– Поначалу, Поль, отключаешь фиксацию вращения дуги, – Юрий Степанович повернул стопор на катушке спиннинга, леска сразу ослабла, катушка рванула круг и намотала небольшую борозду, – смотри, видишь, как ты сразу можешь вращать дугу в обе стороны, а нужно это все для того… чтобы опустить блесну от конца удилища сантиметров на пятнадцать. Только не забудь придерживать дугу, а то видишь, как леска намотала, она не должна путаться, – обстоятельно говорил охотник, быстрыми движениями распутывая леску. – Если блесну ниже опустишь, не страшно, можно и подкрутить. Как её на нужный уровень поставишь, переключай стопор обратно, тогда все зафиксируется и леска не будет плясать туда-сюда. Затем берешь спиннинг в правую ручонку, – на этом он переложил длинный гнущийся спиннинг в другую руку, блесна затрепыхалась, жаля глаз янтарным отблеском от солнца. Полина внимательно слушала и следила за движениями отца, вытягивая шею, чтобы не упустить ни единой детали, – кронштейн катушки пропускаешь между средним и вот этим пальчиком, указательным цепляешь леску, после чего отводишь дугу, только обязательно до щелчка, она тогда встанет на стопор. После этого переносишь спиннинг либо за спину чуть правее, либо просто за спину, чтобы потом через голову бросать. – Юрий Степанович закидывал спиннинг в разные положения. – И сильным движением делаешь заброс! – охотник сделал быстрое движение рукой, леска, сверкнув блесной, полетела на другую сторону реки и булькнула в воду. – Самое сложное – научиться ловить момент, когда нужно отпустить пальчик, чтобы леска соскочила. Когда блесна упадет в воду, надо сначала подождать секунд десять, ну чтобы она чуть потонула там в воде, а затем просто начинаешь крутить, наматывая леску обратно. Ты ведёшь блесну в воде. И не торопись, а то она поверху пойдёт. Ну а дальше как повезет. Если щука сядет, ты сразу почувствуешь резкий толчок, словно ты зацепилась за корягу. Тогда пару секунд ждешь, потом резко тянешь спиннинг на себя. Если щука, ты сразу увидишь – она забьётся в воде. Тут главное – тянуть уже быстро. Конечно, смотря какой вес, если здоровая, не упустить бы! Сразу зови меня, одна не справишься, тут сила нужна. Всё поняла? – спросил отец, передавая спиннинг в руки дочери.

Полина, сгорая от любопытства, выхватила спиннинг, повернула рычажок фиксации, не придерживая дугу, и леска тут же намотала целый клок борозды.

Иногда Юрий Степанович с дочерью рыбачили с удочками. Охотник такую ловлю не любил, ему не хватало азарта, и он со скучающим видом, отмахиваясь от полчища комаров, сидел на раскладном стуле у воды, печально смотря на мертвенный конец удочки. Изредка мелкая плотва пробовала на вкус нырнувшее на крючке угощение. Тогда леска еле заметно трепыхалась, затем утихомиривалась. В такие вечера, скучая у реки, девочка бегала по полю, которое расстилалось заливным лугом за их спинами, и ловила кузнечиков. Ухватив их за длинные тонкие лапки, она гладила их по спинке, по маленькой головке с подвижными усиками. В такие моменты отец всегда тревожно оборачивался на дочь, следя за её передвижениями.

– Полька, там змеи могут быть! – кричал он ей.

Когда Полина гуляла одна, отец наказывал возвращаться домой раньше, чем на ферму гнали стадо. Но девочке так тяжело было отказать себе в этом зрелище. Подстёгиваемая любопытством и страхом одновременно, уже вернувшись домой, она под любым предлогом выбегала за двор с той стороны, где начинались поля, и неслась что было сил в сторону реки, где стадо переходило вброд. Через воду коровы шли скопом, наталкиваясь друг на друга. Пастух громко посвистывал и стегал плетью в воздухе, отчего его лошадь пугливо дёргала ушами. Когда Полина ходила на ферму или гуляла по полю у реки, отец заставлял дочь надевать сапоги, но девочка сбрасывала их тут же и дальше бежала босиком. Ей нравилось ощущать прохладу скользкой травы и свистящий ветер в ушах. Её будоражило огромное поле, расстилающееся под ногами, с которого – как из-под земли – со страхом взлетали кормящиеся зёрнами птицы. Ей нравилось после бега повалиться в траву и наблюдать, как в небе теснятся облака, показывая диковинных птиц, иных животных и человеческие лица.

В жаркие дни девочка ходила купаться. Она всегда плавала в том месте, где река делала поворот и скрывалась из поля зрения, несмотря на яму, вода в которой захлёстывалась в небольшую воронку от сильного течения. Девочка сбрасывала с себя всю верхнюю одёжку и по-собачьи, громко шлёпая руками по воде, плавала от одного берега к другому. Каждый раз, проплывая мимо ямы и ведя борьбу с кручинами поворота, она воображала себя диким животным, сражающимся со строптивой стихией воды. Наконец, выбившись из сил, на четвереньках выползала из воды и, жалясь о нагретый песок косы, бежала по изумрудной траве к дому.

Повадилась Полина ходить с Балабановой Варей на ферму на дневную дойку. Когда подходило нужное время, девочка встречала доярку на тропинке, ведущей к коровнику. На пригорок они поднимались уже вместе. Над входной дверью на ферму крепились ласточкины гнёзда. Они были похожи на каменные кармашки, небрежно прилепленные к стене под самой крышей. Оттуда маленькими чёрными головками выглядывали птенчики. Когда к ним подлетал один из родителей, они, громко пища, вытягивали свои шейки и показывали свои ненасытные, ярко-жёлтые, похожие на почтовые конверты рты. Когда птенцы стали постарше, они полностью показывались из гнезда, расправляя свои молоденькие крылышки. На ферме, помимо ласточек, выводили своих птенчиков аисты. Каждый год они прилетали селиться в огромном гнезде, громоздившемся, словно казачья папаха, на водонапорной башне. В коровнике всегда было тепло и царил полумрак. Из маленьких окошек, залепленных жужжащими мухами, падал тусклый дневной свет. Вечером зажигали засаленные, облепленные дохлыми насекомыми лампы. С полей стадо приносило с собой много грязи, навоза и полные, набухшие вымена молока. Почти каждая корова знала своё место и сама вставала у кормушки, другие задерживались в узких, длинных проходах коровника словно бы в задумчивости и нерешительности – их приходилось подгонять. Доски, на которых лежала скотина, очищали от коровьего навоза скребками и посыпали опилками. В кормушки насыпали корм, а в особенные, редкие дни давали полакомиться патокой. Бывало, приносили соль. Она была крупная, похожая на кристаллы, полупрозрачная, скорее белёсая. После прихода с поля коровам обмывали вымя и подключали доильный аппарат. Парное молоко бежало по трубе через всю ферму, которая уходила в комнату, где стоял огромный бак. В него собирался весь удой и позднее забирался приезжим молоковозом. В такие моменты можно было вдоволь напиться парного молока, которое дети наливали себе в баночку. Оно всегда было воздушным, взбитым, как молочный коктейль. После дойки коров снова отцепляли и выгоняли в загон, откуда их уже забирал пастух. Только вечером стадо оставляли до раннего утра. Первая же дойка проходила ещё в темноте, с первыми лучами солнца, а то и раньше.

Доярки смеялись, видя, как Полина каждый день, словно на работу, ходит на ферму:

– Полина, тебе уже можа в доярки идти, смотри, всё делаемши как надо. Ни одной коровины не боишься, – смеялись работницы фермы. Полина, довольная собой, в ответ улыбалась и трудилась ещё усерднее. Бабу Варю юная помощница забавляла, но и забот прибавляла немало.

– Ты, Полинка, вона с того края не кряпи, тама Жучка стоит, она рогом и проткнуть можа. Та еще змия! Я Ваське говорю: когда ты енные сабли спилишь? Она, скотина, сама с ними справиться ня может.

Полина кивала головой, но иной раз её так и тянуло проверить себя на бесстрашие. И когда это случилось – корова лягнула её в руку, девочка что было силы зажала ладошкой рот, чтобы не расплакаться от боли. Она боялась выдать себя, страшась, что отец её больше не пустит на ферму. Баба Варя не видела случившегося, только заметила, что девочка сильно поменялась в лице и постоянно трёт руку чуть выше локтя.

– Полина, что скарёжилася? Кто лягнул?

– Не, баб Варь, – выпрямилась девочка, – хвостом только зарядила.

– Ты гляди, а то убьёшься у мены тута, батька твой потом за нами по дяревне с ружьём бехать будет, – засмеялась она.

В июле съехались остальные дети. Начать прошлогоднюю дружбу оказалось непросто. Полина стеснялась подойти к Оле, а та, в свою очередь, не желала первой подходить к ней. Трудность положения разрешил Стас: когда Полина проходила мимо их двора, поверх забора показалась растрёпанная светловолосая голова мальчика.

– Дурочка с переулочка! – крикнул он девочке. За ним последовал Олин голос:

– Стасик, ты дурной? Чего обзываешься?

И тогда Полина первая крикнула Оле: «Привет». Детские сердца, стесненные, но любознательные, быстро забыли все преграды, выстроенные воображением. Они снова были готовы дружить всей своей чистой, бескорыстной душой. Пусть они хвастаются друг перед другом, пусть надувают губки от лёгких обид, но всё это рассеивается в момент, когда есть над чем посмеяться. И смех их был так заразителен. Он цеплял своей живостью, искренностью, наивностью. Стас был смешон в своей напыщенности, и девочки дружно рассмеялись, глядя на него. Дружба детей возобновилась с новой силой, ещё крепче, чем прошлым летом. Только «вредный» мальчишка всячески пытался досадить и обидеть девочку. И делал он это так ловко, что несколько раз Полина убегала, готовая вот-вот расплакаться. Она поджимала нижнюю губку, краснела в щёчках, втягивала носиком, но никогда, никогда при дерзком мальчишке она не позволяла себе захныкать. Терпела его оскорбления, несмотря на то что сердечко её сжималось от детской боли, причинённой невоспитанным деревенским пареньком. Когда Полина возвращалась домой, она вспоминала нанесённые им обиды, и личико её морщилось, на лбу проскальзывала лёгкая пульсирующая венка. Она не могла понять, почему он так её невзлюбил? В чём она провинилась перед ним? Тут же она вспоминала, каким он бывал весёлым, голосистым, смешным. При этих мыслях личико её светлело, слезы высыхали на круглых щеках и она вновь была готова простить ему всё. Ей очень нравилось, что Стас всегда играл роль шута в их маленькой компании. Стоило только посмотреть на его лицо в моменты, когда он морщился или кривлялся, то можно было покатиться со смеху. Но какой же он взбалмошный, грубый, дерзкий, ужасный, в конце концов!

Июньская погода в этом году была непредсказуема. Раннее утро начиналось солнечно. Тёплые восходящие лучи щекотали землю, раззадоривали живность. Петухи во всех дворах наперебой, как оголтелые, хлестали крыльями, надрывали глотки, соревнуясь друг с другом. На ферме мычали сонные телята, коровы поднимали с пригретого опилками пола свои тяжёлые круглые сопревшие животы. День, как и вчера, и позавчера, обещался быть солнечным, ясным. Но через пару часов солнце блёкло, поднимался ветер, раскачивая деревья, поднимал на реке воду гребешками, задирал бабам юбки, нагонял, откуда ни возьмись, грозовые тучи. Около получаса шёл сильный дождь, успевавший налить глубокие лужи на сухой, до этого пыльной дороге. С такой же быстротой, как приходила гроза, тучи рвались в небе на лоскуты, таяли под пробивающимися лучами уже раскалённого солнца, и безоблачное небо неподвижной материей накрывало всё вокруг. К обеду высыхала дорога, испарялась с полей вся налитая дождём вода и не оставалось ни единого следа пребывания утренней грозы. Ближе к вечеру небо опять затягивало, но уже бесшумно, и даже западная его часть не пробивалась розовыми лучами заката. Но дождь так и не приходил, хотя духота очередной грозы накрывала парником всю деревню. Ночью же небо очищалось и черным куполом терялось в пространстве спящей деревни.

В чёрном доме с широкими белыми ставнями жила Катя Ворон, как прозвали её местные за крепкий чёрный цвет волос, который с возрастом не тускнел и не разбавлялся сединой. Было ей далеко за пятьдесят, жила она одна, мало с кем общалась и редко выходила из дома: лишь за водой к колодцу и в некоторые дни месяца к автолавке. Местные Кати побаивались, старались с ней не ссориться и по пустякам не обращаться. Умела она заговаривать недуги. Из-за этого нелестная слава ходила о Вороне. Мужики шарахались от неё пуще всех. Поговаривали, что Катя своего мужа в молодые годы приворожила. По греху этому ушёл Ваня на тот свет в не положенный ему срок – в сорок лет. С тех пор она ни разу не ходила проведать его на кладбище. Ванина могилка вся заросла, холмик утоп в земле, крест покосился. Кто там лежит – никто не разберёт.

У приезжих случилось несчастье: собаку Евгения Николаевича укусила гадюка. На прогулке в лесу рыжая Найда вдруг взвизгнула, ковыряясь носом в траве, и как ни в чём не бывало побежала дальше. Но, вернувшись домой, забилась под крыльцо. Паша смеялся с собаки, тормоша её за торчащий хвост.

– Да не жарко же, Найди, – сквозь смех говорил он. – Вылезай давай, хватит там прятаться. Ко мне! – мальчишеская вредность и дотошность не давали ему успокоиться, и он продолжал тормошить вялое лохматое туловище их домашней любимицы. Найда жалостливо виляла хвостом, когда мальчик её звал, пытаясь изо всех сил выразить свою любовь и радость от присутствия хозяйского сына.

– Ну всё! Команд ты не слушаешь, вылезать не хочешь, я тебя сейчас сам вытащу и искупаю водой из бочки, – раздражался мальчик и, схватив псину за задние лапы, выволок её из-под крыльца. Увидев распухшую морду собаки, Паша от испуга заплакал и истошно завопил. На крик сына выбежала мать.