Мать железного дракона - Майкл Суэнвик

– Отец? Она здесь. Соизвольте прекратить пялиться на собственный пупок.

Лорд Сан-Мерси, будто слепой, повернулся на голос сына. Сейчас лицо старого солдафона казалось добрым, и Кейтлин поняла, что и это вызывает у нее неприязнь.

– А, – сказал старый лорд, – я знал, что-то еще мне осталось сделать.

Кейтлин опустилась на колени у ног отца, как не раз делала раньше (разве что теперь не боясь, что он ее ударит).

– Я здесь, отец, как вы и приказали.

– Да. – Ее макушки неуверенно коснулась ладонь, благословила, чуть помедлила, исчезла. – Встань. Мне нужно кое-что тебе сказать. Но теперь… Не знаю, есть ли в этом смысл. Я… – Голос смолк, а свет у него внутри разгорелся ярче, так что старик начал в нем растворяться.

– Просто превосходно. – Финголфинрод положил руки на плечи Кейтлин и отодвинул ее чуть назад. – Мне нужно побольше места.

Он с такой силой ударил отца по лицу, что звук пощечины прозвучал как выстрел.

– Эй! Капитан Слабоумие! Очнись!

В кабинете потемнело, лорд Сан-Мерси поднялся на ноги. В его глазах полыхал гнев. Вздернутый подбородок, мрачно сжатые губы – на мгновение он снова стал тем безжалостным воителем-эльфом, каким был в юности. Потом старик расхохотался:

– Сын мой, в тебе нет ни милосердия, ни жалости. Я хорошо тебя учил.

– Собственным примером, это уж точно.

Повернувшись к Кейтлин, лорд Сан-Мерси произнес:

– Дочь, мне недолго осталось в этом мире. Перед уходом нужно объяснить кое-что вам обоим и каждому вручить подарок. Сперва наследство Кейтлин. – Он наклонился так, что его губы оказались у самого ее уха, и прошептал: – После смерти ты окажешься посреди дивного луга, заросшего короткой зеленой травой и усыпанного белыми цветами. Над головой – серое грозовое небо. Солнца нет. Как и теней. У ног твоих развернется тропа, и не будет иного выбора – лишь пойти по ней. Тропа приведет к Черному Камню, этот менгир служит аватаром Богини. Можешь обратиться к ней, если пожелаешь, но она не ответит. У Камня тропа разделится. Левая – вытоптанная, по ней идут многие. Но если присмотреться внимательнее, увидишь и едва заметную тропку, уходящую направо. Ты не первой крови, так что сможешь пойти любым из двух путей. Пойдешь налево – переродишься. Но если пойдешь направо… – Он отстранился от Кейтлин.

– Да? – спросила она. – Что же будет тогда?

– Никто не знает, – ответил древний эльфийский лорд уже во весь голос.

– И все? Это все?

– Более чем достаточно. Далее. Никогда и ни перед кем в своей жизни я не оправдывался, но, видимо, даже в последний час случается познать нечто новое. Потому что теперь я должен объяснить, зачем дал тебе жизнь.

– Э-э-э? – протянул Финголфинрод.

– Думаю, вы оба не удивитесь, узнав, что ваша мать не одобрила этот мой поступок – зачать наполовину смертного ребенка. Так часто поступают члены младших домов, чтобы укрепить свой авторитет. В нашем же случае я достиг обратного эффекта. Но что с того? Я желал получить ребенка, который однажды сбежит из этого ужасного места. Так на гоблинском базаре покупают певчую птичку – для того лишь, чтобы испытать радость, выпуская ее на волю.

– И я на воле, отец, – с жаром ответила Кейтлин. – Делаю карьеру, у меня есть будущее, я вам за это благодарна.

– Твоя благодарность не имеет значения. Я сделал это для сына.

– Ладно, теперь я точно ничего не понимаю, – сказал Финголфинрод.

Взгляд бесцветных глаз лорда Сан-Мерси перешел с Кейтлин на ее кровного брата.

– Это твое наследство. Не титул и земли лорда Сан-Мерси, которые ждали тебя всю твою жизнь и которые доставят тебе не больше радости, чем доставили мне. Я приготовил этот подарок для тебя: сам ты не сумеешь вырваться, но сможешь поглядеть, как улетит на свободу твоя сестра.

– Ну, это уже… – начал было Финголфинрод.

Но отец поднял руку, призывая его к молчанию:

– Я сказал все, что оставалось несказанным. Пришел мой час.

Образ лорда Сан-Мерси заколебался, словно на сильном ветру. Внутреннее свечение стало ярче, окутало его, растворило в своем сиянии. Теперь в кресле словно сидело огромное яйцо из раскаленного света. Будто невзначай лорд заметил:

– Вам лучше прямо сейчас уйти. Вряд ли разумно оставаться здесь, когда это случится.

Когда они шли обратно по извилистой мощеной улочке, которую их отец прозвал rue des Villes Perdues [25 - Улица Потерянных Городов (фр. ). ], Финголфинрод спросил:

– Ты заметила? Все только о себе любимом.

– Род, пожалуйста. Не надо. Не сейчас.

– Всю свою жизнь я терпел присутствие отца, его явное во мне разочарование, постоянное неодобрение. И вот наконец его правление подошло к концу – и теперь я должен сделаться им. С каждым годом буду становится все жестче и холоднее. Развлечения ради буду скупать военные должности, заведу любовниц, войду во вкус пыток. Но в конце концов…

– Родди, заткнись!

Финголфинрод изумленно уставился на Кейтлин.

– Нет, это все не о нем любимом. Это все о тебе – о тебе, о тебе и еще раз о тебе! Все и всегда для тебя и всегда было для тебя. Я даже на свет появилась для тебя! – Кейтлин сжала кулаки, чтобы не наброситься на него.

Финголфинрод крепко обнял ее, и она почувствовала, как ярость постепенно уходит. Кейтлин никогда не могла противиться брату, когда он так делал. Прошла долгая минута, Финголфинрод разжал руки и сказал:

– Ты всегда была самой сильной из нас двоих. Я этому завидовал.

Казалось, потрясениям этого дня не будет конца.

– Род, в детстве ты всегда меня задирал. Так какого хрена?

– Только потому, что был крупнее. Будь мы физически равны, все сложилось бы совершенно иначе. Я…

Грянули баньши. Их яростные жалобы громоздились одна на другую, сливались в бесконечный поток. Поток обрушился на Кейтлин с такой силой, что, даже прижав ладони к ушам, она не могла прекратить эту пытку, ее можно было лишь перетерпеть. Где-то в глубинах земли забренчали колокола, под ногами все заходило ходуном. Из ниоткуда, словно облака, налетели стаи летучих мышей и суматошно заметались под потолком зала. Фасады по обеим сторонам задрожали. В окнах столпились тени – они раздвигали занавески, украдкой в любопытстве и страхе таращились на Кейтлин и Финголфинрода. Задребезжали готовые вылететь наружу стекла, затряслись двери.