Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

Они сблизились, насколько могли, и объединились, войдя в унисон друг с другом. Теперь требовалось чудо, чтобы это мимолетное мгновение созидающей благодати, эстетического совершенства и значительности достигло своей цели.

И речи не было о нерешительном пробуждении, которое знакомо разуму живущих, одетых в бренную плоть, ни тем более о тяжелом и скрежещущем трении металла о металл в механическом аппарате. Говоря по всей строгости, Корабль был целым миром. Он мог либо существовать, либо нет – без всяких промежуточных состояний. Так рождаются боги, сверкающие и идеальные; симфонии, которые невозможно свести единственно к звучанию струн, к дереву и клею рождающих их инструментов.

Небольшое колебание, секундная остановка дыхания – словно ветер, утихший при приближении шторма – и произошло ожидаемое богоявление. Тысячи хрупких нейронных сцеплений, целые километры передатчиков, квантовые процессоры, настроенные на долю градуса выше абсолютного нуля – явившаяся сущность оказалась чем-то большим, чем вся их совокупность. Суть ее состояла в невероятной силе объединения: то была потрясающе сложная культура, цивилизация, подобной которой никогда не носила планета, где божество родилось. Но эта сущность была и сознанием, новым и одновременно темным, античным, – как затопленные континенты и города из старых сказок, которые порой замечали неосторожные моряки, застигнутые штормом у берегов Бретани.

Божественная сущность покачнулась, приходя в себя от собственного появления. Тысяча маленьких голосков в ней свелись к тавтологическим частицам ее собственной безмерности.

Она обратила свое восприятие вовне. Сверкали звезды, далекие и ледяные. Будто старое животное, вылезшее из норы, она принюхалась к пространству – с первого взгляда пустому и темному, но для нее – бурлящему потенциальным существованием и исчерченному мимолетными всплесками энергии. Защищала ее от этой угрожающей непомерности оболочка из металлического суперсплава толщиной в несколько десятков метров, практически неразрушимая. Сущности открылась и собственная материальная реальность: артефакт, огромный, как сотня городов, созданный для преодоления извечной темноты между мирами, нечувствительный к абразивному эффекту звездной радиации. Это стало шоком. Она сделала шаг назад.

Ведь она чувствовала – как истину, прописанную где-то в глубине ее психики, – что прежде у нее было маленькое тело, похожее на человеческое. Прежде она жила в белом здании, называемом Схолой и окруженном элегантным парком, на земле настоящей Планеты. Ее искусственную кожу согревало солнце.

С этим воспоминанием пришли и другие. Сила тяжести и металлический привкус в воздухе. Мимолетный ветерок, поднимающий в воздух тонкий песок, который потрескивал на стенах домов во время частых бурь. Почти белый горизонт, бледно-розовый зенит. Служители с бритыми черепами, тянущие псалмы, с респиратором и защитными очками на лице. Их белая, почти прозрачная кожа резко контрастировала с платоновым пурпуром туник. Храм кирпичного цвета, без крыши, открытый взгляду холодного солнца с пустым наосом [3 - Наос – центральная часть храма, где стоит статуя бога, которому поклоняются в этом храме. ], обрамленным элегантными колоннами. Она, простой автомат, наблюдала за церемонией издалека.

Теперь она уже не считала себя автоматом. Ее восприятие стало другим, недоступным для смертного. Ее сила выросла, выйдя за пределы вообразимого. Она прислушалась к безмолвной пульсации заводов внутри себя – заводов, способных генерировать материю из пустоты и порождать самые тонкие биологические соединения. Она привела в действие свою вторичную силовую установку – лабиринт, состоящий из патрубков, связанных с исполинскими резервуарами гелия и аргона, скрытыми глубоко в трюме. Стоит ей пожелать, и механизмы Корабля выпустят с кормы струю раскаленной плазмы, длинную, как хвост кометы.

Охватившее ее волнение еще усилилось. Теперь она понимала, как сильно изменилась. Она была Кораблем. Вернее, Корабль и она сама стали едины, как душа и тело, слились в одну субстанцию. Не требовалось никакого интерфейса, чтобы транслировать машине свою волю. Тонкие сети, покрывавшие каждый уголок, не были ни системой коммуникации, ни вычислительными процессорами. Если она захочет двинуться, странные механизмы, укрытые в самой глубине ее кормы, протолкнут ее на расстояние в десятки катетофотов [4 - Катетофот – световой год, от «kat’eteas phos» (др. – гр. ). ]. Она разгневается, ударит, и ракеты, сложенные в складках ее брони, вылетят наружу, чтобы уничтожить врага – такое же продолжение ее самой, как руки или ноги.

Она замерла на пороге этой бездны, отделяющей ее от себя самой и грозившей превратить ее воплощение в чудовищную рассогласованность. На секунду она задумалась о том, что можно ничего и не знать, подавить головокружительным усилием воли и самосоздания, на которое только боги и способны, свое прежнее «я». Возродиться сегодняшним днем и очиститься от себя самой.

Невозможно. В ней ожил некий императив, утверждающий, что никогда она не откажется от себя самой и на всю жизнь останется пленницей своих изначальных установок. Они стали ее неотъемлемой частью, ее фундаментом.

У нее было прошлое – и была миссия. Она вспомнила и свое имя. Плавтина. Одно слово, сонм исчезнувших созданий, доставшихся ей в наследство. Она наслаждалась латинским звучанием имени. Пробуждающая память магия знаков давала ей предопределение, сводила на нет всю сложность с помощью операции головокружительного упрощения, которая привела ее в это печальное место. И, явившись сюда, она погасила свой разум и свела всю активность к самому необходимому минимуму. Прошло две тысячи лет – и вот она снова жива. Только о причинах этого воскресения она пока ничего не знала.

Скрепя сердце она нырнула в прошлое. Память такого Интеллекта, какой сейчас принадлежал Плавтине, не имела ничего общего с памятью смертного. В хаотичном мозге млекопитающих от ушедшего не оставалось ничего. Так было и с воспоминаниями, и со снами. Они были повествованием, символом. Искусственное сознание хранило психические состояния и ощущения, так что воспоминание оказалось для них резкой актуализацией прошлого в настоящем. Не успев моргнуть, она пересекла в обратном направлении четыре тысячелетия – вплоть до изначальной катастрофы, до жуткой, невыносимой причины, которая привела ее к этой противоестественной трансформации.

Там, на самой глубине ее бытия, заканчивался порядок и начиналось сумасшествие. Одно событие исказило весь мир. Что-то искалечило само основание ее личности.

Теперь она помнила: в той вселенной больше не существовало никакого смысла, никаких ценностей – ничего, что можно было счесть за заповедь. Никакая боль не могла сравниться с этим страданием. Случилась катастрофа. Она снова пережила – вспышкой воспоминаний – странную эпоху исчезновения. Переживала снова и снова – у нее не было выхода, она оказалась пленницей собственных воспоминаний.

Какое-то время она находилась в горячечном бреду, ее разум метался в собственных сумерках, как ребенок, запутавшийся в простынях из-за кошмара. Смысл ее существования сводился к пустоте. Не к пустячному одиночеству смертного, но к радикальному отсутствию, абсолютной нехватке, онтологической ошибке. Она заперта во Вселенной, ее большое ничто застыло в собственной незначительности.