* * *

Джек обожал кино. У нас с Моникой денег на кинематограф не было, но я с наслаждением слушала рассказы Джека о кинозвездах: как они живут-поживают в Голливуде в огромных особняках (при каждом – собственный бассейн) и прислуживает им куча народу. Где этот Голливуд, а где Качельный тупик! Между ними миллион миль, нет, даже не так: они вообще в разных мирах. Захлебываясь от восторга, Джек говорил о Грете Гарбо – богине киноэкрана, и о Мэри Пикфорд, удивительной красавице, и о неотразимом Кларке Гейбле. У Джека-то всегда водилась мелочь на билеты, но кино он смотрел в одиночестве, потому что Нельсон, как и мы с Моникой, был почти нищий. А Джеков папа работал не где-нибудь, а в банке: носил на службу настоящий костюм, и ботинки у него блестели, и карманные деньги он сыну выделял. Вообще славный он был, мистер Форрест: когда ни встретит нас с Брендой, непременно улыбнется и с папой говорит все о важных вещах, вроде ситуации в мире и голубей, будто папа – нормальный человек и с его мнением нужно считаться. Совсем не то миссис Форрест; она смотрела сверху вниз на всю нашу семью. Мама говорила, что миссис Форрест не по чину зазнается, а папа однажды выдал: заметили, мол, у нее выражение лица – будто она лимон жует?

Пока Джек сидел в кинозале, мы с Моникой и Нельсоном околачивались возле кинотеатра. Но вот фильм заканчивался, Джек выходил, и мы все четверо спешили к морю, устраивались где-нибудь в затишье и готовились слушать. Джек был первоклассным рассказчиком. Я закрывала глаза – словно отгораживалась от всего, кроме ропота волн, под который в моем воображении оживал фильм. Нельсону больше всего нравилось, когда Джек пересказывал вестерны с Джоном Уэйном и Гэри Купером. После таких фильмов Нельсон и Джек носились по пляжу, вопя «пиф-паф» и прячась за валунами от понарошковых выстрелов – представляли себя ковбоями. А я не обращала внимания на такие пустяки, как жанр или сюжет, для меня главным был голос Джека. Так бы, кажется, от зари до зари сидела на пляже, слушала, слушала…

Однажды Джек дал нам с Моникой по монетке – как раз на два билета в кинотеатр «Герцог Йоркский». Шел фильм «Том Сойер». Боже, что за роскошь нас поджидала внутри! Стены оранжево-розово-серые, сиденья обиты красным бархатом! Мы такого во всю жизнь не видывали. Мне сразу вспомнилось: папа говорил, что в этом кинотеатре – все равно что в великанской утробе. Я впервые услышала слово «утроба», но не спросила у папы, что это такое. Звучит подозрительно и гадко – уж наверное, без пиписок тут не обошлось, а потому лучше тему не развивать, так я решила. Погасли огни, и мужчины, бывшие в зале, как по команде закурили. Вскоре вверх поднялись дымки от множества сигарет, стали выписывать колечки, петли и прочие зигзаги в светящемся луче прожектора. Мы с Моникой взялись за руки. Жутко было смотреть, как Том и его друзья становятся свидетелями убийства на кладбище, а потом сбегают на остров на Миссисипи. Зато мы смеялись в другой сцене – когда ребята тайком возвращаются в родной городок на заупокойную службу по себе самим, якобы утонувшим в реке. А возле кинотеатра нас поджидали Джек и Нельсон – настала наша очередь пересказывать фильм.

Мы четверо были лучшими друзьями и всюду ходили вместе. Купались в море (плевать, что вода ледяная), бегали по пирсу, рискуя свалиться, и ели жареную картошку из одного газетного кулька. Однажды я спросила Монику о Нельсоне – нравится ли он ей и поженятся ли они, когда вырастут.

– Я замуж вообще не пойду, – заявила Моника.

– Пойдешь, никуда не денешься.

– Нет уж, дудки!

– Ну и как ты тогда родишь детей?

– А на что они мне сдались?

– Ну не знаю. Ты же вроде хотела.

– Перехотела.

Вот тебе раз! А я-то размечталась: жить будем в одном доме, я с Джеком, а Моника с Нельсоном, дружить будем всю жизнь…

– Но я вовсе не против свиданий с мальчиками, – добавила Моника и широко улыбнулась.

– Слава богу. А то я уж думала, ты в монашки пострижешься.

Моника уставилась на меня, словно я была о трех головах.

Глава двенадцатая

Джеку сравнялось одиннадцать, и он выдержал экзамен в грамматическую школу для мальчиков. А миссис Форрест загордилась, будто ей объявили, что ее сын – следующий в очереди на британский престол. Она даже снизошла до визита в наш дом – так ее распирало. Однажды утром постучалась в парадную дверь, хотя за два года, что мы прожили в Качельном тупике, ни разу у нас не побывала. Мы с Брендой бросились открывать. Миссис Форрест стояла на крыльце и улыбалась, но ощущение было, что эта улыбка дается ей с неимоверным трудом и, того гляди, вовсе ее угробит. Поодаль, у калитки, мялся Джек в новенькой школьной форме. Я ему улыбнулась, а он глаза закатил.

– Кто там, девочки? – крикнула из кухни мама.

– Это миссис Форрест! – ответила я.

Мама поспешила в прихожую, вытирая руки кухонным полотенцем.

– Милости просим в дом, миссис Форрест.

Та шагнула через порог и оглянулась.

– Джек, поди сюда.

Мама провела миссис Форрест в гостиную, подвинула ей стул. Она села, но на самый краешек, будто сиденье кишело блохами. Джек остановился за ее спиной. На лице у него ясно читалось: «Хоть бы мне сквозь землю провалиться!»

– С чем пожаловали, миссис Форрест? – пропела мама.

– Очень неловко беспокоить вас, миссис О’Коннелл. Вы не разменяете мне шестипенсовую монету?

Конечно, мы все знали, с чем конкретно пожаловала наша заносчивая соседка. Ей хотелось похвалиться Джеком, только и всего, – по такому случаю она и в форму его нарядиться заставила. Бедняга Джек себя не помнил от стыда за мать, и я ему усиленно улыбалась: пускай видит, что мне его ощущения понятны. Джек, благодарный за сочувствие, улыбался в ответ. А школьная форма и впрямь была хороша: блейзер красновато-коричневого цвета с серой отделкой и такое же кепи. Джек казался очень красивым, но по его лицу всякий бы определил, до какой степени ему неловко рисоваться перед нами.

Мама вышла и вернулась с сумочкой.

– Говорите, шестипенсовик вам разменять?

Миссис Форрест вздрогнула:

– Что?

– Вы просили разменять шестипенсовик, не так ли?

– А, да, да, просила, – вымучила миссис Форрест.

– Вам нужна мелочь на трамвай, верно? – продолжала мама.

– На трамвай?

– Мелочь, говорю, нужна для поездки на трамвае?

– Да, разумеется. Именно для этого.

Джек корчил рожи, а я старалась не рассмеяться. Еще бы, ведь я-то в отличие от Джека стояла прямо напротив его мамаши!

Еще некоторое время прошло в молчании. Никто словно бы и не заметил великолепной школьной формы. Наконец миссис Форрест устала ждать похвал и поднялась.

– Нам пора, не то Джек опоздает на занятия. Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?

Мы с мамой скроили сочувственные улыбочки, словно миссис Форрест говорила о нежелательности опоздания на первый спуск в шахту.

Едва за ней и Джеком закрылась дверь, мы принялись хохотать. Мама поджала губы и процедила, очень похоже копируя миссис Форрест:

– Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?

У нас уже слезы по щекам текли от смеха. А потом я спохватилась. Вытерла глаза рукавом и спросила:

– Но ведь Джек не виноват, что у него такая мать?

– Конечно, Морин, Джек не виноват. Что до новой формы, по-моему, он в ней просто красавчик.

– И по-моему тоже, – кивнула я.

– Только напрасно наша соседка рассчитывала, что я скажу это вслух, – добавила мама.

Я ужасно боялась, что в новой школе у Джека появятся новые друзья и он больше не захочет водиться с нами. Но этого не произошло, хотя, уж конечно, миссис Форрест такую надежду лелеяла. Изменилось только одно: теперь Джек был по уши в учебе и его не выпускали гулять, пока он не сделает все задания. Мы с Моникой и Нельсоном забирались на дерево – оттуда просматривалось Джеково окно. Сам Джек нам, бывало, помашет и снова утыкается в книжку. Я его жалела. Досадно ведь чудесные, долгие вечера в начале лета сидеть взаперти, за идиотской домашней работой, когда все ребята играют на улице.

Мне было хорошо в нашей компании, но куда больше нравилось проводить время с Джеком наедине. Мы обычно усаживались у нас на заднем крыльце и болтали. Ну то есть Джек говорил, а я слушала, развесив уши. Однажды он сказал:

– Вот вырасту – полечу на биплане, как Эми Джонсон.

– Это еще кто?

– Эми Джонсон – женщина-пилот. Она долетела до самой Австралии. Неужели ты о ней не слышала?

Я помотала головой.

– Ну так вот, Эми Джонсон вылетела из Англии, а приземлилась в Австралии. Притом всю дорогу была совсем одна. Уж если женщина такое совершила, я и подавно смогу.

– Что это значит – «если женщина такое совершила»? Ты на что намекаешь?

– Женщины слабее мужчин, верно ведь? Вот я и говорю: если женщине что-то по плечу, мужчина точно справится.

– А вот и нет. То есть не в каждом случае. Так что не очень-то зазнавайся.

– Ну и в каких же таких случаях мужчина не справится?

– Например, мужчины детей не рожают. Что, нечем крыть?

– Нечем.

– Значит, ты хочешь стать пилотом, Джек?

– Это будет мое хобби. А по профессии я стану доктором.

– По-моему, в доктора́ только богачей берут.

– Чушь. Это всякому по силам, главное – усердно учиться.

Я и доктора из страховой кассы видела всего однажды, что уж говорить о частном враче! На таких у нас денег не водилось, а со страхкассой мы имели дело, когда захворала Бренда. Ее положили в благотворительную больницу. Думали, у нее скарлатина, оказалось – корь. Папа был категорически против больницы. Сказал: кто туда загремел, на том крест можно ставить. И торчал у больничного входа, пока Бренду не выписали. Мама его и ругала, и стыдила – не помогло, папа с места не двинулся. По-моему, он вел себя как настоящий герой. Впрочем, иного я от папы и не ждала, в его любви и преданности сомневаться никогда не приходилось. Пока Бренда болела, наши соседи по Карлтон-Хилл, даром что сами почти нищие, скинулись и купили для нее перламутровые четки, Бренда их до сих пор хранит. Словом, я отродясь не имела дела с настоящим доктором, и никто из моих знакомых ребят не мечтал об этой профессии. И вдруг мне как в голову стукнуло: если Джек станет доктором, кем я-то буду? Известно: докторшей! Тут Джек возьми да и спроси:

– А ты, Морин, о какой профессии мечтаешь?

Боже милосердный! Да разве я мечтала? Я про это вообще не думала! И что мне отвечать теперь, когда я знаю про планы самого Джека? Едва ли я со своими скромными способностями потяну службу в магазине, а прибирать в домах богачей как-то не хочется. Скорее всего, мне светит фабрика, только Джеку в этом признаваться – последнее дело.

– Ты очень умная, Морин, – произнес Джек, потому что я молчала.

– До тебя мне все равно далеко.

– А по-моему, близко.

– Правда?

Джек кивнул:

– Нечасто встретишь такую умную девочку, как ты.

Я ему не поверила, но все равно обрадовалась. Приятно, что Джек высокого мнения о моих способностях. Поэтому я его поблагодарила.

А после сказала папе, что Джек будет доктором, а я – докторовой женой, докторшей.

– Вон, оказывается, куда он метит, твой Джек! – отреагировал папа. – Ишь как замахнулся! Доктором просто так, за здорово живешь, не сделаться. Тут нужно глас услыхать, вроде того, какой слышат будущие монашки да святые отцы. Тут нужно, чтобы сам Господь направил.

Я оробела:

– А докторша тоже слышит этот самый глас, да, папа?

– Нет, докторше это не обязательно.

– Уф, чертовски легче стало. Просто камень с души.

– А вот чертыхаться докторше негоже, Морин. Давай-ка прекращай, пока не поздно.

– Не могу.

– Почему?

– Для меня слово «чертовски» – вроде конфеты.

Глава тринадцатая

Нельсон не появлялся уже почти неделю, и мы о нем тревожились. Я говорю о нас с Моникой, потому что Джек сохранял спокойствие.

– Надо навестить Нельсона, – сказала я.

– Не надо, – возразил Джек. – Нельсон, должно быть, простудился. Ничего страшного.

– Они раньше простужался, а все равно выходил на улицу, – парировала Моника.

Джек почему-то старался не глядеть на нас, глаза у него так и бегали.

– Нельсон придет, когда сможет, – наконец выдавил он.

– А что, нам нельзя к нему наведаться? Интересно, почему? – не унималась я.

– Потому, – отрезал Джек, густо покраснев.

– Дав чем дело? – поддержала меня Моника. – Что еще за тайны?

– Не лезьте, куда не просят, – процедил Джек, развернулся и зашагал прочь.

Но мы его догнали.

– И нечего на нас шипеть, – сказала я. – Нельсон – наш друг, вот мы и волнуемся. Что тут плохого?

Джек остановился и впервые с начала разговора прямо взглянул нам в лицо:

– Нельсон не обрадуется, если мы заявимся к нему домой, понятно?

– Почему?