Ковёр - Тимофей Сергейцев

Ещё раз я вспомнил Бродского, читая стихотворение Сергейцева «Около молитвы». Вспомнил и сначала удивился! – стихи эти написаны как аллюзия на знаменитую «Песню акына» Андрея Вознесенского, и на первый взгляд с Бродским их ничто не связывает. Но только на первый взгляд…

Есть у Бродского знаменитые стихи «На смерть Жукова». Тематически они повторяют державинского «Снегиря», написанного как эпитафия Суворову, но в идейном отношении они «Снегирю» противопоставлены. Должен сказать, что при всей прозрачности и простоте приёма Бродского, я аналога этим его стихам в русской поэзии не знал. А потом прочёл «Около молитвы» – и поразился: Сергейцев повторяет зачин стихов Вознесенского лишь для того, чтобы в дальнейшем построить антонимический парафраз:

        «Пошли мне, Господь, второго…»

        А, впрочем, не посылай.

        Не стану делить с ним слово,

        Твой одноместный рай…

Иначе говоря, ничуть не болея модной нынче «бродскостью», не увлекаясь играми в анжамбеманы, составные рифмы и разъятые на стыке строк слова, Сергейцев переоткрывает в своих стихах приёмы, близкие к тем, которые значимы в творчестве русского нобелиата.

6

Хочу сказать ещё об одном свойстве поэтического мышления Сергейцева – о его поразительной вовлечённости в самые разные пласты русского языка. Проявления этого качества необъятны и многолики, и я могу назвать лишь некоторые из них: например, использование лексических конструкций, ассоциативно связанных с крылатыми выражениями, афоризмами, пословицами и поговорками. Напомню читателю, что мы уже читали «Урожай», где один из персонажей «будет вечно молодым». И как не вспомнить строку про «сумрак ночи» из пастернаковского «Гамлета», прочитав у Сергейцева «На меня нацелены проспекты…»? Ну а знаменитая щедринская сказка сама приходит на ум после такой строфы:

        Оставь пустое благородство.

        Оно не лучше самозванства.

        Медвежество на воеводстве

        Не хуже ханжества на ханстве.

    (На потолке подслеповатом…)

И хотя подобных примеров великое множество, их не так-то легко разглядеть – настолько точно и органично они встроены в поэзию, совершенно отличную от их первоисточников. Зато мы легко и с удовольствием прочтём новые для себя названия городов – нынешних и давно исчезнувших. Нам предложат экзотические овощи и фрукты, а также блюда и напитки, из них изготовленные. Мы узнаем названия древних преданий и имена богов и героев, прославляемых в них. А ведь ещё есть планеты и звёзды, горы и реки, континенты и острова, физические и химические термины, знаки Зодиака и категории метафизики… Но даже всё названное и близко не исчерпывает того огромного массива информации и соответствующей лексики, которым умно, с чувством вкуса и меры распоряжается Сергейцев. Прошу читателей поверить, что я легко могу привести примеры всех названных мною языковых редкостей и вкусностей. Но зачем мне делать это, лишая вас возможности совершить эти открытия самостоятельно и с удовольствием?

7

И уже приближаясь к итогу дозволенных мне речей, я вспоминаю случай, когда Сергейцев вдруг углядел в тексте какого-то стихотворения связь между военной тематикой и магическими верованиями и в качестве отклика написал его автору фразу, поразившую меня своей образностью, простотой и доходчивостью: «Это как если бы Константин Симонов и Стивен Кинг были одним человеком…». Такое замечание стоило целой статьи, и я посетовал, как много филология потеряла оттого, что он не занимается ею профессионально! Но, наверное, я ошибался: Сергейцев – не филолог. Он оперирует информацией, масштабы которой намного больше, чем предполагает знание истории и теории литературы. В его мышлении естественно сосуществуют и дополняют друг друга физика, философия, социология, этика, эстетика, гносеология, онтология и прочие «логии», которые я знаю больше по названиям, а он – глубоко и существенно. Критические соображения, которые Сергейцев адресует своим коллегам по поэтическому цеху, говорят о широте его знаний во многих областях.

Представление же о незаурядности его поэтического таланта каждый из читателей его книги, я полагаю, составит сам.

    Марк Шехтман,

    поэт, член СП Израиля

    27 июля 2020 года

    27 июля 2020 года

Ковёр

        Я покупаю восточный ковёр —

        Хитросплетение множества жизней.

        Будьте глаза, как принцессы, капризны.

        Сердце, смелее. Дух, будь остёр.

        Я выбираю персидский ковёр.

        Где-то в чужом и далёком Иране,

        Слушая суры святого Корана,

        Опытный мастер разводит костёр

        Красок подземных и красок небесных.

        Вяжется за узелком узелок.

        Годы пройдут, и исполнится срок,

        Сложится жизнь, и закончится песня.

        Это ковёр выбирает меня.

        Душу мою покупает и платит

        Звонкой монетой. И новое платье

        Просит душа для грядущего дня.

        Этот ковёр – он и детям, и внукам

        Будет нашёптывать сказку мою.

        Ту, что уже потихоньку пою,

        Стоя в саду остановленных звуков.

На свежем воздухе

1

        Душа висит бельём на сквозняке,

        На прочной нити беспробудной ночи.

        Морозный дух змеится по щеке,

        Стекает тонкой струйкою молочной.

        Ледок хрустит на складках простыней.

        И дышит свежестью, как найденное слово.

        Раскрыта космосом вселенная сеней,

        А в ней парят спасённые коровы.

        Но это всё пока ещё не снег.

        Не чистовик творенья, не основа.

        И чьи-то гнёзда, там, у самых слег,

        Ещё проходят по разряду новых.

        А вот когда за каждый мелкий шаг

        Заплатишь записью в открывшихся архивах,

        Тогда и снимется с верёвочки душа,

        И снег пойдёт и в Лондоне, и в Фивах.

2

        Снежинки суть правильной формы

        кристаллы небесного льда.

        Сквозь ветры и бури, и штормы

        на землю нисходят, когда