Невеста Обалуайе - Анастасия Туманова

С этого места Обалу перестал читать. По спине словно проволокли снизу вверх шершавый кусок льда. Постыдно затряслись руки. Он глубоко вздохнул. Медленно, словно через силу выдохнул. Посидел какое-то время с закрытыми глазами, унимая дрожь в пальцах. И едва заставил себя щёлкнуть мышью по фотографиям, присланным Габриэлой. Он уже знал, что увидит там. На залитом солнцем пляже обнимались, улыбаясь в объектив, две девушки – одна в лимонно-зелёном, другая – в бело-розовом купальнике. Две мулатки – золотисто-бронзовая и цвета кофе с капелькой молока. Габриэла – и его сестра Эва…

Только через час Обалу сумел заставить себя поднять голову и снова взглянуть на экран. Стояла уже глубокая ночь. В комнате было темно: лишь край стола голубел в свете мерцающего монитора. Обалу оживил компьютер. Тяжёлым, стариковским движением открыл письмо сестры.

«Обалу, я всё понимаю. Я люблю тебя, я знаю, почему ты поступил так. Мне ты можешь ничего не объяснять. Ты почти ни в чём не виноват. Я уверена, ты не хотел ничего дурного. Но Габи – моя лучшая подруга. И сегодня вечером я впервые обманула её. Я увидела фотографии Ошосси, которые послал ты. Те фотографии, который делал Марэ – на пляже, у вас дома, у тёти… Я ничего не сказала Габи. Я не смогла этого сделать, я просто не смогла! Я решила завтра отказаться от каникул в Баие. В конце концов, мне и в Рио найдётся чем развлечься! Моя выставка отменяется – значит, можно спокойно вздохнуть и заняться иллюстрациями для „Тодо ливро“: я уже месяц не могу их закончить, а ведь аванс получен! Буду ходить на Ипанему, буду видеться с Огуном, буду работать… Каникулы есть каникулы, в конце концов! Но в Баию я не приеду, а Габриэла без меня не поедет тоже. Это даст тебе время. Ты сможешь подумать и, возможно, всё исправить. Я уверена, ты не мог представить, чем обернётся твоё развлечение, – но Габи без ума от тебя. Она влюблена до полусмерти в своего знакомого из Фейсбука с ником „Обалуайе“. Не делай ей больно. Я очень её люблю. »

Дочитав последние слова, Обалу закрыл глаза. С минуту сидел неподвижно, слушая не то шум дождя, не то своё бешено колотящееся сердце. Затем придвинулся к столу. Написал в строке «ответить»:

«Эвинья, я очень хочу, чтобы ты приехала в Баию. Парни и мама ждут тебя. Твоя сестра Оба сойдёт с ума, если ты не приедешь. Ошун страшно расстроится. Эшу вообще свихнётся: он уже месяц не может говорить ни о чём другом. И своих племянников ты должна увидеть: они чудесны. Прошу тебя, не отменяй каникул. Прилетай домой, прилетай ко мне, я скучаю. И возьми с собой свою подругу, как собиралась. Обещаю, я всё решу сам. »

Обалу отправил письмо. Откинулся на спинку кресла. И, закрыв лицо руками, чуть слышно, беспомощно прошептал:

– Ма-ам…

Тишина. Тьма. Шелест дождя. Отчаяние.

За окном, заштрихованным дождём, соткалось лилово-белое пятно света. Играя холодными искрами в каплях воды, оно озарило стекло, просочилось в комнату, – и, наконец, Нана Буруку перешагнула через подоконник.

– Я здесь, Обалуайе.

Обалу развернул своё кресло. Изумлённо воззрился на гостью. Нахмурился. Медленно выговорил:

– Что ты здесь делаешь, Нана Буруку? Я звал не тебя!

– Не меня? – без удивления переспросила она. – У тебя есть другая мать, мой мальчик?

– Моя мать – Жанаина. Ты ошиблась. Уходи.

– Жанаина… – Усмехнувшись, дона Нана присела на край стола. – Ты никогда не думал о том, что моя сестра оказала тебе очень плохую услугу? Едва родив тебя, я сразу поняла, что жизнь твоя станет ужасной. У тебя злое сердце. Ты урод. Ты неизлечимый инвалид. Ты никогда не сможешь ходить. Тебя не полюбит ни одна женщина. Зачем, скажи, зачем таким жить на свете?

Обалу молчал.

– Но ты был моим сыном. И я не хотела твоих страданий. Я оставила тебя в роддоме, зная, что через несколько дней ты умрёшь. Умрёшь, не познав боли, тоски, одиночества. Младенцы, знаешь ли, не чувствуют всего этого. Они уходят в небытие с улыбкой, не понимая, что теряют. И не теряя ничего. Но Жанаина всегда была дурой! Она пришла – и унесла тебя! В полной уверенности, что совершает благодеяние, идиотка! Ты готов поблагодарить её за это? Ты был счастлив хотя бы один час в этой жизни?

– Вообрази, был, – ровным голосом отозвался Обалу.

Нана усмехнулась, саркастически подняв бровь. Несколько раз сомкнула и разомкнула ладони.

– Что ж, прекрасно, мальчик. Ты и в самом деле похож на меня. Но, видишь ли, я – Нана Буруку. Я создала из первородной глины голову первого человека. И все человеческие умы открыты мне. Тем более – мозги моих детей. Я знаю, ты научился закрывать от меня своё ори. Ты очень умён, мой малыш, этого у тебя не отнять. Но в такие моменты как недавний, – Нана непринуждённо кивнула на «спящий» компьютер, – твоя защита слабнет. И я снова легко вхожу в твою голову.

– И? .. – Протянув длинную, мускулистую руку, Обалу включил настольную лампу, прямо и холодно посмотрел в лицо Нана. – Знаешь, невежливо засиживаться ночью в доме человека, который даже не приглашал тебя в гости.

– Как тебе не стыдно говорить так с матерью?

– С матерью – было бы стыдно. А тебя я просто прошу уйти. Пока что прошу вежливо.

– Я пришла предложить тебе сделку, – сухо сказала Нана.

– От которой я не смогу отказаться? – усмехнулся Обалу.

– Отчего же? – сможешь. Я уважаю твою силу, Царь Выжженной Земли. Но мне кажется, что мы с тобой сумеем помочь друг другу.

– Что же ты можешь мне предложить?

– Ты не спрашиваешь, что должен сделать?

Обалу молчал. Две белые бабочки суматошно носились вокруг маленькой лампы, глухо ударяясь о стекло и отбрасывая на потолок мохнатые тени. Дождь за окном пошёл сильнее. Свет лампы озарял лицо Нана, делая его похожим на терракотовую маску.

– Ты правильно сделал, мой мальчик, позволив Эве приехать в Баию и привезти её… подругу. Это верное решение. Мне не составит труда сделать так, что эта девушка станет твоей.

– Тебе это не под силу, – почти безразлично отозвался Обалу.