На облагороженной и озеленённой территории перед главным зданием института шла работа по дальнейшему её озеленению и облагораживанию. Работа шла, но особо никто не работал. Откровенно бездельничать не осмеливались, просто «перекуривали». Мужчины грамотно перераспределили вес уставшего тела на воткнутые в клумбы лопаты, женщины общались возле полупустых мешков для мусора. Дело продвигалось только за счёт завзятых трудоголиков и мелкого начальства, показывающего свои лидерские способности более крупному начальству, безразлично поглядывавшему на трудовой порыв сквозь стёкла персональных кабинетов. Сотрудники лаборатории в этот день стали свидетелями чуда: их начальник, который, не то чтобы уйти раньше с работы, в выходные посещал лабораторию, и отпуск редко догуливал, посреди рабочего дня покинул институт. Он ракетой пронёсся мимо коллег и помчался домой.

Зайдя в квартиру, учёный достал с антресоли старый чемодан с отцовскими вещами. Пахнуло старым кожзаменителем и картоном. В голове пронеслись образы детства: усталое, рано постаревшее лицо матери, грустная, немного виноватая улыбка отца. Этот чемодан был постоянным поводом разногласий супругов. Причем, как старших, родителей, так и теперешней семьи Тимофеевых. Светлане он постоянно мешал, поэтому был определён как первый кандидат на помойку. Мендель хоть и не любил спорить, к отцовской памяти относился как к святыне, поэтому был непреклонен. Он закрылся в кабинете и до конца дня читал записи в старых тетрадях.

Думать педанту Тимофееву мешала только одно беспокойство: он не помнил, поглощённый гениальными догадками, закрыл ли дверь лаборатории. Не хотелось, чтобы кто-то раньше времени увидел подопытных. Набрал номер проходной. «Кто там сидит на вахте? Сухонький такой, с седеющими волосами. Не помню, Николай, кажется. Или Андрей? Ладно, он ведь представится». В трубке послышалось:

–Да?

– Это Тимофеев, Мендель Гениевич, заведующий второй лабораторией.

– Слушаю, – на том конце и не думали представляться.

Хотя это было не слишком вежливо, Тимофеев тоже перешёл на обезличенное общение:

– Поднимитесь, пожалуйста, на третий этаж, проверьте, закрыт ли. Я позднее приду, ещё поработаю.

– Принято, – в одностороннем порядке завершил разговор сотрудник службы безопасности.

Учёный некоторое время задумчиво слушал короткие гудки, потом вернулся к старым бумагам. Мендель Гениевич был одним из немногих людей, которые не считали его отца неудачником. Гению Кузьмичу просто не нравилось проводить скучные исследования для не менее скучных диссертаций и монографий⁷ функционеров института, которым по должности полагалось иметь научную степень. У самого Гения была гениальная мечта: он хотел победить смерть. Когда молодой аспирант предложил поиск гена смерти в качестве темы своей диссертации, его научный руководитель, Иван Рудольфович Кригер, высмеял парня перед всей кафедрой:

– Почти все молодые генетики приходят в науку с благородной мечтой победить старость, продлить жизнь, а тут нашёлся гений, – Иван Рудольфович обвёл взглядом аудиторию, оценивая реакцию на каламбур, – который решил наплевать на причины и вступить в бой непосредственно с безносой старухой, вооружённой сельскохозяйственным инструментом. А борьбу с врождёнными патологиями, генетической предрасположенностью к заболеваниям и прочею чепуху, уважаемый Гений оставляет нам, старикам.

Так тема официальной диссертации Тимофеева-старшего случайно совпала с доказательством одного из тезисов монографии Кригера. Старый профессор ошибался, Гений Кузьмич не был дураком или выскочкой. Если и был среди упоминаемых им молодых учёных тот, кто способен поднять генетику на новый уровень, это был Гений Кузьмич Тимофеев. Он прекрасно знал, что причины подавляющего количества смертей – косвенные, связанные с болезнями или травмами. Он искал именно смерть и хотел её победить. Молодой учёный был уверен, что существует определённый набор генов, кодирующий прекращение жизнедеятельности организма в определённый промежуток продолжительности жизни. Не получив разрешения заниматься темой своей жизни, или скорее, темой своей смерти, Гений Кузьмич выкраивал для этого время из основной работы, оставался в лаборатории вечером, в тишине институтских стен погружаясь в мир рекстаз, легаз и плазмид⁸. Материал для своих опытов списывал, как брак от официальных исследований. За Гением Кузьмичом закрепилась репутация медлительного и неумелого сотрудника. Жена тоже не понимала, как можно постоянно задерживаться на работе, при этом не получая премий. Сломленный непониманием со стороны окружающих, Тимофеев забросил свою работу и начал пить. Только иногда он доставал свои тетрадки и заплетающимся голосом рассказывал сыну про волшебных маленьких существ с непонятными буквенно-цифирными именами, строящих по своим задумкам наши организмы. Молодой Мендель как стишки запомнил последовательности непонятных символов, способных продлить жизнь, сохранить молодость или вызвать смерть. Один из таких стишков и сложился из маркеров пробы в лаборатории.

«Что стало причиной таких быстрых мутаций? Конечно вирус! Он же погиб. Или спрятался? Мимикрировал в клетках? Что ещё? – мысли в голове Тимофеева неслись со скоростью частиц, разогнанных коллайдером. – Можно конечно сказать, что обнаружил мутации, поднять панику, подтянуть ресурсы. Хорошо, что додумался зарегистрировать образцы официально. Мысль хорошая, но не ко времени: в Москве скоро паника начнётся из-за эпидемии, эффект будет не тот. Прогерия, прогерия… Идея! Кто нам мешает, тот нам поможет!».

Вернулись домой Светлана и Идея. Та Идея, которая дочка. Жена заглянула в комнату:

– Привет! Кушать будешь?

– Да, конечно… не сейчас. Я ещё в институт сбегаю.

От голода умереть не дали. Тимофеев даже не заметил, как съел ужин, подсунутый под нос предусмотрительной спутницей жизни.

Мендель Гениевич возвращался в лабораторию в приподнятом настроении. Теперь главное, чтобы никто другой не получил подобный результат. Хотя, у Менделя была огромная фора в виде многолетних исследований его отца. Чтобы его кто-нибудь догнал, должна произойти утечка изнутри лаборатории. Нельзя доверять даже самым близким людям. Уже понятно, что скоро появятся первые долгоживущие люди на планете. Тимофеев всё решил. Учёному не нужны были премии и слава, точнее, пока не нужны. Он знал, кто будет первым долгоживущим человеком, специально выведенным в его лаборатории. Он этого достоин! Достоин был уже его отец, сделавший гениальное открытие, опередившее время, бабка с дедом, так правильно назвавшие сына. А вот тогда и время появится для открытий и премий. Только нужно остаться уникальным, если не получится стать единственным. Конкурентов необходимо стереть с лица земли. Один он не справится, нужна помощь. Чтобы получить помощь, нужен веский аргумент. Нужна паника. А потом придумать вакцину, останавливающее мутацию.

У каждого сотрудника института, занимающего сколько-нибудь значимую руководящую должность, в телефоне был забит номер ректора, но случаев попытки воспользоваться этим видом экстренной связи зафиксировано не было. Ивановский сразу, с самого своего назначения дал понять, что работа должна выполняться на рабочем месте и в рабочее время, а тот, кто не успевает решить вопросы непосредственно в институте, без авралов и истерик, либо бездельник, либо занимает не своё место. Авралы и истерики должны инициироваться исключительно высшим руководством. Тимофеев знал, чтобы заставить начальство действовать, нужно дать ему возможность исправить чью-нибудь ошибку, позволить показать себя во всей красе перед своим уже руководством. Надо поднести руководителю снаряд, а уж он-то выстрелит! Мендель Гениевич прокашлялся, набрал номер и плаксивым голосом заблеял в трубку:

– Дмитрий Иосифович, извините, что беспокою в нерабочее время. Мне нет прощения, Дмитрий Иосифович. Нужно что-то делать. Московские вирусологи показали свою несостоятельность, да и я чуть не опозорился. Теперь только Вы можете всё справить, Дмитрий Иосифович.

– Да говори ты, чёрт, по существу, не мямли! – рявкнул в трубку ректор.

– Вирус этот мимикрирует. Прячется в клетках, вызывает мутацию. Как побочное явление – протогерия. Может развиваться дибилизм и акромегалия⁹.

– Насколько я помню, – холодно оборвал доцента Ивановский, – у больных таких симптомов не замечено.

– Вот именно! – превратил явную нестыковку в доказательство Тимофеев, – У этих больных. Мы думаем, что раз симптомы разные, то и вирус другой. В этом то и есть преступное заблуждение. Все думают, что эпидемия в зачаточном состоянии, а она уже разгуливает по столице, если не по стране!

– Ну уж не перегибай палку!

– Тут важно её как раз таки не недогнуть! Люди обращаются к врачу, когда чихают или температура повышена. А если стал медленно соображать или плохо выглядишь – устал или нервы. Так мы две трети заражённых упустим, а потом города закрывать придётся. Я возвращаюсь в лабораторию. У меня уже есть мысли про вакцину. К утру полный отчёт будет у Вас на столе. Вы будете первым, кто раскроет глаза человечеству!

– Да, – согласился ректор, – готовьте отчёт. Я свяжусь с Ситуационным центром, передам информацию. А Вы продумайте, кого из наших специалистов нужно ещё подключить и с какими НИИ связаться. Химиков подключим, фармацевтов.

Мендель Гениевич ликовал: всё вышло как нельзя лучше. В институт он возвращался в приподнятом настроении. Даже тихо напевал, фальшиво, но от души. Город спешил доделать дневные дела и вернуть жителей в футляры домов. Зажигались фонари и окна, замещая угасающий дневной свет. Зашуршал по листве мелкий весенний, но уже тёплый, дождик. Тимофеев даже не огорчился отсутствию зонта. Он с удовольствием впускал очищенный дождём воздух в грудь счастливого человека. По дороге не забыл забежать в магазин за просроченными овощами. Большой бумажный пакет набил под завязку. Учёный не очень верил в экологичность бумажной тары, но верила жена, а Мендель не любил спорить.

За стойкой проходной охранника не было. Наверное, Николай пошёл производить обход. Или Андрей? Почему тогда входную дверь не заблокировал? Не важно, так даже лучше: не пришлось тарабанить по стеклу, всматриваясь в полумрак вестибюля. Мендель Гениевич широкими шагами взлетел по лестнице и разблокировал пропуском дверь лабораторного этажа. На входе поскользнулся: пол был мокрым, наверное, уборщица на ночь мыла. Пошёл осторожнее. Дверь в лабораторию распахнута настежь. «Безобразие! Просил же как человека». Издалека за стеклом двери виднелась фигура. «Николай ещё там. Или Андрей? Я же только просил закрыть дверь». Мелькнул ещё один силуэт. «Он не один! Спирт нашли!» – Тимофеев ворвался в служебное помещение, потерял равновесие и больно столкнулся копчиком с плиткой пола.

Что в большей степени повлияло на потерю равновесия, понятно не было. Может быть, скользкий пол, или то, что учёного сглазили. Сразу четырьмя парами глаз, резко повернувшихся на глазных щупальцах. Слизни продолжали расти. Теперь их длина составляла от метра до полутора. Длина? Рост! Они передвигались не на всей поверхности ноги, а только на задней хвостовой трети.

Мендель Гениевич рванулся к выходу, снова поскользнулся и продолжил движение на всех своих четырёх конечностях. Оказалось, у слизней прибавился не только рост. Один из подопытных резко скользнул и перекрыл дверной проём. К рассыпанным из пакета продуктам подполз другой слизень и наклонил над ними голову. Да, голову! Передний конец тела моллюска распух, обозначая внутреннее новообразование. «Мозг? У слизня? Бред. Я сплю». Слизень выпустил из ротовой полости едкую жидкость. Поверхность крупного кочана капусты запенилась. Изо рта моллюска вывернулась хитиновая лента радула, покрытая множеством зубов, прошлась по овощу фрезерной лентой траншейного экскаватора, унося добрую половину кочана в желудок.

Удивительно, но страшное зрелище питания брюхоногого не испугало учёного, наоборот, заставило мозг работать: «Что же они съели, если так выросли?» чтобы окончательно успокоится, Тимофеев решил поговорить с питомцами. Назвал наобум:

– Генриетта.