1-го [февраля 1724 года]. После обеда его высочество (герцог Голштинский) узнал, что в этот день назначены похороны маленького императорского карлика, недавно умершего, и отправился со мною к барону Штремфельду, чтоб посмотреть на печальную процессию, которая должна была пройти мимо его дома. Она показалась там в 6 часов. Впереди всех шли попарно тридцать певчих – всё маленькие мальчики. За ними следовал в полном облачении крошечный поп, которого из всех здешних священников нарочно выбрали для этой процессии по причине его малого роста. Затем ехали маленькие, совершенно особого устройства сани, на которых помещалось тело. Их везли 6 крошечных лошадей, принадлежащих отчасти великому князю, отчасти маленькому князю Меншикову. Они были покрыты до самой земли чёрными попонами и ведены маленькими дворянами, между которыми находилось несколько придворных пажей. На санях стоял маленький гроб под бархатным покровом. Тотчас позади их шёл маленький карло и фаворит императора в качестве маршала с большим маршальским жезлом, который был обтянут чёрным и от которого до земли спускался белый флёр. На этом карле, как и на всех прочих его товарищах, была длинная чёрная мантия; он шёл во главе других карликов, следовавших за ним попарно, именно меньшие впереди, большие позади, и в числе их было немало безобразных лиц и толстых голов. Потом выступал такой же другой маленький маршал во главе карлиц. Из них первая принадлежала принцессам, и её, как первую траурную даму, по здешнему обычаю, вели двое из самых рослых карл. Лицо её было совершенно завешено чёрным флёром. За нею следовала маленькая карлица герцогини Мекленбургской, как вторая траурная дама, и её также вели под руки два карла. Позади их шло ещё несколько пар карлиц. По обеим сторонам процессии двигались с факелами огромные гвардейские солдаты в числе по крайней мере 50 человек, а возле обеих траурных дам шли четыре громадных придворных гайдука в чёрных костюмах и также с факелами. Такую странную процессию не в России едва ли где-нибудь придётся увидеть. От дома императора до проспекта карлы шли пешком, но там все они должны были сесть в большие сани, в которые запрягли шесть лошадей, и ехать за телом в Ямскую (Слободу), т. е. до самого места погребения. После похорон всех карл и карлиц угощали в доме императора, и по этому случаю для них сделаны были совершенно особого рода и соразмерной величины столы и стулья. Император вместе с князем Меншиковым шёл за процессиею пешком (но не в траурном одеянии) от самого своего дома до проспекта. Когда карл сажали там в сани, он, говорят, многих из них бросал туда собственными руками. Его величество присутствовал и при обеде карл. Умерший карло был тот самый, для которого в 1710 году устроена была большая и знаменитая свадьба сорока пар карл и карлиц, собранных по приказанию императора изо всего государства. Жена его после сделалась беременною, но не могла разрешиться и умерла вместе с ребёнком; почему его величество нашёлся вынужденным воспретить браки карликов с карлицами. Карло этот был прежде в великой милости у государя, но за своё страшно развратное поведение мало-помалу лишился её, тем более что все попытки к его исправлению оставались тщетными.

Дневник камер-юнкера Берхголъца… С. 705–706

Но Пётр от природы не был лишён средств создать себе более приличные развлечения. Он, несомненно, был одарён здоровым чувством изящного, тратил много хлопот и денег, чтобы доставать хорошие картины и статуи в Германии и Италии: он положил основание художественной коллекции, которая теперь помещается в петербургском Эрмитаже.

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М.: «Мысль», 1989. Т. IV. С. 36

[1716] 8-го марта: по указу царскаго величества, будучи во Гданску, куплены у Гданскаго жителя Ягана фон-Гука две картины больших живописных в чёрных рамах за 65 ефимков албертусовых, которые выдать т. капитану поручику Тихомирову, по неже те куплены для посылки в Питербурх в дом царскаго величества.

Книга расходная кабинетным суммам 1716 года. Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. II. М. 1872. С. 28

[1717] Генваря в 2 д. царское величество указал заплатить Амстердамскому жителю Юрью Гезелю за две книги больших (которые по указу его величества купил дохтор Арескин) в которых вложены паргаминовые листы, на которых малёвано самым добрым мастерством живописным всяки цветы, также бабачки, мушки и прочие всякие животные (которых паргаминовых листов будет числом 254 листа), три тысячи гульденов голландских, а ефимками иметца тысяча двести, которые выдать записав в расход.

Книга расходная кабинетным суммам 1717 года. Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. II. М. 1872. С. 77

Он имел вкус особенно к архитектуре; об этом говорят увеселительные дворцы, которые он построил вокруг своей столицы и для которых выписывал за дорогую цену с Запада первоклассных мастеров, вроде, например, знаменитого в свое время Леблона, «прямой диковины», как называл его сам Пётр, сманивший его у французского двора за громадное жалованье. Построенный этим архитектором петергофский дворец Монплезир, со своим кабинетом, украшенным превосходной резной работой, с видом на море и тенистыми садами, вызывал заслуженные похвалы от посещавших его иностранцев. Правда, незаметно, чтобы Пётр был любителем классического стиля: он искал в искусстве лишь средства для поддержания легкого, бодрого расположения духа; упомянутый его петергофский дворец украшен был превосходными фламандскими картинами, изображавшими сельские и морские сцены, большею частью забавные.

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. IV. С. 37

Росписи книгам, которые куплены, перевод: Тонель или Театр Пьемонта и Савойи, две книги в лист, 120 гульденов; Театр городов, в лист, 30 г.; Роева Брабандиа на лат., франц. и гол. языках, 46 г.; Кабинет римской, в лист, 12 г.; Делиции великой Британии, 32 г.; Делиции Италии, 20 г.; Делиции Гишпании и Португалии, 27 г.; Рисунок и описание стараго и новаго Рима, в лист, 65 г.; Колонна или столп Троянский, в лист, 100 гульд.; Делиции Речи Посполитой полной, 60 частей во франц. пер., 150 г.; Театр великой Британии, в лист, 42 г.; Архитектура Витрувиева от Перолта сочин., в лист, 26 г.; Диоптрика Окуляриа или зерцало очное, в лист, 24 г.; Босхна художество символическое, в лист, 30 г.; Кеттен Аппеллес символ., в осмуху, 8 г.; Менестрериа Философиа, в осмуху, 6 г.; Наука людей придворных, в осмуху, 9 г.; Художество токарное чрез Плюмиера, в лист, 24 г.; Юлиус Цесарь, в осмуху, 6 г.; Мемории о артиллерии, изданный г. Кемгом, две книги с фигурами, 36 гульд.; Материальная камора с фигур., в лист, 25 г.; Описание водовзводное и фонтан и лабиринтов, 20 г.; Открытая воинская школа генералом и адмиралом, с фигур., 30 г.; Математическая работная школа, с фигур., 6 г.; Штукарныя махины водовзводныя, мельниц и огненных труб, с фигур., 18 г.; Основательное описание солнечных часов и обращение и движение часов, с фигур., 7 г.; Образец укреплять место от наиславнейших инженеров изданной, с фигур. 7 гульд. 1716 г. в 21 д. марта. Написано рукою Черкасова: всего надлежит заплатить 928 гульденов. Рукою [кабинетсекретаря] Макарова: Понеже против сей росписи царское величество указал взять на себя и для того заплатить тому купцу за 928 гульденов по расчёту мелкими деньгами что надлежит, записав в расход с роспискою.

Книга расходная кабинетным суммам 1716 года. Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. II. М. 1872. С. 31

Привыкнув жить кое-как, в чёрной работе, Пётр, однако, сохранил уменье быть неравнодушным к иному ландшафту, особенно с участием моря, и бросал большие деньги на загородный дворец с искусственными террасами, каскадами, хитрыми фонтанами, цветниками и т. п. Он обладал сильным эстетическим чутьём; только оно развивалось у Петра несколько односторонне, сообразно с общим направлением его характера и образа жизни. Привычка вникать в подробности дела, работа над техническими деталями создала в нем геометрическую меткость взгляда, удивительный глазомер, чувство формы и симметрии; ему легко давались пластические искусства, нравились сложные планы построек; но он сам признавался, что не любит музыки, и с трудом переносил на балах игру оркестра.

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. IV. С. 37

По временам на шумных увеселительных собраниях петровой компании слышались и серьёзные разговоры. Чем шире развертывались дела войны и реформы, тем чаще Пётр со своими сотрудниками задумывался над смыслом своих деяний. Эти беседы любопытны не столько взглядами, какие в них высказывались, сколько тем, что позволяют ближе всмотреться в самих собеседников, в их побуждения и отношения, и притом смягчают впечатление их нетрезвой и беспорядочной обстановки. Сквозь табачный дым и звон стаканов пробивается политическая мысль, освещающая этих дельцов с другой, более привлекательной стороны. Раз в 1722 г., в весёлую минуту, под влиянием стаканов венгерского, Пётр разговорился с окружавшими его иностранцами о тяжёлых первых годах своей деятельности, когда ему приходилось разом заводить регулярное войско и флот, насаждать в своём праздном, грубом народе науки, чувства храбрости, верности, чести, что сначала всё это стоило ему страшных трудов, но это теперь, слава богу, миновало, и он может быть спокойнее, что надобно много трудиться, чтобы хорошо узнать народ, которым управляешь. Это были, очевидно, давние, привычные помыслы Петра; едва ли не он сам начал продолжавшуюся и после него обработку легенды о своей творческой деятельности. Если верить современникам, эта легенда у него стала даже облекаться в художественную форму девиза, изображающего ваятеля, который высекает из грубого куска мрамора человеческую фигуру и почти до половины окончил свою работу. Значит, к концу шведской войны Пётр и его сотрудники сознавали, что достигнутые военные успехи и исполненные реформы ещё не завершают их дела, и их занимал вопрос, что предстоит ещё сделать.

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. IV. С. 37

Разумеется, раннее отторжение от привычного «чина» царского обихода и приобщение Петра к людям «всякого чина» и к иноземцам с иными понятиями, столь же разнообразными, как и этнографический состав Немецкой Слободы, содействовали той умственной свободе, которая резко отличает Петра от его предшественников; но этим указанием не может быть исчерпано объяснение: главная его часть должна пасть на долю цепкости, стремительной сообразительности и постоянно возбужденной силы петровского ума. Только при отмеченных свойствах ума и гениальной способности не по дням, а по часам превращаться из «московита» – в европейца не по внешности только, а по самому способу мышления и по умственным эмоциям – из Петра и мог выйти такой преобразователь России, каким он вышел.

Фирсов Н.Н. Петр I Великий, московский царь и император всероссийский: Личная характеристика. – Москва, 1916. С. 16

Татищев в своей Истории Российской передает рассказ об одной застольной беседе, слышанной, очевидно, от собеседников. Дело было в 1717 г., когда блеснула надежда на скорое окончание тяжкой войны. Сидя за столом на пиру со многими знатными людьми, Пётр разговорился о своём отце, об его делах в Польше, о затруднениях, какие наделал ему патриарх Никон. Мусин-Пушкин принялся выхвалять сына и унижать отца, говоря, что царь Алексей сам мало что делал, а больше Морозов с другими великими министрами; всё дело в министрах: каковы министры у государя, таковы и его дела. Государя раздосадовали эти речи; он встал из-за стола и сказал Мусину-Пушкину: «В твоём порицании дел моего отца и в похвале моим больше брани на меня, чем я могу стерпеть». Потом, подошедши к князю Я.Ф. Долгорукому, не боявшемуся спорить с царём в Сенате, и, став за его стулом, говорил ему: «Вот ты больше всех меня бранишь и так больно досаждаешь мне своими спорами, что я часто едва не теряю терпения; а как рассужу, то и увижу, что ты искренно меня и государство любишь и правду говоришь, за что я внутренне тебе благодарен; а теперь я спрошу тебя, как ты думаешь о делах отца моего и моих, и уверен, что ты нелицемерно скажешь мне правду». Долгорукий отвечал: «Изволь, государь, присесть, а я подумаю». Пётр сел подле него, а тот по привычке стал разглаживать свои длинные усы. Все на него смотрели и ждали, что он скажет. Помолчав немного, князь говорил так: «На вопрос твой нельзя ответить коротко, потому что у тебя с отцом дела разные: в одном ты больше заслуживаешь хвалы и благодарности, в другом – твой отец. Три главные дела у царей: первое – внутренняя расправа и правосудие; это ваше главное дело. Для этого у отца твоего было больше досуга, а у тебя ещё и времени подумать о том не было, и потому в этом отец твой больше тебя сделал. Но когда ты займёшься этим, может быть, и больше отцова сделаешь. Да и пора уж тебе о том подумать. Другое дело – военное. Этим делом отец твой много хвалы заслужил и великую пользу государству принёс, устройством регулярных войск тебе путь показал; но после него неразумные люди все его начинания расстроили, так что ты почти всё вновь начинал и в лучшее состояние привёл. Однако, хоть и много я о том думал, но ещё не знаю, кому из вас в этом деле предпочтение отдать: конец войны прямо нам это покажет. Третье дело – устройство флота, внешние союзы, отношения к иностранным государствам. В этом ты гораздо больше пользы государству принёс и себе чести заслужил, нежели твой отец, с чем, надеюсь, и сам согласишься. А что говорят, якобы каковы министры у государей, таковы и дела их, так я думаю о том совсем напротив, что умные государи умеют и умных советников выбирать и верность их наблюдать. Потому у мудрого государя не может быть глупых министров, ибо он может о достоинстве каждого рассудить и правые советы отличить». Пётр выслушал всё терпеливо и, расцеловав Долгорукого, сказал: Благий рабе верный! В мале был ecи мне верен, над многими тя поставлю. «Меншикову и другим сие весьма было прискорбно – так заканчивает свой рассказ Татищев, – и они всеми мерами усиливались озлобить его государю, но ничего не успели».

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. IV. С. 37–38