Закон подлости гласит… (страница 56)
– Бросай мага. Не умрет… Быстро займись Анабель… Снимите хотя бы боль… Я не могу видеть, как она страдает… – приказал Альберт, глядя, как девушка-маг смогла подняться на ноги. К ней подбежал Освальд и увел ее к своим. Она цеплялась руками за одежду канцлера от магии и дрожала, прижимаясь к его груди. Уставший целитель подошел к мне.
– Все, все… Все закончилась… Прости… Прости… – рука Альберта осторожно скользнула по моему плечу, а губы прижались перепачканному сажей лбу. – Прости, что так поздно… Прости… Не переживай, сейчас боль снимут… Быстрее!
– Ай… – всхлипнула я, пытаясь обнять его. Левая рука распухла и не поднималась. – Альберт… Тебе же самому тяжело стоять… Давай, я посижу на земле…
– Тише, тише, тише, – прошептал он, а я почувствовала, как его губы прикоснулись к моему лбу. Не отрывая губ от моего лба, Альберт прошептал, – Все, все… Потерпи… Я тебя больше с рук не спущу…
– И на работу будешь с собой носить? И в патруль? – всхлипнула я, глядя на целителя, который даже не знал с чего начать. – Руку… Левую, пожалуйста… Чтобы я просто смогла обнять… Мне больше ничего не надо…
Целитель положил руки на мое левое плечо, пока Альберт утешал меня, боясь даже крепко прижимать меня к себе, глядя на мои увечья. По моему телу растекалось приятное тепло… Боль уходила, уступая место приятной усталости…
– Там еще нога, ребра… Да на ней почти живого места нет… Все тело сплошные синяки, ссадины и ушибы.... – с удрученным вздохом произнес целитель. Альберт сглотнул и простонал.
– Не переживай, – лепетала я, задыхаясь, положив голову ему на плечо, чувствуя, что не могу остановиться. – Я уже сегодня один раз ломала руку… Ничего. Исцелили… Ножом пырнули. Но не переживай. Просто царапина. Успела увернуться… На костре меня жгли два раза… Одного раза оказалось недостаточно… Представь себе! Жгут, жгут, а я не горю… Из-за медальона Эрвилла… А нет! Три раза… Если считать горящий дом, то три раза…
– Постарайтесь пока не шевелиться… – предупредил целитель, снова положив руку мне на плечо.
– Рэй Паркер! Первая сектораль, дом сорок три…
Из круга один за другим выходили люди, прятали глаза, мялись и называли свои имена-фамилии. Они не поднимали взгляд на горящую Академию, старались не смотреть на чье-то обгоревшее тело, привязанное к шесту.
– Джон Тейлор… Одиннадцатая сектораль, дом пять…
Они отводили взгляд при виде сломанной мебели, которую выволокли из Академии, разбитых парт и разорванных учебников.
– Уолтер Уэсли… Вторая сектораль, дом двадцать. Просто двадцать.
Они опускали глаза при виде немногочисленных магов. Уставший, как собака, Освальд поднял на руки обгоревшее тело студента, распростертого на брусчатке, посмотрел на него, а потом осторожно сложил к другим телам, среди которых было несколько черных инквизиторов, преподавателей и обгоревшее тело какого-то маленького ребенка. Сомнительно, что пятилетний мальчик практиковал магию, но он тоже лежал на земле, обгоревший и скрюченный. Недалеко от него лежала мертвая женщина в разорванной одежде.
– Мэри Паркер! Шестая сектораль, дом сорок три… Джонатан Паркер. Шестая сектораль. Дом тоже… сорок три…
Я подняла глаза и увидела продавца, у которого я покупала самое вкусное печенье в городе. Того, который поджигал мой костер. О его магазинчике знали все. Дети со всех секторалей его просто обожали и постоянно тянули взрослых за руку, требуя купить сладости. В магазине всегда была огромная очередь, которую стоило выстоять, чтобы побаловать себя изумительным, хрустящим бисквитом, нежным суфле и тоненькой, тающей во рту, вафлей. Мальчик, которому он еще вчера отвешивал печенье и заворачивал покупку в бумажный пакетик, погладив по голове: "Кушай на здоровье, и расти большой!", лежал среди мертвых тел. Он уже никогда не вырастет. Его маленькие ручки, которые еще вчера сжимали кулечек со сладостями, теперь прижаты к обгорелой груди, словно последнее, о чем он мечтал в этой жизни, было восхитительное печенье, купленное в маленьком магазинчике шестой секторали.
– Льюис Флинт! Третья сектораль, дом тридцать восемь… Простите, моей дочери плохо… Запишите ее имя… Элиза Флинт…
Толпа не знает слов «стыд», «совесть», «жалость». Ей так же не знакомо такое понятие, как здравый смысл. Она знает два слова – «страх» и «смерть». И Альберт сейчас разговаривал с ними на их языке.
– Винсент Клэй… Вторая… Простите, пятая сектораль, дом девятнадцать… Я просто недавно переехал…
Я шевельнула пальцами левой руки, слегка приподняла ее, с удивлением обнаружив, что плечо больше не болит. Я обняла Альберта за шею двумя руками, вдыхая запах волос и целуя его лицо. Потершись носом о любимую щеку с ямочкой, которая появляется в те редкие моменты, когда Альберт улыбается, тяжело вздыхая, я чувствовала, что силы меня покидают… Я положила голову ему на плечо и провалилась в темноту, не разжимая рук. Я боюсь, что если вдруг расцеплю пальцы, то Альберт исчезнет. Не исчезай, пожалуйста… Я прошу тебя… Не исчезай…
Глава двадцать шестая. … когда речь заходит о любви, закон бессилен
«У меня ж опыта больше!»
Фразы, которые нужно говорить членораздельно. Том 1.
Меня подлатали так, что я с нескрываемым удивлением рассматривала исцеленные конечности. Ни синяка, ни ссадины, ни царапины… Я не знаю, сколько целителей работало над тем, чтобы вернуть мне прежний товарный вид, но постарались они на славу, как кузовщики, умеющие собирать из двух битых машин одну небитую, да так, что ни одно СТО не догадается. Я лежала в чистой и новой ночной рубашечке, под белоснежным, теплым одеяльцем, обнимая мягкую, неимоверно притягательную подушечку, и млела от восторга. По моей спине осторожно скользнули чьи-то пальцы. Я простонала от наслаждения, жмурясь, как кошка на солнышке, и развернулась. Часы показывали пять часов утра. А Опыт показывал им язык. Альберт запустил руку сразу ко мне под одеяло, проверяя целостность того самого место, от которого у меня отлегло совсем недавно, но, судя по всему, ненадолго.
– Ну? Кто первый кого наказывать будет? – с улыбкой поинтересовалась я, запуская руку в его длинные волосы, а потом поправляя его расстегнутую и перекрученную рубашку.
– То есть ты думаешь, что я буду тебя наказывать? – спросил он, подлезая поближе. Моя рука плавно, но настойчиво скользнула между рубашкой и телом.
– Не думаю. Так, надеюсь… – вздохнула я, изучая пальцами изумительно нежный прогиб любимой спины. – Думаю, что заслужила ма-а-аленькое, но очень приятное наказание…
Альберт смотрел на меня, положив руку мне на бедро.
– Или не заслужила? -жалобно прошептала я, опустив голову. – Или мое страшное… Да что там страшное! Ужасное преступление сойдет мне с рук? Неужели канцлер от инцквизиции решил помиловать преступницу? Неужели мне светит не только солнышко, но и амнистия?
Я деликатно ковыряла пуговку на его рубашечке, чувствуя себя воплощением самой скромности.
– О чем ты говоришь? – прошептал Альберт, приподнимаясь на руке. – Никакой амнистии… Как ты можешь говорить такое правосудию… Каждое твое слово будет использовано против тебя …
– Многоуважаемое правосудие, я согласна, – коварно заметила я, чувствуя, как меня осторожно укладывают на спину и стягивают с меня одеяло. – Но смею напомнить, что каждое ваше словно будет использовано против вас в статье… Поцелуйте меня…
Меня с наслаждением наказывали поцелуем, нежно гладя волосами по лицу. Через десять минут я немного вошла во вкус и стала настоящей преступницей, за что понесла заслуженное наказание. С законом у меня проблем нет. Это у закона со мной проблемы… Потом я отважилась на рецидив, прослыв злостной рецидивисткой, заработав себе еще один допрос с пристрастием.
– А теперь чистосердечное признание. Я люблю тебя… – вздохнула я, прижимая его голову к своей груди и нащупав рукой на подушке смятую рубашку. Его или моя, я еще не выяснила, и до восьми утра выяснять не хочу!
– А теперь выслушай приговор, – услышала я вздох. – Я люблю тебя. И никакой амнистии! У тебя пожизненное заключение. Приговор вступит в окончательную силу, как только в городе будет наведен порядок. И теперь у меня вопрос. Как лучше его огласить? По традиции немагов или по традиции магов? Я все-таки склоняюсь к традициям магов.
– В качестве акции устрашения? – улыбнулась я, пряча улыбку в его волосах. – Или рассчитываешь, что тебе все-таки дадут твой заслуженный диплом в качестве свадебного подарка?
И тут же я погрустнела, вспоминая все, что произошло не только на моих глазах, но и с моим непосредственным участием.
– Альберт… Как мне теперь смотреть на людей? – с тяжелым вздохом спросила я, перебирая его длинные волосы и красиво раскладывая их у него на спине.
– А как я смотрю на них десять лет подряд? – ответил Альберт, проводя пальцами по моей коленке. Когда меня принесли домой, сняли с меня грязную и порванную одежду, поплохело даже самым стойким. Альберт зажал рот рукой. Он покачнулся и простонал, глядя на запекшуюся кровь, ссадины, многочисленные огромные синяки, гематомы и припухлости ушибов. Ничего. Как ни крути, магия умеет творить настоящие чудеса. И если бы не она, то я бы провалялась в кровати еще месяц.
– Что случилось десять лет назад? – спросила я, обнимая его голову, которая покоилась у меня на груди. Когда я чувствую эту приятную тяжесть на моей груди, на сердце, как ни парадоксально, становится легко-легко.
– Ничего интересного, – проворчал Альберт. – Началась эпидемия. От нее слег и благополучно умер старый припадочный канцлер от инквизиции. Люди заподозрили магию. Нас, штрафной патруль из двадцати человек, не угодивших поведением и происхождением, бросили на защиту Академии. Толпа собралась на штурм. Старый канцлер от магии трясся в своем кабинете, напуганные студенты и преподаватели тряслись в аудиториях, боясь усугубить ситуацию, которую усугублять было бессмысленно. Погромы, грабежи, убийства. Толпа подошла вплотную к Академии. Наше начальство решило, что можно все решить мирно. Бернса просто растерзали, даже не дослушав, хотя начинал он очень интересно и познавательно. Не знаю, как других, но меня ситуация возмутила. Учитывая ошибки начальства, я вспомнил, чему меня учили в Академии, и начал свои переговоры. Меня поддержали. В тот день мы навели порядки на улицах. К нам присоединились другие инквизиторы. Вот так и получилось… С утра вышел из инквизиционного корпуса – обычным патрульным-штрафником, вечером вернулся новым канцлером от инквизиции с полусотней трупов на совести и списками тех, кто будет восстанавливать город.
– А пиала? – спросила я, представляя такое «боевое крещение».
– Маги не любят делиться артефактами. А поскольку я учился в Академии, знал о пиале и ее свойствах. На правах канцлера от инквизиции я пришел в кабинет к канцлеру от магии и выставил свои требования. Маги упирались, но после нескольких попыток выставить меня за дверь, им пришлось пойти на встречу, – вздохнул Альберт, и тут же оживился. – Так! Повернись на живот. Где твоя особая примета?
– Откуда ты знал про нее раньше? – спросила я, вспоминая все виденные мною рисунки и переворачиваясь. Что-то я не видела на них «особой приметы»!
– Я и не знал. Это был сарказм. Я просто в тот момент был немного зол на мисс Что Ни День, То Неприятности. И мне нужно было указать в графе «особые приметы» хоть какую-нибудь правдоподобную информацию, которой на тот момент я не располагал, – услышала я, закусывая губу от возмущения. – Графа обязательна для заполнения.
– Бюрократ, – фыркнула я в подушку.
– И вот теперь я лежу и думаю… – услышала я тихий и довольный голос, сопровождаемый поглаживанием «особой приметы». – Я не просто угадал. Я попал в точку.
Мы нехотя оделись и позавтракали. Альберт собирался на работу, а мне предстояло сидеть дома. Я наказана тишиной и покоем. В дверь неожиданно постучали.