Я ляпнула это очередное «почему» и тотчас пожалела. В Джеке шла внутренняя борьба, это было видно по лицу, Джек словно пытался прикрыть Нельсона.

– Ладно, не хочешь – не говори, – прошептала я. – Какая разница?

– По-моему, разница есть, – фыркнула Моника.

Я сделала ей страшные глаза.

– А по-моему, нет разницы.

– Ну нет так нет. Забудь, Джек.

Мы втроем пошли на лужайку, в которую упирался Качельный тупик. Там было полно ребят. Мальчики гоняли мяч, девочки сидели на траве. Мы уселись подальше от остальных.

Между мной и Моникой продолжался молчаливый разговор. Да в чем дело, как бы спрашивали мы друг друга, округляя и закатывая глаза. Джек рвал травинки по одной – вырвет и пустит по ветру. Казалось, сто лет мы уже так сидим. Наконец Джек сознался:

– Я уже ходил к Нельсону.

– Ну и чего ж ты столько времени вилял? – упрекнула Моника.

– Что стряслось с Нельсоном? – перебила я.

– Не скажу.

Я уже себя не помнила от тревоги.

– Нельсон ведь… выйдет к нам играть, да, Джек?

– Выйдет. Через несколько дней.

Вдруг меня как пронзило: я о Нельсоне почти ничего не знаю, даже элементарных вещей вроде адреса, а еще подруга! Сам Нельсон – тихоня, заводиле Джеку не чета, но, странное дело, без него грустно. По крайней мере мне. И тревога гложет. От ужасной догадки навернулись слезы.

– Нельсона кто-то обидел? Поколотил?

– Да пойми же, Морин: у него тоже есть гордость. Что я за друг, если за глаза стану обсуждать Нельсона? Он сам расскажет, если захочет.

– Но ты ведь будешь его проведывать, Джек?

– Буду.

Я сразу поверила, ни тени сомнения не допустила. Конечно, что бы ни случилось с Нельсоном, Джек его не оставит.

* * *

Нельсон появился только через неделю. Мы притворились, будто не замечаем синяков на его лице и лодыжках. Нет, на синяки даже украдкой не было брошено ни единого взгляда, зато каждый из нас проявлял к Нельсону максимум предупредительности.

В тот вечер я плакала в подушку.

– Что случилось, Морин? – спросила Бренда.

Конечно, в новом доме у каждой из нас была своя комната, но мы привыкли спать в одной постели, и вот Бренда по вечерам прибегала ко мне, и я с готовностью пускала ее под одеяло. Это ведь так приятно, когда рядом с тобой теплое тельце младшей сестренки.

– Почему ты плачешь? – не отставала Бренда.

– Кто-то избил Нельсона.

– Кто?

– Отец, чтоб его черти взяли.

– Папе расскажешь?

– Вряд ли.

– По-моему, надо рассказать. Как же иначе?

– Спи, малышка.

Бренда обняла меня:

– Нельсон такой хороший, Морин.

Я чмокнула ее в темечко:

– Да, он очень хороший. А теперь засыпай.

Бренда зевнула:

– Надо поставить за него свечку, Морин. Пусть от нас будет две свечки – за песика и за Нельсона. И пусть Пресвятая Дева убьет злодея мистера Перкса – Дева ведь такая добрая!

– Это ты здорово придумала, Бренда! Завтра же сразу после уроков и пойдем в церковь.

Я еще долго не могла заснуть. Все думала о Нельсоне, замурзанном, тощеньком, в этом коричневом джемпере с дырками на локтях. Может, хоть мама любит Нельсона, раз уж ему достался отец-мерзавец? Очень я на это надеялась. А еще надеялась, что Пресвятая Дева Мария покарает мистера Перкса, переломы обеих ног ему обеспечит, к примеру.

* * *

На другой день мы с Брендой отправились ставить свечки. Я обожала нашу церковку. Такая она была милая, и алтарь такой красивый, голубой, раззолоченный. У изваяния Пресвятой Девы неизменно теплилась свечка, пахло ладаном, даже когда Святые Дары не были выставлены. У входа мы окунули пальцы в чашу со святой водой и совершили крестное знамение.

– Знаешь, Бренда, сегодня Пресвятой Деве надо сосредоточиться на Нельсоне, так что давай поставим только одну свечку, чтобы Пресвятая Дева не отвлекалась еще и на песика.

– Ты ее попросишь убить Нельсонова папу, да, Морин?

– Нет. Я ей расскажу, что мистер Перкс сделал с Нельсоном, а уж она сама рассудит.

Личико у Бренды стало испуганным.

– Пресвятая Дева не сумела помочь Иисусу, а ведь Он ей родной сын! Думаешь, она поможет Нельсону?

– Видишь ли, Бренда, помогать Иисусу она права не имела. В том-то и суть, чтобы Иисус умер на кресте и тем искупил все грехи мира. Наверно, Он заранее предупредил свою матушку, чтобы не вмешивалась.

– И впрямь. Ая и забыла.

– Поэтому, Бренда, мы с тобой сейчас вознесем молчаливую молитву, а дальше пускай Пресвятая Дева ходатайствует.

– Что значит «ходатайствует»?

– Точно не скажу, но у сестры Аквинат это любимое слово.

– Как думаешь, если мы заплатим за свечку, Пресвятая Дева скорее откликнется?

– У нас ни пенса, Бренда.

– А что, если Пресвятая Дева сперва исполняет молитвы богачей? Они ведь платят за свечки.

– Не может такого быть. Закрой глаза и взывай к Пресвятой Деве, только мысленно.

Мы обе преклонили колени перед изваянием. Я стала молча молиться, и вот в каких выражениях: «Бесценная Пресвятая Дева Мария! Конечно, твой сын Иисус все видит и все знает и ты сама тоже. Выходит, ты должна знать про Нельсона, какой он хороший и добрый мальчик. Его наказывать совершенно не за что, а тем более битьем, но отец все-таки избил его…»

– Морин, а что нужно говорить? – прошептала Бренда.

– Попроси Пресвятую Деву, чтобы она походатайствовала.

– Походатайствуй, дорогая Пресвятая Дева, – прошептала Бренда.

– Этого мало. Ты ведь не объяснила Пресвятой Деве, о ком надо ходатайствовать.

– А как объяснить?

– Попроси, чтобы она ходатайствовала от твоего имени. Скажи, что на всякий случай мы отсюда до вечера не уйдем.

Я снова закрыла глаза. «Извини, Дева Мария, на чем я остановилась? Ах да, Нельсон – хороший, добрый мальчик, и он…»

– Морин, я забыла это слово!

– По-хо-да-тай-ство-вать!

– Оно очень трудное, да, Морин?

– Под стать ситуации. Если хотим, чтобы Пресвятая Дева нам вняла, надо приложить все усилия.

«Снова извиняюсь, дражайшая Дева Мария. Ты же видишь – Бренда все время встревает. Короче, я сегодня пришла просить не за раздавленного песика, а за моего друга Нельсона. Устрой, пожалуйста, так, чтобы кто-нибудь шарахнул его отца по башке, лучше всего молотком. Нет, я понимаю: убийства не по твоей части, но ты же наверняка знакома с каким-нибудь душегубом. Например, ты могла бы попросить одного из тех двух разбойников, с которыми рядом принимал крестные муки твой сын Иисус, – небось ты с ними уже давно на короткой ноге?»

Я подняла взгляд. Пресвятая Дева улыбалась мне своей всегдашней доброй улыбкой. «Послушай, Дева Мария, может, я многого прошу. Если с убийством никак не выходит, ты хоть руки отруби этому мистеру Перксу, паршивцу, чтобы ему нечем было колотить Нельсона, хорошо? Аминь».

Не то чтобы очень довольная, но, по крайней мере, удовлетворенная – разве я не сделала все, что могла? – я уселась на скамью и стала думать о Нельсоне. Представляла его добродушное лицо и немытые вихры. И как только миссис Форрест на порог пускает такого оборвыша, ведь Нельсон в ее представлении Джеку совсем не товарищ!

Рядом возникла Бренда.

– Ну что, пойдем?

Я кивнула, мы направились к дверям, однако на полпути я вдруг остановилась.

– Ты чего, Морин?

– Забыла попросить Пресвятую Деву еще об одной милости, совсем крошечной.

Быстрыми шагами я вернулась к изваянию, преклонила колени. «Только не думай, пожалуйста, дорогая Мария, будто я из тех, которым подавай все и сразу. Но, может, когда гнусный мистер Перкс будет обезврежен, ты ниспошлешь Нельсону новый джемпер? Аминь».

Я встала, но тут же снова бухнулась на колени. «Желательно коричневого цвета, дорогая Мария!»

Глава четырнадцатая

Приближалось Рождество. В доме обосновался промозглый холод. Каждый вечер папа тащил из шкафа пальто и укутывал нас поверх одеяла, но толку от его усилий было мало.

Однажды утром папа вбежал к нам в спальню и говорит:

– Ну-ка, девочки, гляньте скорее в окошко!

Мы с Брендой вылезли из постели и раздвинули шторы. Во дворах, нашем и соседском, и дальше, на улице, было белым-бело. Пока мы спали, выпал снег, укрыл траву, деревья и заборы – словом, перенес нас всех в волшебное королевство, где на троне восседает сама Зима.

– Ура, снег! – закричали мы.

Живо оделись и бегом вниз. Мама дала нам по целой тарелке овсянки, сказала, гулять не пустит, пока все не съедим. После завтрака мы надели пальтишки, шапки и перчатки и распахнули заднюю дверь, но на крыльце застыли. Всюду такая дивная чистота, разве не кощунство – ступить на снег ботинками?

– Ах, Морин! – выдохнула Бренда. – До чего красиво!

– Да, чертовски, – согласилась я.

– Чего ждете, девочки? – спросил папа.

Бренда обернулась к нему:

– Я не жду, папочка, а любуюсь. Я бы так могла вечно стоять.

– Нет, насчет «вечно» – это не по мне! – И папа спрыгнул с крыльца прямо в снег. – Идите же сюда!

Я взяла Бренду за ручку, и вместе мы помчались садом, визжа от восторга, оставляя две цепочки четких следов на заснеженной дорожке. Вдруг через забор перелетел снежок – и прямо мне по затылку!

– Это ты, что ли, хулиганишь, Джек Форрест?

– Кто ж еще-то, Морин О’Коннелл? Собирайтесь с Брендой, сейчас все вместе пойдем гулять по холмам!

– Можно, папа? Отпустишь нас с Джеком?

– Разумеется. В такую погоду что может быть лучше холмов Саут-Даунса! Ступайте и повеселитесь на славу.

Мы с Брендой побежали к калитке. Джек нас поджидал, перекатывая в ладонях новый снежок.

– Только попробуй, Джек Форрест! – предупредила я.

Он усмехнулся, однако снежок бросил на землю.

– Я за Моникой, а ты к Нельсону беги, – сказала я.

– Это лишнее, Морин. Глянь-ка вон туда.

И впрямь, к нам спешили Нельсон и Моника, причем на Нельсоне был только дырявый джемпер. Джек молча скрылся за дверью и вскоре вынес свое старое пальтишко, а заодно и ломоть хлеба с повидлом.

– Я завтракал, – произнес Нельсон, впрочем, без уверенности.

– А кто говорит, что не завтракал? Зато я второй сэндвич не осилил, а мама очень не любит, когда еда остается. Давай выручай.

– Ладно, друг, – сказал Нельсон. – Спасибо.

«Ладно»? Как бы не так! Никаким «ладно» тут и не пахло, а спрашивать было нельзя, это-то я понимала. Почему Нельсонова мама выпустила его без пальто? Почему Джек принес ему хлеб с повидлом? У меня в животе заныло совсем как от папиных чудачеств.

Нет, все-таки по-другому. О папе я давно привыкла тревожиться, не то что о Нельсоне. Случайно я перехватила Джеков взгляд, хотела улыбнуться – и не смогла. Мне показалось даже, что и Джек тщетно старается выдавить улыбку.

– Раз мы идем кататься, значит, нам нужны санки, – заявила Моника. – У кого они есть?

Я побежала обратно в дом. Папа сидел в кухне и чистил башмаки.

– Ты чего вернулась, Морин? Я думал, ты давно катаешься с горки!

– А кататься-то и не на чем, папа!

– Погоди-ка, милая, дай подумать. – И папа заскреб голову.

– Не забывай про маргарин, папа.

– Спасибо, родная.

Я все ждала. Вдруг папа улыбнулся:

– Давай, Морин, я сниму колеса с нашей коляски? Еще послужит старушка, не находишь?

– Нахожу, папочка.

Я поспешила на улицу обрадовать остальных. Бренда расплылась в улыбке:

– Моя колясочка! Она будет скрипеть, как раньше?

– Нет, без колес не будет.

– Помню я вашу развалюху, сёстры О’Коннелл, – фыркнула Моника. – От ее скрипа у меня зубы ныли.

Бывало, за полдюжины миль ее слыхать, скрипучку старую!

Мы уселись на заборе и ждали, пока папа справится с коляской.

– Обожаю снег, – сказал Нельсон. – После снегопада кажется, что ночью пришли маляры, обмакнули кисти в белую известку и все вокруг обновили.