– Женя, что же это такое? Что делать? – запричитала Надежда Петровна, разглядывая морду Найды. По худому, волновавшемуся туловищу собаки приступами пробегала волна судорог, после чего она вся сжималась, тяжело дыша, затем вытягивала морду и, не поднимаясь с травы, перебирала лапами по земле в поисках удобного положения.

– Пап! она сейчас умрёт! – кричал Паша, весь дрожа от страха. Он сидел перед псиной на коленках и как ненормальный гладил больную по горячей голове. Евгений Николаевич понуро глядел на собаку, молчал в задумчивости, скрежеща зубами, потом, как будто очнувшись, сказал:

– Надя, принеси покрывало, я её унесу.

– Куда? – не помня себя от отчаяния, вскрикнул Паша. – Куда ты её понесёшь? Убивать?

– Женя! Не смей! – перегородила дорогу Надежда Петровна.

– Да пустите вы! – ответил охотник через стиснутые зубы.

– Папа! – осипшим голосом горланил обезумевший Паша. Рыдания сдавили ему горло. Надежда Петровна обняла сына, который позволил себе уже плакать в полный голос. Олег всё это время стоял неподалеку молча, беспомощно глядя на мучения Найды.

Катя Ворон на тот момент уже спала. Она ложилась рано, когда солнце ещё стояло над лесом, а вставала глубокой ночью. Затем снова ложилась часов в десять утра и спала до полудня. На стук Евгения Николаевича её окна отозвались холодным блеском приближающихся сумерек.

– Катерина! – крикнул охотник в тишину спящего двора. – Катя! Помощь нужна!

Через несколько минут послышался скрип двери на веранду.

– О… Чаво стряслось? – крикнула в ответ хозяйка, еще не показавшись в дверях. Затем она вышла на тесное крыльцо.

– Собака помирает. Гадюка укусила.

– У… Тварь ползучая… Хай сюды, похляжу.

Евгений Николаевич прошёл на веранду и положил животину на пол. Хозяйка нагнулась, чтобы рассмотреть. Со сна она была босая, бледная. Её заношенная ночная рубаха обнажала руки и ноги до колена. На плечи был накинут серый, местами дырявый шерстяной платок. Гладкие чёрные волосы выбились и разлохматились вдоль длинной косы.

– Не хляди ты на меня! – вдруг вскинула она руками. – Ступай отседаль. Завтра приволочишься. Пущай эту ночь тутки побудет, я подлечу.

Охотник вышел на улицу с тяжёлым сердцем. Он слышал, как Катя что-то бормотала, и бледная тень её ходила по дому из одной комнаты в другую. Эту ночь Евгений Николаевич с женой почти не спали. Детей же в крепкий сон срубила молодость. Когда рассвет только-только защекотал остывшее небо, охотник уже стучал робкими пальцами во входную дверь чёрного дома.

Собаку Катя вылечила. Найда встретила хозяина со щенячьим восторгом, попеременно то подпрыгивая, то прижимаясь к ноге охотника, выгибая дугой свою худую, пружинистую спину. Выйдя от Вороны и завидев выглядывающий вдали крест часовенки, Евгений Николаевич на всякий случай перекрестился, быстро и почти незаметно.

Как-то днём девочки Оля и Полина крутились на ферме. Стас хозяйничал в доме один. Валялся в зале на полу и крутил в руках мяч, что Полина принесла днём раннее для игр. И мял он его, словно пытался расплющить, ковырял пальцем, скрёб обрубком обгрызенного ногтя. Потом поднялся с пола, залез в чулан, где у бабушки стояла целая батарея пустых банок, парочка которых была наполнена вареньем, оставшимся с зимы, с тонкой линией плесени под крышкой. Куча тряпок и всякого другого хлама. Покопавшись впотьмах чулана, мальчик обнаружил небольшой ящик с разными железяками, которые, очевидно, принадлежали деду Пете. В куче всего наброшенного откопал шило. И, жадно улыбаясь, побежал за мячом. После расправы над игрушкой Стас добрался до игральных карт, которые девочки спрятали в ящике стола, укрытого жёлтой скатертью. Отобрал всех дам и валетов и беспощадно порвал их на мелкие кусочки, после чего закопал в саду, наделав холмиков. Затем он слопал остатки подаренных дядей Юрой конфет.

– Стасик, ты что натворил? – закричала Оля, когда вернулась домой с фермы. – Ты зачем карты порвал и мяч проколол? Что мне Полине сказать?

– Скажи ей, что она дура! – победоносно отозвался мальчик.

– Ты обормот! Я бабушке всё расскажу, она тебе задницу-то надерёт.

– Пусть дерёт, мне не страшно. Надоело, что ты всё возишься с этой городской. Воображала она, нам таких не надо, – горланил мальчик, забираясь по маленькой деревянной лестнице на печку.

– Ты чего туда полез, а ну слезай, будешь карты и мяч заклеивать.

– Ай, отвяжись. Если тебе так охота, сама клей.

– Ба-ба… – Оля побежала на улицу, за дом.

– Эй, Оля! Вернись! – заорал Стас, высунув растрёпанную голову с печки. – Ты что?

В окне кухни с заднего двора показалось обмотанное в платке, слегка морщинистое лицо бабы Вари. Она театрально погрозила кулаком в пустую кухню, где на печке притаился Стас.

– Вот совсем с телеги упали, – тихо проговорил мальчик и увидел на верхней полке шкафчика со сломанной дверкой банку сгущёнки.

– Вот за этим делом надо бы спуститься, – и он быстрыми босыми ногами слез с печи. Полазив пальцами в густой сладкой жиже, окуная их и извлекая прямо в рот, скоро пресытился и, бросив почти приконченную банку на столе, пошёл на улицу играть с псом.

Тем же вечером наконец разразилась страшная гроза. Как раз перед этим Юрий Степанович с дочкой ходили на другой берег реки к заброшенной деревне. Он уже давно обещал показать дочери пустующую, когда-то дышащую сельской жизнью местность. Сейчас земля эта уже не сильно отличалась от общего леса вокруг. Природа быстро берёт своё. И когда-то жилая местность теперь стремительно зарастала, на ней вовсю пустил свои корни новый молоднячок. У бревенчатых домов ввалились крыши, окна зияли чёрной пустотой. Старые головёшки, торчащие из земли, стояли полностью поросшие травой.

Когда небо стало сереть, охотник поторопил дочку. Со знанием дела он быстро оценил ситуацию и боялся, что они не успеют перейти реку по сухим бревнам мостков. Сильный ветер порывами рвал водную гладь реки, отчего она покрывалась рябью. Девочка с испугом, хватаясь одной рукой за панаму, балансируя другой, осторожно взошла на перекинутые через воду широкие стволы сосен. Наступала она медленно, боясь, что в любую минуту нога соскользнёт. Отец что-то кричал, но ветер перекрывал его слова. Перейдя на другой берег, Полина обернулась на отца. Ей казалось, что её сердце стучит в ушах, ноги тряслись от перенесённого напряжения. Юрий Степанович махал ей рукой, показывая пальцами в направлении дома. Полина сняла сапоги и, не смотря под ноги, побежала к проезжей дороге. Сплошная чёрная туча налетала из-за макушек леса и стремительно накрывала весь небосклон. Полина выбежала на дорогу и, не оборачиваясь, неслась прочь от надвигающегося дождя. Страшный раскат грома пробежал по небосводу, создавая ощущение расколовшегося неба. Вокруг всё затряслось. Небесная чернь, летящая за девочкой, разразилась дождём. Полине оставалось бежать несколько метров, когда стена дождя накрыла её с головой. Она побросала во дворе сапоги, панамку, и те короткие секунды, когда она забегала за калитку и открывала дверь в дом, превратились для неё в долгое ощущение борьбы со стихией. Дождь нещадно накрыл их избёнку, грозясь выбить стёкла ударами сплошных тяжелых струй воды. Юрий Степанович, испытавший за свою жизнь немалого, не торопясь вернулся домой. Вымокший, но весёлый, он долго рассказывал, грея чай на электрической плитке и разматывая мокрые портянки, как поскользнулся на мостках уже у самого берега и кувыркнулся в траву. После дождя на улице наступила тишина. Лишь редкие капли ещё долго скатывались с деревьев и крыши дома, тихо шмякаясь о землю. В чистом небе где-то над лесом вдали мелькала немая зарница.

После грозы к ним в гости заглянул Евгений Николаевич. Пили чай.

– Юр, представляешь, залетела из розетки и вылетела через открытое окно. Слава богу, я догадался радио и свет из других розеток повыключать. А то же неизвестно, на что она реагирует. Сижу и пошевелиться боюсь, – удивлённо, не веря себе, рассказывал Евгений Николаевич.

– Ну что, Жень, шаровая молния – серьёзная вещь, с ней шутки плохи.

– Не говори, страху натерпелся. Уж, казалось бы, чего на свете не видел, медведя, как тебя, видел, – на этих словах он повернулся к Полине. – А здесь сижу и не знаю – то ли молиться, то ли караул кричать. А если взорвётся? Так, Юр, ты гляди, какая она… круглая, словно шарик, размером… ну вот такая, наверное, – он раздвинул полукругом руки сантиметров пятнадцать-двадцать в диаметре. – И яркая такая. Без единого звука двигалась.

– Молчаливый убийца, – выразил своё восхищение Юрий Степанович, скрипя половицей под ножкой стула.

– Что ты! Не дай бог, что случилось бы.

– А я считаю, Жень, тебе уже повезло, что видел её.

– Видел. На всю жизнь увидел, – махнул рукой Евгений Николаевич. – Второго видения мне точно не надо.

– Да, такие грозы только на природе застанешь. Помнишь, мы в Бекасово попали в какую грозу? Ни зги не видно было, такая чернота нависла!

– У… Юр. – И охотники перешли к воспоминаниям о былых днях своей молодости. Полина сначала сидела на лавке, болтая ножками, потом заскучала и вышла во двор подышать послегрозовым воздухом и повозиться с лужей, собравшейся во впадине у крыльца. Она взяла ветку и, присев на корточки, мутила воду. Тут послышался шум во дворе у бабы Вари. Через минуту из калитки выбежал Стас, и за ним, радуясь вечерней свободе, выскочил Бим. Мальчишка шлёпал по лужам, разбрызгивая воду, терял бабушкины калоши и надевал их обратно. Потом принёс с заднего двора толстенную палку и стал дразнить ею пса. Полина из любопытства подошла к забору. Стас, заметив девочку, показал ей язык и убежал во двор. Полина фыркнула: «Дурачок».

Когда в редкие дни в Излучину приезжали старшие дети, в местном клубе устраивались молодёжные посиделки, танцы под магнитофон, карточные игры. Клуб был такого же типа постройки, что и колхозные дома. Он был сделан из лёгкого сруба и выкрашен в синий цвет, который с течением лет поблёк и более походил на голубой. В клубе была сооружена широкая сцена, отдельная маленькая коморка для режиссёра и сама танцплощадка. Когда-то давно это помещение пользовалось большой популярностью. Несколько раз в месяц под аккомпанемент баяна тут устраивали пляски, показывали диафильм, тут же проходили местные собрания. На кино собиралась вся деревня. Каждый приходил со своим стулом. Под шум и галдёж народ смотрел городские фильмы, после возвращался к своим хозяйским делам. Сейчас клуб пустовал. Теперь только молодёжь изредка оживляла его своим смехом и весельем. Днём в будние дни, когда клуб стоял совсем пустой, в нём любили играть Полина с Олей и ребята Пашка с Серёжей. Там-то дети и сдружились в одну весёлую компанию. Играли в карты, девочки – в дочки-матери, мальчишки лазили по сцене, золой рисовали на стенах, и никто их за это не ругал. В конце лета дети набирали полные футболки черноплодной рябины и, сидя на окнах, где уже давным-давно были выбиты стёкла, плевались жёваными ягодами на дорогу.