Загадки Красного сфинкса - Татьяна Яшина

Я проснулся. Где-то бил барабан и раздалась команда «Па-а-трон в дуло! » Снаружи плавали серые сумерки, но было ясно, что давно рассвело. Окно незнакомое, комната незнакомая, кровать незнакомая – я в ней не один – мсье Арман, приподнявшись на локте, рассматривает меня с большим интересом. К счастью, без пистолета в руке и без признаков исступления во взгляде.

– Простите, Монсеньер, вам лучше? – я решил взять быка за рога. – Мэтр Шико сказал спать тут, а то у вас вчера был припадок.

«Вынь шомпол! »

– Я выспался, – наконец ответил он. – Конечно, мне лучше.

– Умываться? – я вскочил с кровати, полностью упустив из виду отсутствие на мне каких-либо штанов.

«При-бей заряд! »

Судя по его округлившимся глазам, мне удалось его удивить. Он протянул руку и поймал меня за рубаху: – Что с бровью?

От его движения ткань затрещала – кровь присохла и теперь отдиралась, мне стало не до брови.

«Шомпол в ложу! »

– Я ударился о столбик, – показал я на балдахин. – А спиной – о вашу кирасу, – предупредил я следующий вопрос.

«Мушкет на сошку! »

– Покажи, – потребовал он, недовольно морщась. Я рванул рубаху, резко отдирая все корки разом, и повернулся для лучшего обзора.

«Цельсь…» Молчание длилось, я не слышал даже его дыхания. Затем меня осторожно взяли за руку, разворачивая лицом к лицу к беззвучно плачущему кардиналу.

«Пли! » – от залпа за окном я оглох. Не стал ничего говорить, просто прижал его голову к своей груди и провел рукой по волосам. Он замер так на несколько мгновений, потом поднял на меня мокрое лицо. – Люсьен, вы… Вы простите мне это?

На его горбатом носу повисла капля, это было так нелепо, что я взял и вытер ему нос подолом своей рубахи. Пока изумление не покинуло его мгновенно вспыхнувших глаз, я торопливо спросил:

– Умываться, Монсеньер?

– Да. Как обычно. Благодарю, – он сделал паузу и прибавил: – Мальчик мой…

Никто из тех, кому довелось попасть на мессу в собор Святой Маргариты – первого ноября, когда его величество король Людовик Справедливый торжественно вошел в покоренную Ла-Рошель, – никогда этого не забудет.

За три дня город перевернул страницу – мертвецы упокоились на кладбище, живые насытились, больные и немощные получили помощь. Гиттон сидел под арестом, но остальные жители получили полное помилование, что, по мнению королевы-матери и ее союзников-«святош», было неправильно, но король Франции в тот день был воплощением Милосердия, что выше даже Справедливости.

Никогда не забуду, как приветствовали его величество солдаты, моряки, рыбаки, женщины и дети, устилая тонкими ветками вереска дорогу перед королевским кортежем!

Король на своем тонконогом вороном Аресе выглядел весьма величественно, даже в обычном черном костюме, роскошно оттеняемом золотым подбоем плаща. Такая же золотая парча покрывала и бока его коня.

Возгласы радости и счастья – вестники мира и будущего процветания – сопровождали Людовика XIII до самых дверей храма Святой Маргариты, главного собора Ла-Рошели, в котором впервые за много десятилетий служили мессу.

Храм внутри был такой же белый, пустой и гулкий, как и снаружи, но его украсили привезенными из Парижа розами, чей нежный аромат смешивался с запахами духов, конского пота и ладана.

Мсье Арман был прекрасен в своем белом, в честь Дня всех святых, парчовом облачении, его сильный проникновенный голос как колокол заполнял все пространство собора, и казалось – белые стены храма подобны парусам, полным ветра с Атлантики, и сейчас унесут нас всех к дальним прекрасным берегам…

Я видел, как слезы катились из глаз придворных дам и изрубленных в боях мушкетеров, даже Виньи прослезился, когда маленькие певчие в кружевных стихарях зазвенели ангельскими дискантами, исполняя Agnus Dei.

Три близлежащие епархии постарались и прислали причетников и певчих – так что очередь за причастием разделили на три рукава: его величество и придворные, военные и гражданские. Я проскользнул в числе первых, потому что Монсеньер велел мне как можно скорее прийти в ризницу после службы. Вино ударило в голову, и пока я проталкивался в ризницу между множеством знатных господ, то успел огорчиться, что уже год не был на исповеди, а ведь моим духовником был сам отец Жозеф! Но он только отмахивался от меня, когда я набирался храбрости его об этом попросить, а если сдавался, то задавал два вопроса: «Не богохульствуешь? Не злоумышляешь противу короля и кардинала? » – и услышав «нет», терял ко мне всякий интерес. Впрочем, я утешился мыслью, что не зря ведь говорят, что сапожник без сапог и у семи нянек дитя без глазу.

Когда я пробился в ризницу, его высокопреосвященство слушал маршала Марийяка, в то время как два причетника, в белом стихаре и черной сутане, принимали с его плеч белый шарф-столу, капуцин в буром капюшоне снимал с левого запястья кардинала парчовый манипул, я пригляделся: опять заколол булавками! Ведь есть же тесемки, а если опять наколет руку… К Марийяку подошел Шомберг, и Монсеньер продолжил разговор сквозь плащ-казулу, из которого его извлекали сразу три диакона. Наконец, он спустил с плеч альбу и остался в обычной алой сутане с белым кружевным воротником.