Проститутки на обочине - Эрих фон Нефф

Я принялся разглядывать фонтан. Зелёная краска местами облупилась, открыв взгляду белый гипс.

Возле бассейна сидела Сюзи. И Лили рядом с ней. Они тоже смотрели на рыбок и на зелёную уточку.

– Милый, хочешь двух девушек сразу? – спросила Сюзи.

За двойную плату, разумеется. Это само собой, можно и не уточнять. Конечно, я хотел двух девушек. Должно быть весело: можно потискать четыре сиськи. И пососать, одну за другой. Четырёхкратное оральное удовольствие.

Я кивнул, соглашаясь. Заплатил двойную цену.

Они провели меня через холл. Сюзи открыла дверь; втроём мы заняли почти всю комнату. Сюзи и Лили вжикнули молниями, я принялся расстёгивать пуговицы.

Раздевшись, я лёг на массажный стол. Они смотрели на меня, словно медсёстры на пациента в операционной. Покорный кусок человеческой плоти, с которым они намеревались проделать определённые процедуры.

Сюзи завела привычный разговор, точно как секс по телефону: «Милый, тебе нравится вот так? Ух ты, какой большой! »

Я не стал возражать против комплиментов, превозносящих величину моего члена. Размер которого, если бы его принялись измерять лучшие ученые, скорее всего, был бы сочтён приемлемым.

Сюзи и Лили приступили к оральным манипуляциям. Я лежал, глядя в потолок, тискал их ягодицы.

Я поднял голову, посмотрел на них. Сразу две чёрные гривы щекотали мой живот. Женские соски легонько касались кожи, наполняя тело животным электричеством. Мои бёдра судорожно двигались вверх и вниз. Дрожь прошла по всему телу, утихла. Лили накрыла мои чресла белым полотенцем, хорошо впитывающим влагу.

Сюзи и Лили заговорили между собой, по-вьетнамски. Может, они говорили обо мне? Сравнивали меня с другими своими клиентами? Может, они пришли к заключению, что лучшие учёные оказались правы на мой счёт?

Лили ушла. Наверное, её ждал очередной клиент. Сюзи склонилась над умывальником, чтобы прополоскать рот. Я слышал, как она булькает водой в горле и отплёвывается остатками моей спермы.

А я лежал, накрытый полотенцем. Я услышал, как закрылась дверь. Тогда я встал, скинул полотенце, принял холодный душ. Потом оделся и вышел из комнаты.

Я направился к бассейну с рыбками. К зелёной уточке.

Женщина-ястреб

Её чёрные ногти были отполированы до зеркального блеска. Она подравнивала их со всем тщанием специальной маникюрной пилочкой. Покрывала чёрным лаком. Полировала. Снова красила и снова полировала. Слой за слоем, раз за разом. Многократно. До тех пор, пока ногти не становились идеально ровными, идеально гладкими, идеально чёрными. Десять маленьких сверкающих антрацитовых зеркал. И в каждом отражалось её лицо.

Словно когти хищной птицы. Каждый длиной в полтора сантиметра. Если отрастить длиннее, они становятся ломкими. Её – были крепкими.

Чёрные волосы – сверкающие, как и ногти – ласкали её плечи своими прикосновениями.

Гладкий чёрный шёлк тесно облегал её тело. Длинный разрез слева открывал изящные изгибы ноги от лодыжки до самого бедра.

Я посмотрел на декоративный пруд с золотыми рыбками. На дне поблёскивали монетки. Брось монетку в пруд, загадай желание. Затем попробуй найти свою монетку в пруду.

Она продолжала полировать ногти. Поглядывала в мою сторону.

Я бросил монетку, но не стал ничего загадывать. Опустил руку в воду. Золотые рыбки покусывали мои пальцы, только я им был не по вкусу. Разочарованные, они уплывали прочь.

– Лили готова, – произнесла она с ощутимым вьетнамским акцентом. Чёрный шёлк пришёл в движение; каждая остановка открывала взору её левое бедро.

Зачем я пришёл в это заведение? Из-за своей вьетнамской кормилицы? Моё детство прошло на Филиппинах, а моя кормилица была родом из Сайгона. Она держала меня на руках, хлопала меня по попке, мыла мой пенис. Да, она мыла меня, вытирала полотенцем, переодевала. Она вырастила меня, она вскормила меня своей грудью.

Я вскормлен молоком вьетнамской женщины, я жадно сосал её грудь. Молоко было пряным, потому что сама кормилица ела вьетнамскую еду: мясо диких свиней, собак, мартышек. Должно быть, с её молоком я впитал веру в сверхъестественное.

– Лили сейчас тобой займется, – сказала она, приобняв меня за талию. Прикосновение кончиков её ногтей ощущалось через одежду.

Здесь было шесть дверей. Она открыла одну из них. Я заплатил за приватность. Она указала мне на душ и вышла, закрыв дверь. Я слышал её удаляющиеся шаги. Я знал, что она вернётся, попозже.

Я разделся. Зашёл в душ, задернул занавеску. Ручки кранов были помечены буквами – ‘H’ и ‘C’. Я повернул сразу обе, отрегулировал температуру воды по своему вкусу. Струйки падали на мою спину, стекали вниз. Я повернулся; вода омыла мой живот, горячие ручейки побежали по моим гениталиям, по ногам. Поток, смывавший пот и грязь, уходил в слив.

Я закрыл краны, отодвинул занавеску в сторону. Чистое полотенце лежало на массажном столе. Я вытерся насухо, присел на стол, опустил голову, глядя себе под ноги. Много кто здесь сиживал. Неужели они тоже пялились в пол? А может, они смотрели на стену? Я посмотрел на стену, выкрашенную светло-зелёным. Там висел большой ротанговый мат. Филиппинский…

Я и мои родители уехали в Сан-Франциско, в северную страну, незадолго до вторжения японцев на Филиппины. А она, моя ама, – погибла. Японские солдаты изнасиловали её, а потом отрубили ей голову. За то, что она выкормила меня, американского мальчика по имени Эрих фон Нефф. Я стал причиной её гибели. Я всего лишь пил молоко из её груди, и этим погубил свою кормилицу.

В углу комнаты, возле светло-зелёной стены, стоял журнальный столик. На столе, в стеклянном светильнике, горела свеча. Рядом со свечой лежал журнал «В кругу семьи».

Кто-то забыл это здесь? Или наоборот – оставил намеренно? Это какой-то намёк? Впрочем, неважно. Я был в комнате один, и мне было всё равно.

Я услышал, как негромко стукнула дверь.

Она. Откуда она? Из дорогого борделя в Сайгоне? Или из какой-нибудь маленькой деревни? Да какая, в сущности, разница?

Как оказалась здесь? Приплыла на корабле контрабандистов, в переполненном трюме, смердящем мочой, дерьмом, разлагающейся плотью мертвецов, которых ещё не выбросили за борт.

Так хотела попасть в Америку, великую страну с национальным флагом и национальным гимном.

Её длинная тень пролегла наискосок через всю стену. Я хотел задуть свечу, хотел, чтобы меня окутала полная темнота, лишь бы не видеть этот тёмный силуэт.