваше дело, просто прекратите! Дайте мне закончить, пожалуйста! – выла я. – Пожалуйста, просто шарахните меня по голове дубинкой. Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста, просто убейте меня! Я вас умоляю! Долбаните меня тазером, пожалуйста! Пожалуйста, – молила я. – Я хочу умереть.

– Я не стану тебя убивать, Джонсон, – сказал он. – Это целая куча гребаной бумажной работы, а у меня сегодня намечен романтический ужин с женой. Я сейчас встану и выйду из камеры. У тебя есть еще один шанс. Если ты снова выкинешь дерьмо вроде этого, мы незамедлительно закуем тебя по рукам и ногам. Жить станет совсем неудобно, если мы это сделаем, так что давай завязывай.

Отсутствие сострадания в его голосе было поразительным. Худший день в моей жизни для него был просто очередным рабочим днем.

В этот момент я примирилась с реальностью своей текущей ситуации. Этим людям на меня наплевать. Они просто дожидаются конца своей смены, надеясь, что во время нее все будет тихо и спокойно. Им наплевать, что я когда-то была капитаном команды болельщиц или избранным клоуном для своих одноклассников. Им не важно, что я была сестрой и дочерью или что однажды выиграла роллер-дерби. Им было все равно, что в старших классах меня как-то раз избрали королевой бала в Валентинов день или что я три года руководила рестораном. Ничто из этого не имело значения, я больше не была прежним человеком. Я была заключенной номер 4012342 – и ничем бо? льшим.

После того как в изоляции миновала целая вечность, раздался тихий стук в дверь моей камеры.

– Можно войти? – услышала я мягкий голос с другой стороны двери.

– Да мне похрен, – буркнула я, скорчившись в углу камеры и поджав колени к груди. Я услышала, как щелкнула дверь, но не увидела стоявшего рядом с ней человека. Однако по силуэту догадалась, что это не охранница.

– Я хотела бы подойти ближе, но мне нужно знать, что вы не навредите мне… Могу я быть в этом уверена? – спокойно проговорила женщина.

– Навредить вам? С чего бы мне вам вредить? Я не стану этого делать. Я, черт побери, даже не знаю, кто вы, потому что ни черта не вижу, – сказала я.

– Ну, меня зовут доктор Лашанс, и я хотела бы поговорить с вами.

Я вдохнула поглубже и уставилась в пол:

– Не обижайтесь, но мне в данный момент совершенно не хочется ни с кем разговаривать.

– Что ж, конечно же, я вас не виню; вы сидите в стеклянном ящике, почти обнаженная, лишенная зрения… Вот что я вам скажу. Если мне удастся убедить охрану вернуть вам очки, могли бы вы пообещать мне, что не попытаетесь навредить себе с их помощью? – спросила моя собеседница.