Если человек считает себя удачливым, он пробует разное, и рано или поздно ему повезёт, потому что отважился на то, на что другие не решались. Такие люди понимают жизнь глубже и летают выше. Удача сама попадают им в руки.

Не зря я частенько стал вспоминать про возраст, но, может быть, мне всё это только кажется, потому что так хочу? Живи, как жил, радуйся, тебе вон завидуют, не поздно ли замахиваться на недостижимое, а принять то, что есть, и смириться? Стоит ли добиваться её внимания? Если действительно любишь, то думаешь, во-первых, о счастье того, кого любишь. Сейчас-то я заметен, даже на фоне её сверстников, а как буду выглядеть лет через двадцать рядом с молодой и красивой женщиной? Дина Рубина справедливо напишет «Жизнь – потрясающая штука, если затевать её вовремя».

К месту, или наоборот, не к месту, память достала рассказ Шарля Азнавура, который пользовался исключительным женским вниманием. С возрастом оно убывало, убывало и ушло. Девушки перестали бегать за ним стайками. И уже он смотрит на них, но без ответа. Остановился грустный у перекрёстка, весь в воспоминаниях: как недавно это было – времени не хватало, в том числе и на этих девушек. А теперь вот спешить некуда, стоит ли вообще переходить на ту сторону или нет, да и зачем? Топчется он в нерешительности с ноги на ногу, и вдруг подбегает красавица, светится радостью. Неужели от встречи с ним? Ну, наконец-то! Шарль повеселел, подтянулся, вдохнул глубже. Берёт она его под руку, как в старые, добрые времена, смотрит преданно в глаза и:

– Разрешите… помочь вам перейти улицу.

О чём напомнил мне Сергей, и о чём до сих пор жалеет. Я его тогда успокоил: «Чем больше случаев, тем больше жалости к себе, не переживай». И я так буду? Тоже выпью, лягу вечером и начну ругать себя – почему не объяснился? С другой стороны, кто я такой, чтобы навязываться? Не был бы начальником, ещё – полбеды, а так, – это просто наглость. Она даже не намекнула на интерес, а с моей стороны что было – одно бахвальство. Сергей недоволен – поддался случаю. У меня даже поддаться не выходит.

Лето, со своей стороны, поддалось – неважнецкое, народ за город не рвётся, поэтому кафешки вечером забиты. Какое удовольствие, когда стоят над душой, её ведь нужно будет показывать. Это в том случае, если приглашу её в кафе, если найдётся повод пригласить и если она согласится. Вероятность такого набора событий известна. Напрасно или нет не знаю, но думаю, чёрт, только и делаешь, что думаешь. Думать-то не о чем, ничего, вообще, не было! То, что сейчас происходит, идёт помимо моей воли. Да и раньше, по большому счёту, палец о палец не ударил, всё выходило как-то само собой, не прикладывал я особых усилий, разве что – глаза закрывал. И вот теперь, непривычно для себя, вознамерился попробовать – делаю шаг навстречу… сидя. Расположился в кабинете, освобождаю время для завтрашнего вечера, потому что наконец-то решился и достал, кстати, с превеликим трудом, билеты на хороший спектакль; проявил волю, почему-то раньше проявить её было неудобно. Ире, правда, сказал, что, случайно достались, согласилась.

Надеюсь, но суеверно прячу эту надежду от себя, что освобождаю время не только для завтрашнего вечера, именно поэтому и готовлюсь. Как это делаю? Очень просто: листаю «амбарную» книгу – задел добрых отношений, в неё, по названию понятно, складываются просьбы сотрудников и коллег о мелочах, не требующих оперативного решения. Таких всегда набирается не один десяток, – мелочи для меня, а для кого-то значимые вещи. Бывает, и не редко, что наваливается проблема, тогда всем не до мелочей и память от них очищается, в том числе и у тех, кто просил. Тут книга и выручает, я – «помню». С каким удивлением поднимаются брови у просившего, или меняется его голос по телефону, когда я вдруг сообщаю, что его вопрос решён.

Так и сейчас разбираюсь, чтобы не упустить важное. Настроение отличное, насвистываю Морриконе, «Мелодию надежды», её можно слушать и слушать без конца, не в моём исполнении, конечно. Она красивая, без слов, я их подбирал сам и ещё не знаю, какими они будут на этот раз. В коридоре тишина, после рабочего дня почти все разбежались. Повторно заглядывает тёзка: «Не передумал? Может всё-таки тяпнем и сыграем?» – удивляется моей перестройке. До возраста Христа он не пил, не потому, что верующий, а занимался спортом – лыжи, велосипед. При его хилой фигуре имел первый разряд. Всё лето на работу ездил на велосипеде от Пискарёвского кладбища, где у него дом, это – километров двадцать. Потом бросил. «Вечером, – объясняет, – задержишься и, если примешь, то на велике куда попадёшь? А там у меня дедушка с бабушкой, боюсь, что не узнаю их, я ведь тогда совсем маленький был». Это он, кстати, сумел организовать Чупу, сам тоже ездил.

Второй раз Морриконе прерывает частый стук каблучков в коридоре. Забегает бывшая, можно назвать «подруга», видно, что сильно расстроена. Я непроизвольно вздыхаю. Как-то на вечеринке, давно это было, даже очень давно, мы прилично выпили и остались там ночевать. Она иногда «намекала» на повторение, но я отшучивался. И вот снова.

– Что случилось?

– Хорошо, что застала, наших никого нет, проводи меня, пожалуйста.

Моя недовольная гримаса её не останавливает.

– Я не говорю, что у мужа ночью корабль отходит.

Видит же: некогда, точно не поеду, и лишает меня права выбора.

– У нас хулиганы во дворе появились… правда.

Меня всё раздражает: не захотела ехать на такси (чтобы я не тратился, или хочет потянуть время?), в метро объявили, что состав идёт в парк, потом автобуса нет и нет, да ещё на каждой остановке он ждёт и ждёт, хочет подобрать всех. Ругаюсь (про себя, естественно), бес меня попутал. От центра дом не очень далеко, но, тут, мягко говоря, темновато, редкие фонари пытаются найти прохожих – и не могут, мы одни. Стандартная пятиэтажка отличается от соседних тем, что состоит из двух смещённых половинок, между которыми есть арка для проезда машин. В ней, у стенки, осколки бутылки, недавно выпили и разбили, оглядываюсь. Заходим во двор – никого, к счастью нет, хотя, в чём счастье, – что довёл до дома? На тротуаре валяются грязные бумаги, окурки, ветерок играет пакетами, на проводах болтаются тряпки. Переступаем мусор, идём к подъезду. Продолжаю ругаться про себя: «Не зря тусклые фонари – мусор не так глаза режет. Угомонись уже, не на экскурсию явился, благополучно добрались – и радуйся, доведёшь до квартиры, скажешь «всего хорошего». Делаем ещё несколько шагов, она держится за левую руку и вдруг вцепляется, откуда столько силы взялось: «Бежим!» – и тянет меня назад. Я тоже увидел, но – поздно (один бы, конечно, убежал)».

Густая берёза прятала четвёрку здоровых лоботрясов. Они словно ждали нас, радостно захихикали, оценили, видимо, обстановку, и вразвалку двинулись навстречу. Их тени начертились на тротуаре и угрожающе потянулись к нам. С каждым шагом они вытягиваются и вытягиваются, подбираются ближе и ближе. Хотят дотянуться. Всё чётче и чётче проявляются наглые рожи. Глянул по сторонам: никого больше нет, в ближайших окнах света тоже нет, до подъезда не добежать. Лихорадочно соображаю – что же делать? Стоим на месте. Выбора нет. Сжал кулаки, напряг мышцы, расслабил. Аккуратно начинаю расстёгивать молнию на курточке, не дай бог, заест. Раздвигаю полы, чтобы не мешали двигаться, а нужно будет, да ещё как. Вам это даром не достанется. И тут рука за что-то зацепилась – меня будто током ударило. Вожак оскалился и вышел на шаг вперёд. Подруга прячется за спину, слышу шёпот: «Мамочка». До нас метров тридцать. Они не торопятся получить то, что само пришло в руки. Против них один, чуть выше среднего роста. Двадцать метров. Ну, твари… погодите! Быстрым движением, выхватываю из внутреннего кармана пистолет. Выродки задёргались, пытаются спрятаться один за другого. Я начинаю медленно его поднимать, спрашиваю у подруги: «Который?» – и снимаю с предохранителя. Они застыли, скукожились и стали жалкими. Выпучились от ужаса глазки, не подозревали, что в своей паскудной жизни будут дрожать от страха, и что она вот-вот закончится. Один выронил барсетку.

Но тут со скрипом открывается дверь подъезда, показывается женская задница, детская коляска, за ней мужчина и кто-то ещё. «Чёрт!» – ругаюсь я и убираю пистолет.

Как эти подонки драпанули. Осталась барсетка, вонючая лужа и тянущийся за беглецами след.

Дома подруга пытается угостить меня чем-нибудь покрепче чая, но вначале себя. И я успокаиваюсь, посмотри: грязные пакеты на самом деле цветные, завтра, на худой конец послезавтра, их уберут, как и всё остальное. Не раздеваюсь, нужно бы уходить, но Олечку трясёт. Я её раньше не представил, потому что имя не имело значения, а сейчас оно стало важным, не для меня, разумеется, для неё самой. Говорят, что она пользуется вниманием, милая, обходительная, в общем, симпатичная, ну не хватает ей чего-то ещё. Не одна она такая. А сам что, не такой же?

Бутылку принесла в прихожую, достать пробку не может, руки у неё трясутся, мне в рюмку не попасть. Забрал, наполнил: «За удачу». Стоим мы спиной к дверям, слышу щёлкает замок. Одно к одному – удивлённый мужской голос: «Здравствуйте». Я поворачиваюсь, плотный мужчина с чемоданчиком, роста невысокого, одет прилично, увидел рюмки и челюсть у него задёргалась: «Что происходит?» Оля представляет меня:

– Борис, – и дрожащим голосом спрашивает, – видел на улице лужу?

Рассказывает мужу и, немного поостыв, добавляет: «Хорошо, что ты не уехал». У него остановился от напряжения взгляд:

– Откуда пистолет?

– Газовый, – поясняю я, – от Макарова не отличить, на работу взял показать ребятам. Коробка большая, неудобная, вот и принёс в кармане. Вспоминали ещё дуэль Бельмондо в фильме «Профессионал» и соревновались, кто быстрее вытащит пистолет. Я выиграл.

Муж уговаривает меня остаться ночевать, провожает на такси, пытается оплатить.

Еду молча. Таксист не наговорился за день:

– Могу чем-то помочь?

– Жизнь состоит из случайностей: удачных и не очень. Повезёт, если они совпадут.

Перебили разговор о театре, но хочу обратить внимание на другой театр, по Шекспиру – «Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры». Избитая фраза, ведь не просто так его театр назывался «Глобус». Спектакль о любви в нём играют двое. Чтобы кого-то туда принять, его нужно понять. Хотя многие поступают наоборот – сначала принимают, тогда на спектакле учатся. У Хемингуэя получилось с четвёртого раза. Почему бы и мне не попробовать написать пьесу про любовь. Каждый пишет для себя сам, если повезёт, то – вдвоём. Тогда обоим понравится.

Вот её страницы. Они не первые. На самом деле всё началось с нежданного «знакомства». Я не понимаю до сих пор, почему так упорно старался его не замечать. Не зря Сергей удивился.

В настоящем театре, куда достал билет, сидим мы недалеко от прохода. Мне неловко обращаться на ты, но в институте я со всеми на ты, кроме генерального. Две пары остановились напротив, привстаю, думал, что им нужно пройти по нашему ряду дальше. Один махнул рукой, мол «спасибо, нам не сюда», и что-то обсуждает, глядя на нас. Я не прячу усмешку. «Ты ошибаешься» – вот оно, первое «ты», сказанное Ирой. Поражаюсь не внезапному уходу с «вы», а её пониманию. Моему удивлённому взгляду она не сразу, но всё-таки отвечает: «Завидуют не тебе, а нам». Внутри у меня ёкнуло – «нам», какое восхитительное слово, не найти прекраснее, неужели мы вместе? Стоп! С чего ты взял, будто она нас объединила? Объединили те, кто на нас смотрит, она всего лишь заметила, что со стороны мы, как минимум, неплохо смотримся, и всё! Не обольщайся. Впрочем, и это неплохо, была любимая поговорка – «какие наши годы», но мне она уже не подходит.