Волк в ее голове. Книга I - Андрей Терехов

Я не рассказывал, как лет пять назад здесь разбилась одна девушка? С тех пор число экстремалов поубавилось, и карьер с Холмом огородили, но – толку то? – на любую ограду найдётся Диана с кусачками.

– Ты ей говорил, что у меня подарок? – доносится обиженный голос Валентоса.

Я сглатываю. Костёр в бочке дотлевает, и к звёздам вытягивается султан чёрного дыма. Вершину холма поедает зелёно? фиолетовый полумрак, а в мыслях закольцованным видеороликом крутится, как рыжие волосы взлетают к небу и растворяются в темноте. Я же не трусливее девчонки? Нет?

– Ну почему она всегда так? – раздаётся всё ближе голос Валентоса.

Щёки обжигает от стыда. Я зажмуриваюсь, а потом без разбега, как камушек в пропасть, падаю на ледянку и слетаю с холма. Сквозь посвист ветра меня догоняет изумлённый вскрик Валентина. Сердце ухает вниз, желудок подпрыгивает. Земля выскальзывает из? под ног, попу подбрасывает и больно бьёт о седушку.

– Артур? ! – с искренней обидой кричит Валентос. – Я же к вам… с вами! ..

На душе становится тяжело.

Я открываю глаза. Воздух свистит, ледянка свистит, и я верещу вместе с ними. От радости, от страха, от стыда перед Валентосом. От этой морозной черноты, в которую я лечу винтовочной пулей, разгоняясь всё больше, всё страшнее, так что ледянка бешеным зверем бьётся подо мной.

Я съехал с Холма смерти.

Я это сделал.

Сон второй. Печаль не будет длиться вечно

Медленно, с глухим рёвом прорастает сквозь темноту прихожая нашей квартиры. Обои в розовый цветочек исторгают белый свет – слишком нездоровый и яркий, – пока не отдают себя полностью и не выцветают в гнилые лоскуты. Из тонов остаются чёрный, серый, бордовый. На зеркало льётся бледное сияние и очерчивает сгорбленную тень, которая тяжело дышит. Зрение никак не фокусируется, и я не понимаю, мужчина это или женщина.

Шорох.

Стон.

Человек выгибается как на дыбе, и по моей спине пробегает ледяной ручеёк пота.

Диана.

Она открывает рот, будто плачет, но не слышно ни звука. Взгляд Дианы пуст, неподвижен, рот открывается и открывается – в диком оскале, как если бы челюсти рвались на части. Тень Дианы содрогается от сухих рыданий. Мои уши закладывает, кровь приливает к голове, и я вдруг осознаю, что сплю.

Это во сне мне привиделась Диана.

Это во сне она беззвучно, исступлённо плачет в приступе лунатизма, потому что в реальности ни Диана, ни Вероника Игоревна с нами больше не живут.

Я поднимаю руку и со всей силы ударяю себя по лицу.

Просыпайся.

Ладонь мягко, плюшево касается щеки.

Я сжимаю кулак и бью снова.

Просыпайся.

Просыпайся! ..

Разум медленно высвобождается ото сна – медленно и плавно, как берег обнажается во время отлива. Подобно лужицам воды, которые задерживаются в неровностях дна, под веками задерживаются тающие образы: прихожая, жуткий свет. Диана в приступе лунатизма.

Диана.

Знаете, в детстве мы с ней видели одинаковые сны.

Часто вам попадаются люди, к которым приходят сны? близнецы? Отрисованные как под копирку. Столь похожие, будто вы смотрели один и тот же фильм в полупустом ночном кинотеатре.

Я сглатываю и разлепляю веки. Тело пробирает озноб; хочется выпить чаю и согреться. Сквозь белую пелену в глазах маячит поверхность в синих и зелёных волнах. Столешница?

Я выпрямляюсь. Мой разум медленно восстанавливает логический разрыв между кошмаром и реальностью.

Гимназия.

2018 год – то есть, мне семнадцать лет.

Я заснул лицом на новенькой парте в кабинете химии.

Парят и свистят трубы отопления. За окном шуршит мартовский снег: белит чёрные ленты кладбищенских дорожек, одевает шапками кресты. Зима стоит, не отступает. И ещё пару недель она продержится, ещё подремлет в ледяных тенях остов Северо? Стрелецка, а потом зарядят дожди. Смоют в канализацию реагенты, прибьют к земле грязно? ноздреватый снег. Брызнут солнце, зелень и цветы, и небо вспыхнет ясно? синим – весна войдёт в свои права.

Но это потом, а пока за окном укрывается белым одеялом городское кладбище. На его фоне замерли силуэты учеников, и фигура Вероники Игоревны венчает безмолвные шеренги. Она оперлась руками на стол, а спину наклонила к окну. Кажется, что? то на улице привлекло её внимание, и мама Дианы окаменела в задумчивости.

Всё окаменело.

Не двигается ни один человек, будто из одного кошмара я шагнул в следующий, но так и не проснулся. Ледяная волна взлетает от моего живота к горлу, но тут кто? то кашляет, кто? то шуршит одеждой. Ветерок вздёргивает занавеску, куполом надувает платье Вероники Игоревны, и вырывает прядь? другую из рыжего хвоста её волос.

Скажем так: иногда реальность не отличается от кошмара.

Я моргаю, прогоняя туман из глаз, и всматриваюсь в точку, которая загипнотизировала Веронику Игоревну. Это цифра «4». Её выцарапали на мутном стекле, на фоне серого марта, снега и кладбища.

В живот вонзаются холодные коготки страха.

Весна.

Господи, всего год до конца гимназии.

Ещё будто вчера я цепенел у ледяной дорожки, и рыжие волосы Дианы взлетали к северному сиянию, а теперь…

Я взрослый?

Я ведь совсем взрослый.

Вероника Игоревна по? прежнему не двигается, и я поёживаюсь. Тягостное чувство только усиливает новый кабинет химии. Он выгорает сумеречным, эктоплазмическим пламенем: языками голубого, сине? зелёного, лазурного и фиолетового оттенков, которыми выкрасили стены и парты. На потолке синий огонь алеет, будто над морем загорается закат. Рисованный пожар, и под ним, зловещей иронией, пожар настоящий – ибо старый кабинет сгорел с подсобкой.

В голове мелькает не столько картинка – ощущение: мы с Дианой толкаемся плечами на пороге. Стены и потолок скрываются в черноте, пахнет гарью, а от Дианы – ацетоном, потому что у неё зашкалил сахар.

Когда же это случилось? Три? Четыре года назад?

– Че происходит? – спрашиваю я Валентина. Он обрабатывает в «Айфоне» мой снимок: подрисовывает нимб, крылья, горн и табличку «Не будить до конца света».

О, да, это Валентин, не удивляйтесь. Полноватый мальчик с открытой, добродушной мордочкой канул в Лету, чтобы на его месте выросло стодевяностосантиметровое верзилло. Оно застёгивает до ворота белые рубашки, закупоривается в серые костюмы и собирает длинные волосы в хвост – будто уже сейчас готовится принять сан вслед за дедом. Разве что глаза Валентину оставили прежние: жёлтые глаза нечеловеческого оттенка, какой встречается лишь у ифритов из арабских сказок и у диких зверей.