…Я выбрал Алине самые обычные джинсы, трикотажный свитер и ветровку – к концу сентября погода по-прежнему держалась солнечная, но чувствовалось: вот-вот задует. Уже на выходе вспомнил про обувь и взял кеды – какие-то очень модные, консультант сказала, самый писк у подростков и молодёжи.

«И молодёжи». Интересно, меня ещё можно причислить к молодым, или я уже окончательно стал старым пыльным дядькой-учёным? Ну ничего. Женюсь – буду, по крайней мере, молодожён.

В отделе галантереи я захватил пластмассовую расчёску и упаковку резинок. А потом на меня напал необъяснимый азарт, который, должно быть, посещает шопоголиков. Я добавил к покупкам блеск для губ, ещё одну расчёску, зелёную заколку-краб, какие-то яркие браслеты и уж совсем непонятные прозрачные кубики размером с орех, в которых сверкали и переливались блёстки. Хорошо, когда платишь не ты.

Уже на кассе я присовокупил к горке подарков маленький флакон духов – для Руси, конечно. Потом ещё заглянул в продуктовый и взял брикет мороженого. Уж покупать его для Русланы мне никто не запретит.

***

Утром на следующий день я снова шёл в институт, гружёный, как пони. С вечера я спрятал покупки в шкаф, в ящик с зимним, а утром, убедившись, что Руслана сладко спит, вытащил большой белый пакет в прихожую. Наскоро позавтракал и, оставив красиво упакованные духи на рабочем столе, отправился к Алине.

Я планировал начать с письма – мы как раз разобрались с одной и двумя «н» в прилагательных, и я хотел проверить, насколько хорошо она справится с каверзными случаями. Это должно было настроить Алину на привычный лад. О том, что сегодня мы отправимся на прогулку, я думал сказать в обед: после еды Алина всегда приходила в ласковое, слегка рассеянное настроение, в котором пребывала в самом начале нашего знакомства.

Она привычно вскочила с кресла мне навстречу. В лабораторию, где мы проводили большую часть времени, принесли два кресла и широкий стол вроде парты – это сделало комнату чуть уютней, но, на мой вкус, тут по-прежнему слишком отдавало больницей.

Книга, которую Алина читала, соскользнула у неё с коленей и с грохотом упала на пол.

– Ой. Простите! – воскликнула она, садясь на корточки и подбирая книгу. – Здравствуйте, Игорь Вален-тинович!

Длинные слова всё ещё не давались ей на одном вдохе, но в остальном речь было почти не отличить от нормальной.

– Привет. Как там дела с «Незнайкой»?

Мы уже прочитали «Винни-Пуха», разобрались с «Денискиными рассказами» и одолели «Умную собачку Соню». Наблюдать за Алиной во время чтения было забавно, занятно, а иногда – почти страшно: она интерпретировала истории по-своему, видела всё под каким-то совершенно неожиданным для меня углом. Вчера я принёс ей «Незнайку на Луне» и теперь с любопытством ждал оценки прочитанного. Скорость чтения у моей ученицы была потрясающая.

– Очень грустная история, – мрачно констатировала Алина. – Незнайка и Пончик – прототипы всех, кто попадает в нестандартные условия. Кто-то приспосабливается, а кто-то опускается на дно. Игорь Вален-тинович, а у вас дома есть «Незнайка в Солнечном городе»? Эта книга упоминается в статье, я бы хотела её прочесть.

– В какой статье?

Алина вытащила из-под задней обложки «Незнайки» тетрадный лист. Я узнал распечатку с Пикабу⁴, которую делал когда-то для Русланы. Видимо, она прочитала и засунула в книжку, а я не заметил, когда оставлял «Незнайку» Алине.

– А ещё там есть слова «утопия» и «антиутопия». Что это значит?

М-да. Кажется, пора нести ей Оруэлла и Хаксли, «Винни-Пуха» мы явно переросли.

– Антиутопия… Как бы тебе попроще объяснить…

– Не надо попроще. Объясняйте, как объясняется.

Я усмехнулся.

– Алин, если объяснять как объясняется, я сам не пойму и тебя запутаю. Скажем так: антиутопия – выдуманная история о печальном будущем.

– Почему тогда «Незнайку» называют антиутопией? Это ведь сказочный мир, я правильно поняла?

– Кажется, мне нужно более точное определение слова «антиутопия», – пробормотал я, роясь в карманах в поисках телефона. – Сейчас… Так. Давай посмотрим.

Я зашёл в браузер и вбил «антиутопия Незнайка». Быстро пробежал глазами первые результаты выдачи, щёлкнул на один из них. Пока страница загружалась, я поднял взгляд на Алину. Она стояла как вкопанная, глядя на телефон расширившимся глазами.

– Что это?

– А. Ой. Ты не знаешь? Это телефон. Такой инструмент, чтобы общаться.

– Но ведь мы с вами общаемся без него?..

– Общаться на расстоянии.

– А… Как это? То есть вы можете по… протелефонить кому-то, кого нет рядом?

– Ну да. Только не протелефонить, а позвонить.

– И кому вы звоните сейчас? – жадно спросила она, не отрывая взгляд от экрана.

– Сейчас я не звоню. Сейчас я зашёл в интернет, чтобы посмотреть, что значит антиутопия.

– Вы никуда сейчас не заходили, – растерянно и сердито возразила Алина. – И называть лабораторию интернатом – не слишком-то вежливо!

Мне хотелось рассмеяться, но она выглядела раздосадованной, готовой расплакаться. Я положил телефон на стол и примирительно выставил перед собой ладони.

– «Войти в интернет» – это такое выражение. Значит, включить интернет. Интернет – не интернат. Это глобальная сеть. Как бы энциклопедия обо всём-всём-всём. Её можно открыть в телефоне.

– А… – протянула Алина, но по лицу было видно: то ли не поняла, то ли не поверила. Страница загрузилась, я вслух прочитал определение антиутопии, но Алинины мысли успели унестись далеко вперёд:

– Да, да, спасибо… Игорь Вален-тинович, то есть интернет – это тоже как вы, как учитель, только в телефоне?

– Ну… С какой-то стороны, да.

– А вы можете сейчас узнать, что такое синтетика, гормоны и ментальное расстройство? – с надеждой спросила она.

Я вздрогнул. Стараясь не выдать себя, кивнул.

– Да, давай посмотрим. Только не всё сразу, это сложные термины. Откуда ты их взяла?

– Слышала, – пожала плечами Алина. – Медсёстры ведь не молчат, когда ставят уколы.

– Понятно. Скажи-ка, а сегодня уже ставили? Не больно?

– Нет, – она презрительно усмехнулась. – Ни капли. Только очень долго. Но, с другой стороны, это достаточно интересно: наблюдать, как жидкость из шприца переливается в сосуд.

– В какой? – опешил я, представив широкий шприц, содержимое которого выдавливают в глиняную амфору.

– В кровеносный, разумеется. В вену, – удивлённо ответила Алина. – Я думала, вы в курсе этого механизма.

– Я в курсе. Просто не так понял. Подумал, ты имеешь в виду вазу или кастрюлю.

– Почему?..

– Сосуд – это не только орган, по которому движется кровь. Это ещё и контейнер для чего-нибудь, обычно для жидкостей.

– Контейнер? – Глаза у Алины стали как блюдца. – Сосуды вырывают из людей, чтобы делать из них контейнеры?!

– Нет, нет, – с досадой помотал головой я. – Это разные вещи! Просто называются одним словом.

– Зачем?

– Так вышло. Изначально. Это омонимы – одинаковые слова, которые означают разные предметы.

– Глупость какая, – фыркнула Алина. – Назовите ещё!

– Ну… Кран. Он бывает водопроводный, как в ванной, и подъёмный.

– Что такое подъёмный кран? – с любопытством спросила она.

– Такая машина. Для строительства высоких домов. Он поднимает грузы.

Алина глянула в окно.

– Интересно… А что такое машина?

…И так каждый день. Я входил в эту комнату, чтобы быть осыпанным градом вопросов о самых простых, не самых простых и совсем уж непростых вещах. Иногда приходилось хитрить, иногда выкручиваться, но Алина удивительно легко распознавала ложь. Чаще всего в случае затруднения я был честен: «Я не могу ответить, Алина. Я узнаю и скажу позже». Она соглашалась. Но иногда – как, например, сегодня, когда она спросила про ментальное расстройство, – оставалось только её отвлечь.

Пока её всё ещё можно было заговорить и сбить с толку, хотя бы на время. И пока Ира всё ещё запрещала заговаривать с Алиной о чём-либо, связанном с её прошлым.

Чтобы окончательно увести ученицу от опасных тем, я скинул со спины рюкзак и вытащил пакет с обновками.

– Если бы я знал, – ставя пакет на стол, хитро улыбнулся я, – я бы, конечно, захватил сегодня «Незнайку в Солнечном городе». Но… Я принёс кое-что другое. Смотри!

Алина осторожно приблизилась к столу и заглянула в пакет. Непонимающе посмотрела на меня:

– Что это?

– Достань. Не бойся. Там нет ядовитых змей.

Она неуверенно хихикнула, вынула из пакета джинсы и, отставив их на вытянутых руках, встревоженно спросила:

– Где вы это взяли?

– В магазине.

– А что тако…

– Место, где можно найти предметы, которые тебе нужны.

– Например, книгу или шприц?

– Например, книгу или шприц.

– А, да, помню! Про магазин было в «Денискиных рассказах».

Она отложила джинсы и снова полезла в пакет. В её лице боролись недоверие и любопытство.

– Это…

– Ветровка. Верхняя одежда. Её надевают, когда идут на улицу, чтобы не замёрзнуть.

– Ветровка… Какое забавное слово. Похоже на ветер. Как это надевать?

– Как кофту. В рукава. Давай помогу… Ага, вот так. Всовывай руки.

Я держал ветровку, а Алина стояла ко мне спиной и пыталась нащупать отверстия рукавов. В конце концов это получилось. Я накинул ветровку ей на плечи, и Алина еле заметно дёрнулась. Потом подошла к стене между кабинетом и лабораторией. Жалюзи были полностью закрыты – видимо, Ира куда-то отлучилась; в последние дни она ослабила контроль и всё чаще оставляла нас с Алиной наедине, под присмотром одних только камер.

Алина, меж тем, вгляделась в жалюзи. Их сложно было назвать зеркалом, но кое-что в глянцевых плашках всё-таки отражалось.

Некоторое время она стояла молча; я замер в ожидании вердикта.

Потом Алина повернулась ко мне.

– Это на сколько?

Видимо, решила, что одежда – как книги, которые я приносил из дома. Сегодня дал, завтра заберу.

– Это навсегда.

Она снова повернулась к стене, наклонила голову, повертелась, пытаясь рассмотреть себя со спины. Потом погладила джинсы, оставшиеся лежать на столе. Тронула блестящую пуговицу, золотистую молнию. Улыбнулась – сначала неуверенно, потом всё шире. Не глядя на меня, снова полезла в пакет и вытащила кеды – они были связаны шнурками, и выглядело это довольно нелепо: как странные белые перчатки.

– Я не знаю, что это. Но… – Алина тряхнула кедами, кивнула на джинсы, повела плечами, указывая на ветровку, – это великолепно. Спасибо вам!

– Обувь. Кеды, – сдерживая улыбку, ответил я.

– А. Ага.

Она внимательно осмотрела вышивку на белых кожаных боках, не переставая улыбаться, провела пальцем по ребристой подошве. Она радовалась обновкам так, словно это были не джинсы и ветровка, а роскошные платья, жемчуга и корона, усыпанная алмазами.

Мне стало неловко. Я перевёл взгляд с её разрумянившегося лица на кеды и только тут сообразил, что лучше было взять обувь на липучке – Алина же не умеет завязывать шнурки…

Она тем временем села в кресло, скинула жуткие матерчатые шлёпки и сунула ноги в кеды. Взяла в руки шнурки. Потянула их туда-обратно. Косясь на меня, заправила за бортики внутрь кед. Я решил, что лучше разобраться с этим сейчас, чем потом перевязывать шнурки посреди улицы.

– Нет, милая. Это делается немного по-другому.

Я присел рядом, вытащил белые шнурки (никогда не понимал, зачем их делают такого цвета; всё равно после двух-трёх прогулок станут серыми) и медленно, чтобы Алина уловила суть, завязал их сначала на левом кеде, потом на правом. Она сидела, не шелохнувшись.

– Поняла?

– Примерно…

– Потом потренируешься, если захочешь.

– А что будем делать сейчас?

– Сейчас – закончим с письмом. Помнишь наши любимые эн и эн-н-н?

– Эн и эн-н-н, – хихикая, передразнила она.

– А после обеда пойдём на прогулку.

– На улицу?

Она побледнела. Может, лучше и вправду было сказать об этом после еды; но раз уж пришлось к слову…