Бернат, находившийся в то время в конюшне, услышал сначала цокот копыт о брусчатку двора, а затем крики баронессы. Вместо того чтобы вернуться шагом, спокойно, как это всегда бывало, лошади с силой били копытами о камни. Когда Бернат направился к выходу, Томас вошел в конюшню, ведя под уздцы возбужденную лошадь. Животное, все в поту, дышало, раздувая ноздри.

– Что?.. – хотел было спросить Бернат и осекся.

– Баронесса хочет видеть твоего сына! – крикнул ему Томас, нанося удары по спине лошади.

Со двора доносились женские крики. Бернат снова посмотрел на бедное животное, которое неистово било копытами по земле.

– Сеньора хочет видеть тебя! – снова крикнул Томас, когда Арнау вышел из каморки, где хранилась упряжь.

Арнау посмотрел на отца, но тот лишь пожал плечами.

Они вышли во двор.

Разъяренная баронесса, размахивая кнутом, который она всегда носила с собой, когда выезжала верхом, кричала на Жезуса, гувернера и всех рабов, которые стояли перед ней. Маргарида и Жозеф находились здесь же.

Возле них стоял Женис, весь в синяках, в крови и в разорванной одежде. Как только появились Бернат и Арнау, баронесса сделала несколько шагов по направлению к мальчику и ударила его по лицу кнутом.

Арнау поднял руки, защищаясь. Бернат бросился вступиться за сына, но ему не дал сделать это Жезус.

– Посмотри! – заорал старший конюх, бросая Бернату оторвавшуюся веревку и карабин. – Это работа твоего сына!

Бернат взял веревку и карабин и осмотрел их. Арнау все еще держал руки у лица. Он хорошо помнил, что проверял упряжь за день до этого. Когда мальчик проследил взглядом за своим отцом, тот как раз смотрел в сторону дверей конюшни, откуда Томас наблюдал за этой сценой.

– Все было в порядке! – крикнул Арнау, хватая веревку и карабин и тряся ими перед Жезусом. Он снова бросил взгляд в сторону дверей конюшни. – Все было в порядке, – повторил он, и первые слезы выступили у него на глазах.

– Смотрите, он еще плачет, – внезапно раздался голос Маргариды, которая указывала на Арнау. – Это он виноват в том, что с тобой произошло, – добавила она, обращаясь к своему брату Женису. – А ты не плакал, когда упал с лошади по его вине, – соврала она.

Жозеф и Женис сначала никак не отреагировали на ее слова, но потом стали насмехаться над Арнау.

– Плачь, детка, – бросил один.

– Да, плачь, детка, – повторил другой.

Арнау видел, как они показывали на него пальцем и смеялись.

Но у него не было сил остановиться! Слезы катились у него по щекам, а грудь вздымалась от всхлипываний. Протягивая руки, Арнау снова и снова показывал веревку и карабин, в том числе и рабам.

– Вместо того чтобы реветь, ты должен был бы попросить прощения за свою небрежность, – строго произнесла баронесса, поворачиваясь к своим приемным детям.

На ее губах появилась злорадная улыбка.

Прощение?

Арнау вопросительно посмотрел на отца.

За что?

Бернат не сводил с баронессы пристального взгляда. Маргарида продолжала показывать пальцем на Арнау и шушукалась со своими братьями.

– Нет, – запротестовал Арнау. – Мне не за что просить прощения. Упряжь была в порядке, – добавил он, кладя веревку и мушкетон на землю.

Баронесса вновь принялась размахивать руками, но остановилась, когда Бернат вдруг решительно шагнул ей навстречу. Жезус схватил его за руку.

– Не забывайся, она из знати, – шепнул он ему на ухо.

Арнау с тоской посмотрел на всех, кто стоял у конюшен, и побрел прочь.

– Нет! – закричала Изабель, когда Грау, узнав о случившемся, решил расстаться с отцом и сыном. – Я хочу, чтобы Эстаньол остался здесь и работал на твоих детей. Я хочу, чтобы он все время помнил, что мы еще не решили, прощать его сына или нет. Я хочу, чтобы этот ребенок при всех попросил прощения у твоих детей! А если ты их выгонишь, я никогда этого не добьюсь. Сообщи ему, что Арнау не сможет приступить к работе, пока не попросит прощения!.. – Изабель кричала и яростно жестикулировала. – Скажи Бернату, что до тех пор, пока его сын не извинится, он будет получать только половину платы. И предупреди его, что, если он будет искать работу в другом месте, мы сообщим всей Барселоне о случившемся и ему никогда не удастся найти себе место. Я желаю услышать извинения! – требовала она в истерике.

«Сообщим всей Барселоне…»

Грау почувствовал, как мурашки побежали по его телу. Столько лет он пытался скрывать своего зятя, и теперь… теперь его жена хотела, чтобы вся Барселона узнала о его существовании!

– Прошу тебя, будь благоразумной, – только и сказал он.

Ничего другого ему в голову не пришло.

Изабель посмотрела на мужа налитыми кровью глазами:

– Я хочу размазать их по земле!

Грау собирался что-то ответить, но внезапно замолчал, поджав губы.

– Благоразумие, Изабель, благоразумие, – сдержанно произнес он после паузы.

И все-таки Грау уступил требованиям капризной супруги. Гиамоны уже не было в живых. И потом – в его семье не было родинок, всех их знали как Пучей, а не как Эстаньолов!

Когда Грау вышел из конюшен, Бернат услышал от главного конюха о новых условиях работы.

– Отец, этот поводок был в порядке, – оправдывался Арнау ночью, когда они остались втроем в своей маленькой комнате. – Я вам клянусь! – говорил он, глядя на молчащего Берната.

– Но ты не можешь доказать этого, – вмешался Жоан, который знал о происшедшем.

«Мне не надо клясться, сынок, я знаю, что ты прав, – подумал Бернат. – Но как я могу объяснить тебе?..»

Бернат вспомнил, как у него похолодело внутри, когда он услышал слова сына: «Я не виноват и не должен извиняться».

– Отец, – повторил Арнау, – я клянусь вам.

– Я верю тебе, сынок. А сейчас спи… – помедлив, ответил Бернат.

– Но… – попытался возразить Арнау.

– Спать!

Арнау и Жоан погасили светильник, но Бернату пришлось долго ждать, прежде чем он услышал спокойное дыхание детей, свидетельствующее о том, что они наконец заснули.

Как же ему сказать сыну, что хозяева требуют от него извинений?

– Арнау… – Голос Берната задрожал, и мальчик, который одевался утром, собираясь на работу, удивленно посмотрел на отца. – Грау… Грау хочет, чтобы ты извинился; в противном случае…

В глазах Арнау застыл немой вопрос.

– …он не позволит, чтобы ты вернулся работать в конюшни.

Не успел Бернат закончить фразу, как увидел, что лицо сына стало серьезным. До сих пор ему не приходилось видеть его таким.

Бернат бросил взгляд в сторону Жоана: тот тоже замер с открытым ртом, не успев одеться. Бернат хотел продолжить разговор, но в горле запершило, и он закашлялся.

– Значит… – начал Арнау, нарушая молчание, – вы считаете, отец, что я должен попросить прощения?

– Арнау, я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным. Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия! И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, с одной разницей: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать…

– Что же вы мне посоветуете, отец?

Бернат помолчал.

– Я, как и ты, не подчинился бы.

Жоан попытался вмешаться в разговор.

– Не слушайте этих каталонских баронов! – воскликнул он. – Прощение… прощение дает только Господь.

– А как же мы будем жить? – спросил Арнау.

– Не беспокойся, сынок. Я накопил немного денег, и это позволит нам продержаться какое-то время. Поищем себе другое место. Грау Пуч не единственный, кто держит лошадей.

Бернат не стал терять и дня.

Тем же вечером, после работы, он начал искать место для себя и Арнау. Ему удалось найти дом знатных людей, которые тоже держали конюшни, и его хорошо принял управляющий. В Барселоне было много семей, завидовавших тому, как ухаживали за лошадьми Грау Пуча, и когда Бернат представился, управляющий проявил интерес и согласился нанять его самого и его сына. Но на следующий день, когда Бернат снова пришел в конюшни, чтобы ему подтвердили решение, которому он уже порадовался с сыновьями, с ним даже не стали разговаривать.

«Там плата за работу слишком мала оказалась», – солгал он детям вечером за ужином.

Утром Бернат снова отправился на поиски, заходя в другие знатные дома, при которых были конюшни. Однако, несмотря на изначальную готовность нанять его, на следующее утро он получал отказ.

– Тебе не удастся найти работу, – сказал ему один конюх, тронутый отчаянием, которое было написано на лице Берната.

Тот стоял, опустив глаза, перед очередной конюшней, где ему только что отказали – в который раз.

– Баронесса не позволит, чтобы ты получил место, – объяснил конюх. – После того как ты побывал у нас, моему сеньору доставили записку от баронессы, в которой его просили не давать тебе работу. Я сожалею.

– Ублюдок, – сказал Бернат Томасу на ухо тихим, но твердым голосом, растягивая гласные, подходя к нему неслышно сзади.

Томас от неожиданности подпрыгнул и попытался убежать, но Бернат схватил его за шею и сжал так, что стремянный стал оседать на землю. Только тогда Бернат ослабил давление. «Если знатные сеньоры получают записки, – додумался Бернат еще вчера, значит кто-то наверняка следит за мной». Он попросил конюха, чтобы тот позволил ему выйти через другую дверь, и Томас, стоя в противоположном углу от двери конюшни, не мог видеть, как Бернат незаметно подкрался сзади.

– Это ты постарался, чтобы повод оборвался, правда? Чего ты еще хочешь? – Бернат снова сдавил стремянному шею.

– Я… – хватая ртом воздух, начал Томас.

– Что? – Бернат надавил сильнее.

Стремянный попытался высвободиться, но у него ничего не получилось. Через несколько секунд Бернат заметил, что тело Томаса снова начало оседать. Он отпустил его и повторил вопрос:

– Чего ты хочешь?

Прежде чем ответить, Томас шумно втянул в себя воздух. Как только бледность сошла с его лица, на губах его зазмеилась ироническая улыбка.

– Убей меня, если хочешь, – сказал он, прерывисто дыша, – но ты прекрасно знаешь, что, если бы не поводья, случилось бы что-то другое. Баронесса ненавидит тебя и всегда будет ненавидеть. Ты – всего лишь беглый серв, а твой сын – сын беглого серва. Ты не получишь работу в Барселоне. Так приказала баронесса, и если не мне, то кому-нибудь другому поручат за тобой шпионить.

Бернат плюнул ему в лицо. Томас не пошевелился, но его улыбка расплылась еще шире:

– У тебя нет выхода, Бернат Эстаньол. Твой сын должен будет просить прощения.

– Я попрошу прощения, – сдался Арнау, выслушав отца.

Той ночью, сжимая кулаки и сдерживая слезы, он сказал:

– Мы не можем бороться против знати и должны работать, чтобы выжить. Свиньи! Свиньи! Свиньи!

Бернат смотрел на своего сына.

«Там мы будем свободны», – вспомнил он свое обещание, которое дал сыну, когда через несколько месяцев после рождения Арнау принес его в Барселону.

Неужели все его усилия и лишения были напрасными?

– Нет, сынок, подожди, поищем что-то другое…

– У них власть, отец. Знать властвует везде: в городе, на ваших землях…

Жоан молча наблюдал за ними. «Нужно повиноваться и покоряться князьям, – учили его наставники. – Человек обретет свободу в Царствии Божием, а не в этом».

– Они не могут властвовать во всей Барселоне, – твердо произнес Бернат. – Да, только у знати есть лошади, но мы можем выучиться и другому ремеслу. Что-нибудь придумаем, сынок.

И он заметил лучик надежды в глазах сына, которые расширились, как будто он хотел впитать в себя его последние слова.

«Я обещал тебе свободу, Арнау. Значит, я должен дать ее тебе, – думал Бернат, – и я дам ее. Не отказывайся от нее так поспешно, мой мальчик».