Вооружившись ножом и вилкой, Уго набросился на увесистый стейк. Луис ограничился одним-единственным канапе, который съел, скорей, из вежливости, чем из аппетита.

– Так что дальше? – нетерпеливо вопросили из-за соседнего столика.

Санчес поднял вверх указательный палец – мол, минуту! – и, запив канапе вином, продолжил:

– Когда сигара будет полностью готова, начинается процесс упаковки. Каждая сигара облачается в бант, а сигарная семья из 5-25 сигар и более поселяется в коробки. Процесс создания сигарных бантов и коробок тоже весьма сложен и требует времени. Помимо работы дизайнеров, создающих уникальный визуальный образ, способный выделить сигару из сотен собратьев, изготовление сигарной одежды по силам не многим фабрикам в мире.

– Ладно. Допустим, прошли годы, – сказал Уго. – Сигары готовы и упакованы. Что еще нужно сделать, чтобы они попали в руки афесионадо?!

– Теперь их нужно доставить в страну, где они будут продаваться, а для этого – оформить все необходимые документы, определенные санитарными и финансовыми регуляторами. Но даже если сигара в итоге все-таки попала на полку магазина, нет никаких гарантий, что ее купят. И тут проблема заключается в рекламе, которая практически во всем мире ограничена законодателями…

– С ума сойти! – повторили за соседним столиком.

– Но если у производителя хватило терпения, знания, навыков, смекалки и средств, сигара завершит свое многолетнее путешествие, превращаясь в ароматный дым в объятьях афисионадо. Надеюсь, после этого рассказа вам стало понятней, что сигара – это намного больше, чем большинство людей подозревает, так что сделайте паузу на мгновение, прежде чем превратить сигару в пепел. Потому что от семечка до ваших рук сигара проделала многолетний путь, впитав труд сотен людей. Не торопитесь. Наслаждайтесь ее дымом.

Луис замолчал. Некоторое время царила гробовая тишина, а потом соседний столик разразился овацией. Уго, поколебавшись мгновение, к ним присоединился.

– Я сопровождаю табак от семечки и до облачка табачного дыма, которое растворяется в воздухе, слетев с губ афисионадо… – сказал Санчес, глядя на майора. – Сопровождаю долгие годы. А ты хочешь, чтобы я занял место в конце этой… пищевой цепочки. Просто потреблял дым. Как думаешь, легко ли мне принять решение?

– Луис, я вовсе не… Точней, я отлично понимаю, насколько важен для тебя табак! И раньше понимал, а теперь – еще лучше. И потому вот, смотри, я… – Уго вытащил из портфеля дорогой хьюмидор, положил его перед Санчесом. – Открой, прошу. Загляни внутрь.

– Прямо сейчас?

– Да. Почему нет? Я настаиваю!

Луис нахмурился, но все же принял хьюмидор, открыл его… и уставился на пожелтевшую от времени тетрадь.

– Что это? – спросил Санчес, покосившись на довольного майора.

– Дневник Марио Варгаса, севильского банкира. И, что еще важней, первого в Европе официального торговца дымом. Я думал, тебе будет интересно на них взглянуть.

Теперь Луис посмотрел на пожелтевшую тетрадь уже совсем иначе. Имя Марио Варгас он определенно слышал прежде, возможно, даже от кого-то из местных. Но в каком контексте его упоминали?..

Туман, только туман вместо воспоминаний…

– Я хочу, чтобы ты знал, мой друг, – продолжил Уго. – Я не хочу торопить тебя с выбором. Испанцы нетерпеливы, но даже они готовы потерпеть пару-тройку недель. Они понимают, как это для тебя неожиданно.

– Спасибо за подарки, я подумаю. Честно, подумаю, – сказал Луис и, закрыв хьюмидор, отодвинул его в сторону.

Весь оставшийся вечер был словно окутан сизой табачной дымкой – Санчес вроде присутствовал в зале ресторана и в то же время находился чертовски далеко от «Сосьедада», от Джи и Уго, который после лечебной дозы «колы» окончательно пришел в себя – помимо неизменного солдафонского задора, его жесты вновь обрели уверенность, а лицо раскраснелось.

Луис худо-бедно поддерживал беседу, даже временами шутил и смеялся шуткам майора. Потом они вместе курили сигары в такси на обратной дороге… но никаких подробностей, никаких конкретных реплик Санчес не помнил.

Лишь когда они с Джи, попрощавшись с майором, вошли в дом Луиса, он сразу спросил у своей очаровательной спутницы:

– Что скажешь? Тоже думаешь, что мне пора отойти от дел?

– Мне кажется, предложение хорошее, – медленно произнесла китаянка. – И безмятежно отдыхать, с сигарой, глядя на океан – это ли не мечта? Но…

– Но – что? – не дав ей договорить, раздраженно спросил Санчес.

– Но решать должен ты сам. – Джи говорила с ним мягко, как с разозлившимся ребенком. – Это ведь правда дело всей твоей жизни. И никто, кроме тебя, не примет это решение.

Луис смерил ее взглядом, потом отвернулся, спросил:

– Я поставлю чайник?

– Нет, я… Я сегодня домой поеду, – неуверенно выдавила китаянка.

– Джи, я…

– Все в порядке, Луис. Просто вызови мне такси, пожалуйста.

Он, помедлив, кивнул и полез за телефоном.

Наверное, это мудро и правильно с ее стороны – уехать, чтобы не попасть под горячую руку.

Но, черт возьми, как же не хочется оставаться наедине со своими мыслями и засыпать в холодной пустой постели!..

Глава 14

Семя раздора

1501 г.

Письмо ушло к Дюреру уже довольно давно, но ответа все не было, и Марио невольно начал переживать. Он считал Альбрехта весьма талантливым, если не гениальным, художником, и потому само предложение обменивать гравюры на табако могло, на взгляд банкира, показаться Дюреру унизительным.

Об этих своих опасениях Варгас не преминул рассказать во время ужина с Колумбом, которые, как с грустью заметил банкир, в последнее время случались все реже.

– Я думаю, промедление с ответом связано именно с этим, – сказал Марио, глядя на старого друга.

Христофор не ответил. Мерно похлопывая правой ладонью по левой руке, лежащей на столе, он отстраненно смотрел в стену напротив – словно в мыслях заново переживал путешествие через Атлантику и все невзгоды, сопутствующие этих путешествиям. Когда Варгас уже отчаялся дождаться ответа, Колумб очнулся, резко потянулся к бокалу и, отпив вина, хрипло сказал:

– Может, с этим. Может, с чем-то другим. Мы этого не знаем. Ты же сам говорил, что Альбрехта бросает из крайности в крайность – то он считает себя гением, то распоследней бездарностью… А вообще, если помнишь, всеми делами управляет его жена, куда более самоуверенная и предприимчивая.

– Все так. И, уверен, что Агнесс тоже приложила к этому руку. Может быть… может быть, она оскорбилась даже больше самого Альбрехта.

– И черт бы с ней, – равнодушно бросил Колумб.

Марио окинул друга растерянным взглядом. С той самой поры, как Христофор вернулся из третьей экспедиции, он все время пребывал в очень странном состоянии, которое Варгас мог бы характеризовать, как «хмельное». Колумб смотрел рассеянно, не особенно о чем-либо переживал и вообще вел себя так, будто в жизни его ничего особенно не интересовало. Кроме того, он стал куда чаще налегать на вино, что тоже добавляло определенных ассоциаций.

Похоже, последняя экспедиция со всеми ее невзгодами – от необходимости ехать в новый свет вместе с кучкой осужденных уголовников до возвращения в кандалах в страну, где тебя считают героем – все-таки что-то надломила в Колумбе. Раньше он казался Марио романтиком, грезящем о неизведанных берегах, о богатстве не как самоцели, а как к элементу общего тщеславия и признания заслуг.

Но теперь перед Варгасом сидел человек, как будто лишившийся всех былых амбиций, и эта метаморфоза смущала банкира.

– Но что мы будем делать, если Дюрер откажется от нашего предложения? – спросил Марио.

– Ничего. – Колумб отхлебнул из бокала и повторил:

– Ничего.

Он заглянул в кувшин и поманил рукой кучерявого щуплого слугу.

– Я тебя не понимаю, мой друг, – признался Марио.

Колумб вручил кувшин подошедшему мальчику:

– Еще вина.

Слуга энергично кивнул и убежал, а Христофор наконец с неохотой посмотрел на Варгаса.

– Чего ты говоришь?

– Я говорю, что не понимаю тебя, – терпеливо повторил Марио. – Тебе не нужны эти гравюры?

– Да, признаться, не особо, – пожал плечами Колумб. – А должны?

– Но зачем тогда мы предложили обмен?

– Послушай, Марио. – Христофор подался вперед и, кажется, впервые с начала разговора проявил хоть какие-то эмоции, в частности – легкое раздражение. – Ты, верно, забываешь, что на самом деле Альбрехт Дюрер – это всего лишь еще один компрадор. Да, он необычен, и он может платить не только золотом, а чем-то, возможно, куда более ценным. Но на деле он просто покупатель, и наше дело не зависит от него одного. Станет Дюрер покупать табако, не станет – разница для нас невелика. Просто признай это.

– Это так. Но…

– Но дело в дружбе, так? – криво улыбнулся Колумб, не дав Варгасу договорить. – Дело в проклятой дружбе, которая только мешает делам.

– Почему ты так говоришь? Наше дело, если ты вдруг позабыл, выросло как раз из нашей дружбы.

– Наше дело выросло из индейского ритуала, – пристально глядя на банкира исподлобья, напомнил Христофор, – о которой ты бы никогда ничего не узнал, если бы я не отправился в новый свет и не встретил тамошних дикарей. И Дюрер к этому мореплаванию имеет отношение лишь в том смысле, что у него по воле случая оказалась карта Тосканелли. Но карту мог купить кто угодно. И, в любом случае, вся эта история уже далеко позади. Не Дюрер возит тебе мешки с табако. Их вожу я, рискуя репутацией, рискуя свободой и даже жизнью!

Колумб выкрикнул последнее слово так громко, что слуга, который как раз вернулся с новым кувшином, содрогнулся и едва не расплескал вино. Христофор, увидев это, тут же вскочил и схватился за глиняную ручку.

– Аккуратней, – строго произнес мореплаватель, обращаясь к худому кучерявому мальчишке.

Тот шумно сглотнул и, кивнув, пробормотал:

– Простите, сеньор.

– Проваливай, – бросил Колумб и, усевшись обратно за стол, налил себе вина.

– Никто не отрицает и не оспаривает того, что вся идея с продажей табако в Европе принадлежит тебе, – терпеливо сказал Марио, наблюдая за тем, как хмельной напиток наполняет бокал. – И не обязательно об этом постоянно напоминать.

– Да? А мне почему-то кажется, что обязательно, – саркастически заметил Колумб.

Он потянулся кувшином к бокалу друга, но тот выставил перед собой руку и покачал головой. Христофор поджал губу и, отставив вино в сторону, сказал:

– Ты даже близко не представляешь себе, что это такое – жить в чужом краю, Марио. Когда мы с тобой ехали за картой Тосканелли, ты изнывал от жестких коек на постоялых дворах и от жесткой пищи придорожных трактиров. А как тебе нары трюма старой карраки, Марио? Смог бы ты несколько месяцев спать на деревянной полке? А если при этом твоя нога прикована к крюку, торчащему из пола? Матросы смотрят на тебя, обсуждают тебя, поплевывают в тебя, когда ты пытаешься уснуть, а они думают, что уже спишь и ничего не чувствуешь… Это для тебя достаточно мягко?

Колумб схватил бокал и залпом влил его в себя. Марио молча наблюдал за тем, как он утирается тыльной стороной ладони и наливает себе еще.

– И после этого ты хочешь, чтобы я спокойно реагировал, когда ты переживаешь из-за какого-то там… художника? – продолжил Христофор. – Но не мы зависим от него, Марио. Это он зависит от нас. Это он жаждет получить табако. Жаждет настолько, что недавно написал мне.

До Варгаса не сразу дошел смысл услышанного.

– Он… что? – Банкир заерзал на скамье. – Альбрехт… я не пойму, Альбрехт написал тебе? Но… зачем?

Колумб снова криво улыбнулся – он был уже довольно пьян, судя по этой гримасе – и, вытащив из-за пазухи свернутый в трубочку лист, бросил его на стол.

– Читай. У меня секретов от компаньона нет.