Иное утро (страница 18)
Возле медного памятника героя из детских сказок разместил свой кейс и самого себя уличный музыкант. Парень, лет двадцати на вид, с плешивой детской бородкой и длинными волосами, играя всем известные хиты. Полукругом возле него собралась небольшая толпа поклонников то и дело похлопывая и радостно улюлюкая, а сам парень казалось совсем не замерзал в своей кожаной жилетке, свитере и красным шарфом спадающим к самим ногам.
Возле него стояли две колонки-усилители звука, но даже его заунывная баллада не могла перекричать ворвавшийся машинный гудок в уши Максима.
– Какого… – почти выругался Макс и развернулся.
Возникшая из неоткуда пробка казалась бесконечной чередой машин сбившихся в подобие громадной многоножки. И все неожиданно стали неистово жать по рулю следом за первым. Гудящий звук заполонил собой все пространство и до такой степени нагрузил его что мысли стали сливаться в одно такое-же какофоническое месиво.
Макс посмотрел в сторону всеобщей проблемы и сразу же достал телефон.
Ч3.
Новость про происшествие в шестом квартале быстро разлетелась по всем СМИ. Телевизионщики придерживались официальной версии про некий террористический акт. Газетная пресса же, в интернете и от этого быстрей, наоборот во всеуслышание твердило о полномасштабной атаке иностранных агентов. Более желтушные газетенки писали про пришествие инопланетян. Но суть оставалась там и там одной – никто и ничего не знал.
Квадратного сечения обелиск в шесть метров высотой и метром в радиусе появился ровно на пересечении улиц в густо заселенном районе. Возник он, как говорили присутствующие, из неоткуда и моментально, абсолютно перекрыл движение транспорта чем и вызвал ступор всего района. Люди особо приближенные к обелиску сообщали, так же, и о своем странном чувстве обреченности, пустоты и отчаяния. Молодой музыкант дававший интервью телеканалу чья основная идея была в теориях заговора, говорил что у него сразу после взгляда на обелиск пропало всякое желание творить, и он, буквально, бросил свою гитару на месте своего последнего концерта.
Через час прибыла военная кавалерия и оцепила район в карантинную зону. К вечеру территория радиусом в один километр была обита железными стенами, а всякого кто проживал тут, или не успел унести ноги, посадили на строжайший карантин.
Ч4.
Макс почти что сразу же понял расклад ближайших событий и смог оказаться среди второй категории увидевших, и, так же, понимал что это не особо стоит афишировать. По многочисленным камерам на светофорах или в магазинах его вскоре найдут, но до того момента стоило было обзавестись защитой в виде хорошего адвоката, позвонить своим друзьям из правительства и, быть может если получится, переждать бурю мирно попивая коктейль у себя дома.
– Дома…
И тут он вспомнил ЧТО у него твориться дома. Клининг конечно наверное постарался убрать всякие следы присутствия наркотиков, алкоголя и прочих атрибутов ночной жизни, но полиция, а точнее – их собаки это совершенно другой уровень. Его не посадят, ему не навяжут статью, не предадут его похождения огласке, нет, полиция в этой стране работает по другому – они просто-напросто выторгуют из него все его деньги и будут трясти до скончания его дней. Такого позволить было нельзя. Он только начал свою осознанную жизнь во славу самому себе, а тут такое. Вот что значит “Быть не в том месте, не в то время”. Отличная, мать его, поговорка. Макс ударил кулаком о стол, в зале кто-то испуганно ахнул.
– Мужчина? – сказала официантка которая стояла тут казалось уже нескончаемое количество времени. – С вами все…
– Стейк, пиво, чай, десерт, – выговорил он скороговоркой.
Он не поднимал глаза, не открывал меню, и не сказал что и какое ему именно нужно. Данный факт испугал молоденькую девушку и та торопливым шагом дошла до своего менеджера.
– Четырнадцатый, Бад, Сиху и югва на блюдце, – сказал он. – Он тут частый гость.
– А что с ним?
– Не суй нос не в свои дела, а работай. Иди, вон, на обслуживание четвертого столика, я сам им займусь.
Макс был в шестом, и Макс оставил след на своем телефоне от этого шестого. Фотография обелиска. Серого, мрачного, веющего всей злобой мира, но и отчаянием его, остроконечный монолит без единой царапины, потертости или сколы. Макс смотрел на фото и весь мир в его глазах замедлялся с каждым мгновением пока не остановился вовсе. В самом обычном фото, в том что могли бы сделать концептуалисты-скульпторы, а после фотографы, было нечто нечеловеческое и оторгающее всякое заявление властей про терроризм или их попытки нынче понять его природу. Карантин поставлен только с одной целью – смотреть на людей. Ведь Оно на них действует. Оно не шепчет, и не кричит, оно идеально ровное, гладкое, отшлифованное самим временем, и в голове Макса стали возникать мысли что даже маленькая пылинка попробует обойти его первозданное совершенство и приземлится на все что угодно только не на эту красоту. Обелиск пугает своим эталонистическим превосходством над всем сущим. И даже на этой смазанной, сделанной в дрожащих руках, в расфокусе фотографии он был идеален, будто бы сам телефон, сама его камера, хотели его видеть и им наслаждаться. Ровные линии ребер, преломление света на гранях, падение острой тени. И чем дольше Макс смотрел на это тем более точно понимал как мало он знает, и как мал он сам. И военные, и ученые, и безумные теоретики не в силах понять того что произошло на пересечении тех улиц в квартале с дешевой рекламой, уличным музыкантом и побитыми временем асфальтовых тротуаров. Само значение слова “Красота” явилось в мир. И в потугах понять его суть люди смотрят на людей, а не на первозданное определение.
Ч5.
Арфо спал прихрапывая на диване пока Тимия продолжала изучать хоть какие-то тольки информации. Но ничего близкого к их ситуации, кроме исследования доктора Росса, найти было невозможно. Вера вампов отголосок старой легенды рожденный во времена когда мир не был так обвит технологиями как сейчас, у них даже и в нынешнее время нет как таковой письменности, а только редкие изображения и куча деревянных идолов. И сам пересказ доктора может быть в корне неверным из-за недопонимания, из-за столкновения культур. Вся их вера, их культура, их традиции строиться на устном пересказе, и как бы Винсент не утверждал что их религия не претерпела изменений – они были. Глобальное непонимание тех монстров что населяли их пантеон. Но Тимия продолжала пытаться.
До того момента когда в шестом не произошло то что произошло. Телефон чуть не вызывался от наплыва новостей, а вся лента в мессенджере только и пестрила рассуждениями людей. Но то что случилось на перекрестке по вышедшим сведениям не было связано с ними, и сама Тимия больше склонялась к официальной точке зрения про терроризм, ведь это сильно всех напугало и взбудоражило общественность, значится – цель была исполнена. Только вот в душе оставалась маленькая капелька чего-то тягучего, чего-то мерзко-медленно спадавшего еще глубже.
А после пришло сообщение от Макса с фотографией и Тимия невольно ахнула во весь голос, Арфо тотчас проснулся.
– Что? Что, где, что… – мямлил он пытаясь понять в реальности ли находиться.
Тимия продолжала пялиться в экран и содрогаться от той мысли что данный обелиск похож на тот которому поклоняются дикари из Африки, и на то что описывал Арфо.
– Тим? Нашла что-то? – сказал Арфо.
Тимия развернула телефон к парню и его выражение лица с “тупого/только что проснувшегося” изменилось на ужас. Арфо сразу же подскочил и вырвал телефон из ее рук пристально вглядываясь в каждую деталь.
– Откуда это? Кто это сфотографировал? Он был там, они были там…
– Ар… – в горле Тимии появился тяжелый, неподнимаемый ком.
– Это… Тим, ты ведь понимаешь, да? – Арфо радовался, боялся, но радовался. – Если это кто-то сфоткал значит все нормально. Человек выжил, надо его просто найти, расспросить что нам делать и как у него самого это получилось. Может у нас…
– Это в шестом районе, в реальности, нашей, – прервала Тимия, – на перекрестке. Появилось с час назад.
– Что? Нет. Нет, нет. нет. Быть этого… – и тут Арфо понял как сильно он может ошибаться. Он обычный брошенный ребенок из сиротского приюта, художник без денег, любовник без любви. Он глупый. – Это же наш мир, да, Тим? Наш… – в голосе начала проступать зыбкость. – Когда я видел… “это” там, то я подумал нашему миру конец, что вот он… конец, а потом я вернулся. Как, Тимия, как? Ты ведь умная. Скажи. Скажи что нам делать.
– Арфо…
– Я не думал тогда, я просто смотрел на него в конце серого мира, но я видел, я чувствовал что “это” конец. Нет…
Тимия ничего не могла ответить.
– Иди присядь, – сказала только она.
Парень молчал, а холод в его теле поднимался от ног к верху, маленькие мурашки превращаться в зыбучую дрожь. Он видел как детей в приюте привязывали к кроватям, как их били палками за непослушание, знал людей который умерли в общем туалете от передозировки кустарным героином, он видел зло с самого своего детства, но продолжал верить в лучшее. Терпел, вставал, вытирал нос себе и своим друзьям, но это… это совсем другое. После первого раза он запутал себе голову чтобы не сойти с ума, хотя знал правду с самого начала, и после своего побега от громхыющего нечта соорудил коктейли молотова для защиты. Но теперь Оно тут? Что будет дальше? Тимия не ответит, никто не сможет ответить. Кроме него. Он боиться того чего видел в первый раз. Той страшной башни на горизонте в вечном разрушении, но в сути своей являющийся тем обелиском на фото. Как человек знает слово “яблоко” и соотносит его с тем красным или зеленым сладким фруктом с дерева, так и Арфо знает что этот столб в шестом являет под собой. И это не описать ни одним другим словом кроме как “Конец”. Холод пробирал сильней, зубы пошли ходуном, в глазах начали мелькать мелкие вспышки-огоньки.
– С тобой вс… – продолжение фразы Тимии он уже не запомнил и погрузился в самый из черных омутов сна своей жизни.
Ч6.
Это был все тот же старый кошмар его детства, его юношества и его взрослой жизни. Он был один на кухне и сидел перед разрывающейся от голода пасти духового шкафа. Плитка на полу двухцветная, белый идет в шахматном порядке с черным, где-то она уже давным-давно надломилась и через сколы в уголках виден серо-черный цемент. Ему всегда были интересны эти маленькие дырочки внизу и маленьким своим ноготочком он ковырял их во времена скуки, тогда когда игрушек у него не было, когда их отбирали, когда его наказывали. Но сейчас ему была интересна пасть монстра с регуляторами температуры повернутыми в сторону как зрачки некой кошки. Два переключателя было запрещено трогать, они несли за собой смерть, однако маленький мальчик до конца не понимал значения этого слова. Он пытался выговорить его, произнести по слогам, тянул гласные, оттарабанивал согласные, но идея все равно ускользала от его маленького мозга прочь по волнам ребяечского настроения и он просто улыбаясь и хохоча кричал “Смерть”. И неустанно смотрел на зрачки монстра возвышающегося над ним своей холодно-металлической крепостью. Он помнил как скрипели пружины и эхо железа отскакивало от стенок пасти. Помнил что внутри было грязно, и грязь эта была неприятной на вкус и вязка, но что его больше всего привлекало в ней – как она сверкала. Темными переливами жир заплесневел на противне и капли приобретали твердые структуры.
– Я не хотела тебя, – сказал алкогольный запах позади маленького мальчика.