В июле пошёл большой урожай на ягоды: малину, чернику. Каждое раннее утро кто-нибудь, шаркая сапогами по дороге, проходил мимо фермы в сторону ближнего леса. Бабы закутывались в платки, штаны, кофты, обвешивались кузовками, мужики налегке шли, кто и без головного убора. Обратно возвращались с нагруженными корзинами. Доверху мялась в них малина или красилась черника. С чёрными пальцами и синими губами довольные бабоньки с гордостью показывали каждому встречному свои наполненные доверху кузовки. Хорошие урожайные поляны держались в секрете, и каждый, кто приходил на потаённое место, боялся найти уже обобранные кустики. В такие моменты сердце ёкало, когда объеденные птицами и медведем кусты напоминали поживившуюся тут человеческую руку. Помимо своих соседей, людям составляло конкуренцию и лесное зверьё. Баба Галя как-то рассказывала, что много лет тому назад пришёлся такой же урожай малины. Деда она из-за больных ног не звала, пошла сама. Собирала молча, тихо, по сторонам не глядела. Тут впереди что-то затрещало. «Я глянула, ах, божешь мой! Медведь! По малину тоже пряшёл. Видать, без нюха был, – рассказывала потом баба Галя соседкам. – Я как заору! А он морду свою страшенную поднял, я про себя – пропала ты Галька. А он и рванул от меня со всех лап. Что только загривок енный затрясся».

Юрий Степанович относился к сбору ягод с небольшой ленцой. Труда в этом было непомерно. За ягодами он ходил в лес редко, всегда брал с собой комбайн, чтобы упростить работу. Полина же собирала по ягодке, перебирая пальчиками каждую.

– Ягоды надо есть с куста. От варёных проку ноль, – говорил охотник местным бабам.

– Ты, Юрка, не чеши, – шикала на него Балабанова Варя, – нас не смущай, у тута мы у всю зиму на варенье сядим да на картошке с молоком.

– Так витамины же, Варь. Живьём их надо есть. Сваренная ягода – мёртвая ягода.

– Не болтай ты! Набрался невесть где. Дураком прослышь. Ну где мы тябе найдём сырых ягод зимою?

– Да я же не про то. Зимой – это ясное дело, а вы сейчас сразу набрали и в таз, на огонь, сахаром всё губите.

– Не, – вытирала баба Варя платком горошины пота со лба, – это на день-два оставь, всё в гниль пойдёть, перебирай потома, где сок, где ягода, где птицы поели. Если чарница, то она можа еще день постоять, а малина-то ягода такая, что на месте сок даеть. Примянается так, что побрать корзину не можу. Побираю, побираю, смотрю, а она в низину ушла. Не… лучше всё сразу переберу и варенье наварю. А то потома возися до ночи. Дело надо сразу делать. Ежели по твоему уму, то ягоду сразу делать надо, да… каждый божий день всё уносит питательное из няё.

Местные научили городских, как с ягодой управляться. Как на ветру чистить и сушить, как правильно варенье варить. Юрий Степанович поначалу упирался, своей теории следовал. Но дочке пару баночек на зиму всё же заготовил.

Под конец августа повеяло осенью. Ночи становились всё холоднее. Всё чаще сильные ветра приносили дождливые дни, а солнце, казалось, остывало на глазах. Наступили холодные зори. Полина с каждым днём грустнела. Дети разъезжались. Даже лес уже не радовал. Отец вечерами ходил к реке на уток «стоять». Девочка всё чаще оставалась в тёплой, натопленной избе и грелась у печки. Уезжала она с грустью, ей так хотелось продлить лето хотя бы чуть-чуть. И она прощалась вслух с домом, который грустно смотрел им вслед своими занавешенными белыми окнами.

«Я приеду. Я скоро обязательно вернусь к тебе, – кричала она опустевшей избе, постепенно удаляясь с тяжёлым рюкзаком за спиной по широкой деревенской дороге».

Глава 4

В этом году Юрий Степанович купил машину ЛуАЗ по квоте за пять тысяч рулей. Машину прозвал Матильдой и обращался с ней ласково, как с женщиной. Ездил на ней в городе и по деревенским дорогам. Особенно радовался и гордился ею на весенней охоте: на скользких, разбитых лесных дорогах, залитых водой и заваленных сломанными ветками. На бездорожье его Матильда истошно ревела, пробираясь через непролазный лаз, замызгиваясь грязью. Ревела на пониженной передаче, распугивая всё лесное зверьё. С появлением машины деревенская жизнь охотника преобразилась. Он стал разведывать новые, дальние леса, куда местные жители не доходили. Им были открыты новые поляны, болотины, никогда не хоженые грибные и ягодные места. Машину Юрий Степанович приобрёл во второй половине лета, а до того времени он всё так же ездил в Излучину поездом.

Всякий раз приезжая в деревню, Юрий Степанович первым делом хорошенько протапливал дом. После последнего весеннего визита изба к лету всё равно успевала пропахнуть сыростью и затхлостью нежилого помещения. У охотника всегда заранее были уложенные в печке дрова, чтобы по приезде можно было только поднести спичку и развести огонь. В этот раз Юрий Степанович сделал всё как обычно: разжёг печь, вынес на воздух для просушки одеяла с подушками, принёс колодезную воду, поставил греть чайник. Полина забралась на печку и уснула. Эту дорогу в поезде Юрий Степанович перенёс плохо. Было душно, на соседней койке ехала женщина с маленьким ребёнком, который часто хныкал и тревожно спал. Поэтому всю дорогу до деревни охотник не сомкнул глаз. Он смотрел в тёмное окошко поезда и переводил взгляд со своего отражения в стекле на тёмные, сливающиеся стволы деревьев. Редкие фонари жирным пятном проплывали в темноте, затем он снова разглядывал своё искажённое лицо. Изредка с надеждой смотрел на наручные часы. Зевал широко, до слез.

Ставя чайник на огонь, Юрий Степанович мечтал поскорее прилечь, утолить жажду сна. Но, несмотря на усталость, закрутился во дворе, решив разом покончить и с порослью, в которой утопала вся дорожка от калитки к дому. За это время все дрова прогорели, угольки, казалось, потухли. Охотник вошёл в дом, глянул в печь и, не проверив как полагается угли, закрыл заслонку трубы. В глубине печи теплился жар с редкими искрами догорающих в золу поленьев.

Полина продолжала спать. К тому времени солнце уже поднялось высоко, собрав росу с полей и лесов. Завидев прибывших, Варвара Семёновна поспешила поприветствовать Юрия Степановича. Они перекинулись несколькими радушными речами через забор, и охотник пошёл обратно в дом. Он подумал перенести дочку на кровать.

– Полька? – тихо позвал отец, заглянув на печь, – давай переляжешь, как следует выспишься, – Полина не шевелилась. – Поль!? – Он взял её за маленькое плечико и повернул на себя. Подхватив под голову и ноги, снял с печи. Тут его руки дрогнули от испуга. Спазмом свело в груди. Губы, щёки – всё личико девочки выглядело неестественно бледным. Отец судорожно забегал пальцами по её мягкому, поддающемуся телу. От волнения и растерянности Юрий Степанович стал задыхаться. Шарил глазами по дому. Ничего не мог придумать.

– Милая моя? Доченька? – его глаза задребезжали от слёз. Он выбежал на улицу с ребёнком на руках.

– Варя! Варя! – истошно вопил охотник, потеряв разум. – Врача!

Из ворот показалась взволнованная баба Варя.

– Ах, божешь мой! Что стряслося-то?

– Врача! – снова заорал охотник, выставляя вперёд руки с лежавшей на них дочерью.

– Ах, боже мой… Да где же его взять-то в этой глуши?

Следом за женой в открытой калитке показался ковыляющий дед Петя. Продрав кашлем прокуренную глотку, обстоятельно сказал:

– На том берегу к Илье сестра ездить, она фельдшером, кажись, работала. Можа, и ща тута. Беги к ней.

Чтобы сократить путь, охотник решил бежать до моста через поле. Ноги его не слушались, он спотыкался, один раз упал на колени, задыхаясь от волнения и бега. Он постоянно смотрел на дочь. Не поздно ли? Успеет ли донести? Тем временем лицо девочки менялось. Постепенно оно стало наполняться привычным розовым румянцем, живостью губ, подёргиванием ресниц. Свежий кислород наполнял лёгкие и с каждой минутой приносил ещё больше жизни. Заметив это, отец остановился, схватил дочкины ладошки, приложил к губам. Они были влажные и тёплые. Полина пошевелилась, сжала пальчиками руку отца. Прерывисто закашляла.

– Боже мой, какой я дурак! Идиот! Чуть не загубил тебя, Полечка, – плечи Юрия Степановича содрогались от внутреннего рыдания. Глаза слезились. Полина продолжала лежать на его руках и смотрела на отца непонимающими, мутными от сна глазами.

– Пап, ты чего? – заплетающимся языком произнесла она.

– Ой, дурак, дурак. Чуть не потерял тебя. Жизни бы мне не было, прости меня, доча.

Она устало откинула голову назад на широкую отцовскую ладонь, слабо кивнула ему.

– У меня так голова болит, пап.

– Я знаю, милая. Это я во всём виноват. Проклятый дурак.

Вернувшись в избу, Юрий Степанович открыл настежь дверь. На улице в тени яблони под пологом, поставил раскладушку и уложил Полину. На свежем утреннем воздухе девочка вновь заснула и проспала ещё много часов, в течение которых отец часто подходил к ней, всматривался в дивное дочкино личико, слушал её дыхание и вновь шёл заниматься домашними делами. Сам же он теперь уснул только вечером. Разбитый, дико уставший, с болью в сердце.

В это лето Полина много времени проводила с отцом в лесу. Каждый день они ходили несколько километров лесными тропами. Отец учил дочь обращаться с компасом, ориентировке по местности, работе с картой. Такие прогулки были им в удовольствие. Полина видела лосиные следы, изрытую кабанами поляну, определила следы выдры, оставленные на песчаной косе у воды. Вместе с отцом прислушивалась к птичьим голосам и видела глухаря, тяжело взлетевшего с сосны. В то же время девочка продолжала ходить на ферму, как и раньше, помогала бабе Варе. Недавно в колхозном стаде отелилась корова. Маленький, хиленький телёночек, совсем непригодный для жизни, плохо вставал на ножки, молоко пил без жадности, иногда даже с неохотой.

Собрались как-то Пётр Иннокентьевич с бригадиром ставить сетки на линя. За компанию позвали Юрия Степановича. Линь водился на дальнем озере. Поехали с ночёвкой. Дочку охотник оставил у соседей. Девчоночки только обрадовались такому подарку. Никогда они ещё не ночевали вместе. Приехав на озеро, рыбаки поставили сети, развели костёр, открыли водочку. Разговоры шли быстро и скоро. Юрий Степанович рассказывал об охоте, вспоминал курьезы. После Пётр Иннокентьевич вставил несколько слов о хозяйстве. Немного пожаловался. Румяный бригадир Василий Балабанов в основном поддакивал, улыбался и от жара костра краснел ещё сильнее. Юрий Степанович пил меньше всех, потому засыпал долго, часто ворочался, смотрел в глубину неба и слушал затихающее потрескивание костра. Огонь ещё долго утихомиривался, показывая маленькие язычки пламени в глубине прогорающих поленьев. Ещё небо не успело наполниться черничным цветом, как Пётр Иннокентьевич, пробудившись во сне, начал кричать, не размыкая глаз:

– Варька! Горим! Избу спалим! Варька! – и стал вслепую руками водить по траве. От крика пробудились остальные.

– Иннокентьич, ты чё орёшь, взбесившийся? – загорланил на него Васька.

Юрий Степанович, разглядев у ног пострадавшего горячую, чуть тлеющую внутренним пламенем головёшку, тыкнул пальцем в темноту:

– Глянь, отскочила зараза от костра.

Василий расхохотался, попутно откашливаясь от смрадного папиросного дыма, осевшего в его лёгких после вечера.

– Петька, спалишь хату, вставай! – подзадоривал его Василий.

Пётр Иннокентьевич, уже немного пробудившийся, отмахнулся от соседа в окружающей темноте и, уже не сказав ни слова, повернулся на другой бок, тут же снова уснул. Охотник отшвырнул ногой дымящуюся головёшку, глянул в костёр и, успокоившись, лёг обратно в спальный мешок. Василий же, наоборот, поднялся, отошёл к озеру, прикурил папиросу, и цедил он её долго, глядя на яркий огрызок луны.

Полинку с Олей баба Варя положила на раскладном диване в зале. Стаса же хотела отправить в спальню на место деда, но мальчик запротестовал, уговаривая бабушку постелить ему на полу рядом с девочками.

– У… Чудило-то! – качала головой баба Варя, перетаскивая одеяло и подушку в зал. Стас сидел на полу и, довольный собой, улыбался жадно, во всю ширь рта. Он вызывающе двигал бровями, глядя на Полину, предвкушая, как будет её пугать во сне. Когда бабушка ушла, погасив за собой свет, первое время он мирно лежал на спине, натянув одеяло до самого носа. Но глаза его так и прыгали, поглядывая на шушукающихся девочек. Полина лежала с краю.