Не Господь Бог - Марика Девич

– Ну, вообще-то я сама создала эту ситуацию, – с сожалением сказала Лена.

– Я вас умоляю, Леночка, он всё равно нашёл бы из-за чего поскандалиться, я таких знаю.

– Да, почерк буйного нарцисса, – глянула Лена в остатки каракулей в жалобной книге.

– Три листа накатал, – пожаловалась администратор, заканчивая стирать каракули.

– Вынос эмоций из тела на бумагу – лучший способ избавиться от гнева, – заметила Лена.

Узнав, что больше никого нет, она с чистой совестью поехала домой. А Людмила Исааковна до ночи использовала халявный служебный интернет, чтобы пристроить котят в добрые руки. Дома её никто не ждал, а Лену ждал ужин с дочкой и очередной сериал.

Глава 2

Питерские хмурые утра не помянул только ленивый. Лена закинула в себя крепкий чёрный кофе, дочь заправилась свежевыжатым овощным соком и овсяной кашей, отчитав маму за неправильный образ жизни. Они были разные и всё-таки они были вместе.

Лена вошла в приёмную, там было тихо. На десять был назначен тот самый Митя Ушаков. Придёт-не придёт? Людмила Исааковна с утра поехала отвозить двоих котят, поэтому Лене самой пришлось кормить кошку-мать согласно инструкции и корму, оставленным администратором на стойке в приёмной. Кошка была приятная, не липла, и не выпрашивала, вела себя с достоинством. С оставшимися при ней детьми кошка была строга. «Людям бы стоило поучиться у кошек», – подумала Лена.

Митя Ушаков пришёл тютелька в тютельку.

– Итак, Митя, давайте сегодня всё же поговорим о вас.

– А разве в прошлый раз мы говорили не обо мне? – удивился молодой человек.

Созависимость – это когда один не мыслит себя без другого, даже если тот второй уже мёртв. Лена не стала этого говорить вслух, а только напомнила:

– Мы закончили на том, что вы были хорошим сыном, отличником. Мама, наверное, вами очень гордилась.

Лена знала, что делает. Нащупав больную точку в прошлый раз, сейчас она нажала туда сознательно, чтобы ускорить процесс и избежать ещё полутора часов панегирика покойной. Следя за реакцией, узнала эту тень, пробежавшую по его лицу, и эту тень она видела на лицах отличников много раз. Ответ знала. Митя весь сжался.

– Если бы. Я так старался!

Хорошие мальчики и девочки были самыми частыми её клиентами.

– Но ваших стараний всегда было недостаточно, верно?

Митя, кажется, удивился: откуда знает? Потом опустил глаза. Руки его перебирали салфетку, накручивая, разрывая. Он этого не замечал. Правая половина лица немного, почти незаметно, дёргалась от нервного тика, когда он начал говорить о прошлом.

– Я только что узнала, и не от тебя.

Голос мамы был полон трагизма. Тапочки с помпончиками. Митя поднял взгляд от пола – мама даже дома всегда была одета в платье. Не признавала брюк. Мама держала тетрадь Мити по русскому языку. В тетради была четвёрка.

– У половины класса вообще двойки, – Митя боялся поднять взгляд.

– Ты – не все. Ты носишь со мной одну фамилию, в том-то и вся беда, – мама встала со стула, открыла шкафчик, пахнуло валерьянкой.

– Мама, – было вскинулся Митя, он хотел опровергнуть, но презумпция невиновности не была включена в школьную программу. – Прости меня. Тебе дать воды?

Митя вскочил, но мама уже сама капала себе в хрустальную рюмочку валосердин, наливая из чайника воды, покачнулась, словно теряя сознание. Митя опять вскинулся, но мать предпочла опереться на шкаф. Но мужественно выпрямилась, вытерла слёзы, лицо сделалось бледным и решительным:

– Я уже обо всём договорилась. Перепишешь в чистовик, отдашь Марии Николаевне. Мне пришлось унизиться, чтобы уговорить её принять твою работу, унизиться на виду у всей учительской. Им было приятно. Спасибо тебе, Митенька.

– Мама!

Митя вскочил, схватил за руку, прижаться бы лбом, попросить прощения, хоть на коленях, но мать брезгливо отодвинула его руку и вышла к себе в спальню, закрыв дверь. Мите бы подумать, что матери не обязательно было унижаться перед всей учительской, а отвести в сторонку Марию Николаевну, однако эта мысль не пришла ему в голову. Он дёрнулся в сторону спальни матери, встал перед дверью, услышав оттуда всхлипы. И вернулся за стол. Не будет ему прощения. Четвёрка смотрела на Митю острыми краями, глубоко врезаясь в худосочную впалую грудь. От физкультуры у хворого Ушакова было освобождение.

– Эти четвёрки были проклятьем! Это даже не двойки, которые можно исправить! Понимаете? Для мамы это было вопросом чести.

– Понимаю.

– Я ведь был её визиткой, её лицом, – пояснил Митя.

– Её лицом, – повторила Лена.

Картинка в её голове сложилась. Дальше она могла бы рассказать о нём все сама.

– А чем ещё, помимо оценок, вы старались не огорчать мать?

– Что вы имеете в виду? – дернулся Митя.

– Ну, как складывались отношения с одноклассниками? Вас не обижали за то, что вы сын учительницы, отличник?

– Почему вы спросили? – молодой человек побледнел.

– Так часто бывает, – предположила Лена.

– Да, бывает, – сказал Митя, глядя куда-то за плечо Лены.

– Давай, Ушарик! Вези, лошарик!

В бока ему вонзились ноги здорового второгодника Ивашкина, который оседлал Митю, как лошадку. Митя мычал, но молчал. Он не звал на помощь, какой cмысл. Слёзы капали в дырку в линолеуме. Молчание «лошарика» ещё больше подстегнуло Ивашкина.

– А чего так медленно? Надо его подстегнуть! Егоров! Сучков! А ну-ка!

Это был приказ верным подпевалам Ивашкина. На Митю навалились еще двое, вытащили ремень и спустили штаны, Ивашкин оседлал его снова, но уже не просто так, а погоняя ремнем по заду. На стрёме стоял белобрысый Ванька Егоров, подсматривавший, чтоб не вошла училка раньше времени. Егоров и Сучков не были садистами, как и остальные ребята из класса, которые сбились в кучку, посматривая на происходящее со своих парт. Просто никто не хотел оказаться на месте Ушарика-лошарика. Ивашкина все боялись.

Прозвенел звонок, Егоров дал знак:

– Ребя, шухер!

Ивашкин соскочил с Митиной спины, рывком поднял его за рубашку с пола, толкнул на место.

Когда вошла учительница, все ученики уже сидели на своих местах. Место Ушакова было за первой партой, лицо было красным. В воздухе носились смешки, всё это было весьма подозрительным.