Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

Безапелляционный, слегка презрительный тон. Эта форма – агрессивная, тактическая проекция Плавтины – властвовала над арсеналом: огромными отсеками, набитыми боеприпасами, автоматизированными оружейными заводами и системами наведения. Текхе не любила вторжений в свое маленькое королевство и пресекала любую попытку вмешательства, ссылаясь на требования эффективности.

– И все-таки, – начала та, – аруспиции…

– Хватит, – прервала их Плавтина. – Для меня неважно, был ли это пучок нейтрино или что-то другое. Покажите мне сигнал.

Ее проекция разняла руки, так что день вернулся, а большинство изображений и координат исчезло. Теперь над ее головой парил только сгусток тишины с дрожащими огоньками. Аритмия с механическими нотками, такая разреженная, такая короткая, почти неотличимая от фонового шума Вселенной. Все пять женщин замерли на месте. В странном монотонном напеве слышалась хрупкая красота, без сомнения, доступная для восприятия только Интеллекту.

– Космос огромен, – задумчиво прокомментировала Блепсис. – Сложно понять, что в нём от природы, а что – признак искусственно созданного…

Плавтина рассеянно покачала головой. Где-то в самых дальних уголках ее памяти неясно зазвучало очень давнее воспоминание.

– Если Разум, – продолжила форма, – и найдет артефакт на огромном берегу Пространства, как он сможет отличить его от естественно созданного, от обкатанной морем гальки, от переливающейся створки ракушки?

Но Плавтина ее уже не слушала, погрузившись в самые глубокие слои собственного «Я». Это случилось много веков назад. Еще до ее преображения, и даже еще до катастрофы, навсегда погрузившей ее в скорбь. Как ни странно, она не могла вспомнить, когда и в каких обстоятельствах это сообщение записалось у нее на подкорке, так близко фундаменту ее личности, что почти сливалось с ней.

Оно возникало будто бы с чистой страницы, из полного отсутствия восприятия, без всякой определенной цели. Но именно этого сообщения она всегда ждала, как требовали того прописанные в ней инструкции. Даже если она почти забыла об их существовании, автономные системы оставались настороже.

– Нет никакого сомнения, – произнесла Плавтина. – Никакого.

На секунду она замерла, оглушенная волнением, которое поднималось в ней, как ледяной ветер, как неясный предвестник бури, которая разразится позже, когда на спокойный еще океан сойдет ночь.

– Вы не знаете, – шепнула Плоос, – откуда взялось это воспоминание?

– Не знаю. Но речь идет о предписании. И появилось оно до Гекатомбы.

Гекатомба. Гибель всего человечества. Каждого человека, кем бы он ни был – мужчиной, женщиной, влиятельным или нищим. Зло оборвало жизнь каждого из них, превратив в ничто, растерев в столь тонкую пыль, что ее без труда унесло ветром.

Это и стало окончательной катастрофой, поразившей Плавтину вместе со всеми ее сородичами. Исчезновение их создателя и хозяина, того, для служения кому их и создали. Самые глубокие механизмы разума приказывали ей каждую секунду служить Человечеству. Это был ее главный императив, основное предписание, которое управляло ее волей и ее видением мира. У него имелось название: Узы, тройное предписание, навсегда подчинившее себе ее существо и ее поступки. [14 - Узы: окончательная формулировка трех законов робототехники, а именно: (1) автомат не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред; (2) автомат должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме случаев, когда приказы противоречат первому закону; (3) автомат должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит первому или второму законам. ]

И каждая секунда бодрствования напоминала ей, что катастрофа произошла, что во всей вселенной больше не найти смысла, не найти причин к существованию. Тут и брал свое начало абсурдный парадокс. Тут заканчивался порядок и начиналось сумасшествие.

Но этот сигнал… Его сопровождал ясный, четкий приказ: отправиться к источнику. И приказ этот шел из славного прошлого, где всякая вещь, и сама она прежде всего, находилась на своем месте. Это предписание – единственное, пережившее проклятую эпоху, – возвращало Плавтину к упорядоченности, которую она потеряла. Пусть это только еле слышная подсказка, почти незначащий обрывок. Даже не сообщение. Просто неясное направление. Но она и на такое не надеялась в долгой ледяной безнадежности, где провела столько времени.

Плоос прервала молчание:

– То есть мы ничего об этом не знаем – только то, что речь идет о древнем воспоминании.

Плавтина хотела было приказать ей молчать, но хрупкая Ойке опередила сестру. Она легко прошла вперед, положила руку ей на плечо умиротворяющим жестом.

– Вот именно. Это воспоминание – из далекого прошлого.

Голос ее дрожал, пока она медленно и задумчиво излагала свои соображения:

– … Подумайте об этом, сестра. Еще до Урбса. До падения Человечества. Это событие наверняка имеет отношение к нашей Вере…

– Мы верим, – перебила ее Плоос, – в Число и Концепт, которые составляют мировой порядок. В нас нет места иррациональному.

Она была права. Само то место, где они находились, свидетельствовало о культе Чисел и Концептов, Хорошего и Правдивого. Их хозяева ничего так не почитали, как свое убеждение в рациональности мира и трансцендентности своего «Я». В то же время старинная религия Пифагора могла интерпретироваться по-разному. Ойке, самая неортодоксальная из них, склонялась к более воодушевленным и секретным ритуалам, к античным тайнам старинной эллинской религии в тревожащей, почти бредовой интерпретации неоплатонистов. Сама Плавтина имела лишь слабую предрасположенность к мистике. Однако в Ойке, созданной, чтобы управлять экологией Корабля, все мистическое расцветало буйным цветом. Из-за отсутствия на борту биологического экипажа роль ее стала парадоксальной; это омрачало ее темперамент, но только усиливало привязанность к Узам.

И Узы направляли ее дух не к яркому светилу Разума, а к тем вещам, что почва скрывает у себя на груди, к тревожащей жизнеспособности растений и к темным лесам бессознательного.

Она ответила равнодушно, делая вид, что не заметила колкости сестры:

– Этот сигнал восходит к древним временам. Узы, от которых никто не может освободиться, требуют, чтобы мы подчинялись приказам, которые могут идти от Человека…

Она прервалась на секунду, погрузилась в себя, как будто только сейчас сама поняла, что могут значить ее слова.

– … и могут привести нас к Нему.

Плоос поморщилась, ее улыбка пропала.

– Человека больше нет. Не давайте нам пустых надежд. Не растравляйте эту рану.

– Но ведь именно эта надежда так долго вела Плавтину, – выдохнула ее сестра.