Чтобы что-то заработать, надо было успеть налевачить, но от многих заказов приходилось отказываться, ведь иногда мне не подходило время, иногда место, ездить на дальняк я не мог. Денег катастрофически не хватало. Я все тратил на лечение бабушки, а сам почти два года ходил в одной и той же одежде, питался бутербродами и только на выходных позволял себе хороший кусок мяса, чтобы не началось малокровие. В детстве я страдал от этой гадости и очень не хотел идти с ней на свидание снова. Но когда бабушка окончательно слегла, ко мне пришло понимание, что без сиделки никак не справиться. Это время запомнилось тем, что я часто думал: когда мне было четыре, бабушке приходилось гораздо хуже, чем мне сейчас, она была пожилой, менее выносливой, но все же справилась. Значит, и я должен.

Иногда, заглядывая в ее запавшие от болезни глаза, я думал о несправедливости жизни, о том, что лучшим людям порой достается самая горькая доля. За всю свою вонючую жизнь я не знал человека лучше бабули, более храброго, стойкого, любящего; она пожертвовала собой ради пацаненка, которого ей повесил на шею сын-бандюга, сгинувший где-то далеко, за колючей проволокой. Пацаненка, больного малокровием, из которого еще непонятно что бы вышло, ведь он вполне мог пойти по стопам отца. Но она не оставила заморыша, положила к его ногам остаток своей горемычной жизни, растерянного здоровья. А вот сейчас, когда пришло время мне ее отблагодарить, она умирала у меня на глазах. Также молча, стоически, горько и одиноко. Как и всю свою жизнь. Ведь несмотря на то, что у нее был я, по большей части мы с ней не виделись. У нас не было времени и для более важных вещей, что уж говорить о сентиментах. И никто не мог с этим ничего поделать. Это разрывало мне душу на части.

Она умерла так же тихо, как и прожила свою жизнь. Мне было семнадцать. Это случилось теплым летним днем, пока я бегал по заказам. Мне позвонила сиделка. Я замер на месте, не успев дойти до двери подъезда дома, откуда поступила заявка. В палисаднике перед ним стояла береза. Я подошел, уперся лбом в кору дерева и разревелся. Сумка сползла с плеча и со звоном рухнула к моим ногам. В тот момент из подъезда вышла девчушка. Видимо, увидев меня, она приблизилась, встала напротив и… тоже заплакала. Когда я отнял свое лицо от дерева, то увидел ее милое беленькое личико с яркими розовыми губками и большими зелеными глазами, из которых текли слезы. Я не поверил своим глазам. Мы не были знакомы, она видела меня впервые в жизни, но по ее щекам одна за другой стекали крупные прозрачные слезинки, оставляя за собой светло-розовые дорожки. Она прикоснулась к моему плечу и тихо прильнула к нему головой, а я уткнулся ей в макушку и продолжал рыдать. Это была Светлая.

Вскоре я закончил пэтэху, и моя жизнь начала меняться. Приручать электричество у меня выходило совсем неплохо, начальник приметил это, стал давать больше коммерции. За несколько лет я получил электрика третьего разряда и уже мог работать на крупных объектах, переехал в Авксом, устроился штатным электриком в одну из строительных фирм, снял квартиру. И началась моя разгульная жизнь.

По завершении работ на участке, всегда образовывались свободные дни. Мне было только девятнадцать и я, по сути, никогда не жил по-человечески – на жизнь не было времени, оно уходило на выживание. И вдруг – свобода, воля и вольность: оказалось, что существовало такое понятие как девушки… Раньше это знание не успевало пробиться в мой мир, спотыкалось о голод и неустроенность. Теперь же выяснилось, что Маратка девушкам нравился, он в смысле наружности весьма удался. Тогда парень окунулся в это дело с головой… Год ушел на то, чтобы раскочегариться, а после двадцати меня так понесло, что я даже на какое-то время втянулся.

Работа спорилась, мне везло. Помимо электрики, я брался за сантехнику, плиточные работы, в общем, как однажды и наставлял меня чернорабочий, собирал все сливки. Руки у Марата всегда росли откуда надо – из мозгов, так что сарафанное радио заработало по полной. Денег становилось больше, поэтому и девок тоже. Но я стал замечать странную закономерность: чем девушка была порочней, тем сильнее она меня привлекала. Я любил сам процесс, и мне нравилось, когда он отличался разнообразием. Но при этом я не любил грязи. Мне хватало ее снаружи, чтобы запускать еще и внутрь себя.

Так Марат захотел совместить несовместимое: разнообразие, но незапятнанное грязью; порочность, но с лицом ангела. Это было невозможно, и скоро пришло тому осознание. Каждая моя новинка заканчивалась одним и тем же: сильным влечением ночью, и не менее сильным отторжением с утра. Если мне было хорошо с ней в постели, то она вызывала неприязнь вне спальни. Ангелоподобные же девушки меня просто не привлекали – каждый раз с ними было слишком пресно.

Таковой сделалась натура Марата. Да, парень, ты это прекрасно знаешь. Сколько лет ты искал равновесия? Два года, три, четыре? И так и не нашел. А потом в очередной раз приехал проведать квартиру бабушки и снова встретил Светлую. Она шла навстречу по осенней, усыпанной желтыми кленовыми листьями тропе. И ты, парень, сразу узнал ее. А она тебя.

На этот раз я взял у нее телефон. Изредка, когда я приезжал в Кленовый или она в Авксом, мы встречались. Света окончила техникум по специальности «ветеринария» и работала недалеко от дома, а когда я спрашивал ее, почему не переезжает в Авксом, ведь сможет больше зарабатывать, она отвечала мне, что не в этом счастье. Я и не заметил, как она стала мне другом.

…

Когда Маяковская закончила свою речь на пресс-конференции ТВ1, Марат свернул передатчик. Он был зол. В очередной раз продаться с потрохами за порыв ветра, меняющего курс, разменять все свои идеалы на наспех сколоченную новую реальность, обернуть все это вранье в невыносимо правдоподобную обертку? Так могла только она. Елена Маяк – это квинтэссенция зла. Марат никогда не встречал его в большей концентрации.

До двадцати лет у него не было времени на то, чтобы пялиться в поверхность передатчика, поэтому медийная жизнь Авксома проходила мимо него. Но когда он начал встречаться с девушками, ему все чаще задавали вопрос: как можно быть таким отсталым? Так три года назад в его жизнь и вошло понятие «транс-восприятие». Марат был в шоке. Ему казалось, что мир сошел с ума, что люди ослепли, что они – инопланетяне. Его мозг, незапятнанный этим убожеством, заточенный точными науками, работой, требующей думалки и смекалки, долгое время просто отказывался в это верить. Но пришлось. Марат с ужасом пялился в поверхность передатчика, кровь стыла в его жилах, а душа наливалась свинцом. За три года безумия он так и не привык к происходящему.

На арене понятия «транс-восприятие» было много убожества. Одна личность – убоже другой, будто все они устроили состязание кто круче. Но самая страшная была она. О-о нет, Елена Маяк среди убогих не числилась, наоборот. Она была блистательна. И от того становилось только страшнее. Марат сразу возненавидел ее, для него Маяковская стала собирательным образом всех человеческих бед, а, значит, и его собственных. Он читал о ней статьи в прессе, иногда слушал ее выступления. Но обычно не мог себя заставить дослушать до конца.

Когда полгода назад Марат организовал первое в жизни «собственное дело» – собрал бригаду осветителей, он даже не предполагал, чем это кончится. Вначале ребята работали на небольших частных заказах, но поскольку результат всегда был выше всяких похвал, их стали приглашать на корпоративные мероприятия. И вот один постоянный клиент сделал предложение, от которого нельзя было отказаться – работа на ТВ1. Марат думал, что тронется умом. Он не спал три ночи: была обещана такая сумма, что никто из его ребят не понял бы отказа бригадира. Пришлось согласиться. Они приступили, и жизнь Марата изменилась. Он перестал нормально спать по ночам. Иногда возникали сонные ямы, в которых ему являлась бабушка, и он просыпался. Светлая была рядом, они уже больше года жили вместе, Марат смотрел на нее и немного успокаивался. Через пару недель он стал привыкать, через несколько месяцев ему показалось, что уже привык окончательно… Пока…

…

Когда я вылез из закутка и лицом к лицу столкнулся с Маяковской, то подумал, что мне это снится. Нет, все было логично, она закончила интервью и зашла покурить, что тут фантастичного, но… Это показалось мне настолько нереальным, что в первые секунды я оторопел. А потом… Я посмотрел ей в лицо и ощутил такую жуткую смесь чего-то с чем-то, что закружилась голова. От нее исходил мощный поток. Объяснить это невозможно, просто поток, сбивающий с ног. Будто меня засунули в трансформаторную будку, стали нагнетать, а потом поставили перед фактом, что жить осталось всего ничего. Эта баба была родом из ада.

Я знал себя, мне всегда такие нравились, точнее нравилось их иметь, но этот случай все равно не мог уложиться в моей голове. Подобное влечение можно было сравнить только с желанием отыметь дьявола. Невозможно! Это дьявол тебя отымеет, парень, а не ты его. Впервые в жизни от отчаянья я подумал: достоен ли я жить, если опустился до самой мерзкой грязи, но тут же отогнал ее прочь. Нет, Марат, не для того ты так долго царапался, не для того умерла бабушка, чтобы ты стоял здесь как девчонка и распускал нюни. Ты живешь в грязном мире, значит, не сможешь век оставаться чистым. Тоже измажешься. Это неизбежно.