– Мой папочка, Тимофей Митрофанович, царство ему небесное. Собрал лесхозовских мужиков и сказал: ребятушки, кроме денег за каждую ударную смену литр «Московской», а под конек ящик «Столичной»! И мужики не подвели, работали как стахановцы, за лето сложили избушку всем на загляденье. А тут и мой непутевый муженек подключился. Отделка внутри дома – его работа. Он ведь рукастый был, столярно-плотницкие навыки еще в детстве приобрел. Отец неоднократно шутил: Ваня, тебе бы не в милиции служить, а деревянным зодчеством заниматься. Не учитывал папочка, что золотые руки голову заменить не могут. Иван ведь не бессовестный был, а просто дурной – сначала сделает, потом подумает. А дачу он эту любил, называл ее санаторием. Это, наверно, единственное, что нас объединяло по-настоящему. Даже когда мы развелись, нередко наезжал сюда. С моим папочкой они крепкую дружбу водили.

– А вы с ним встречались? – спросила Тамара.

– А как же, он ведь настырный был и беспардонный.

– Простите, Раиса Тимофеевна, за нескромный вопрос. Если не хотите, не отвечайте, – с виноватой улыбкой проговорила Тамара. – А почему вы развелись?

– Мезальянс, – усмехнулась Раиса Тимофеевна и стала луковицы складывать в мешок.

– А я думаю – мезальянс и Людмила, – многозначительно произнес я, выделив имя Людмила.

Раиса Тимофеевна вздрогнула, пожала плечами и стрельнула колким взглядом в мою сторону:

– Какая Людмила? Никакой Людмилы не знаю. – Она опустила глаза, пальцами дотронулась до висков и натужно улыбнулась: – Вы не договорили. Так что там луковый директор театра натворил?

– Ничего особенного, – ответил я. – На правах почетного ветерана Замухранской культуры схлестнулся с новым главным режиссером, они не поделили между собой одну актрису.

– И кто победил?

– Заведующий отделом торговли Облисполкома.

Раиса Тимофеевна хмыкнула и повернулась к Тамаре:

– Станислав Викторович совершенно не разбирается в повадках советской номенклатуры. Выставляет их какими-то придурковатыми камикадзе. Завотделом торговли, конечно, важная персона, но не ключевая. Без острой нужды ни за что не полез бы на чужую территорию. Театр – это вотчина отделов идеологии и культуры, за которыми внимательно присматривали чекисты.

– А если это любовь? – игриво спросила Тамара.

– Томочка, – пропела Раиса Тимофеевна на выдохе, – по-моему, сказки Станислава Викторовича на тебя плохо влияют. – Она замахала рукой, точно отгоняя назойливую муху: – Отсядь от него подальше.

Тамара послушно пересела на табуретку, стоящую рядом с Раисой Тимофеевной. И мне это, скажу прямо, очень не понравилось. На кончике языка уже крутилась язвительная фраза про российскую версию «Рабыни Изауры», но озвучить ее, слава богу, не успел. Раиса Тимофеевна, прижав к груди мешок с луком, резко поднялась из-за стола:

– Замочу севок и спать! Тома, не задерживайся, без тебя не усну.

Проводив взглядом Раису Тимофеевну, я торопливо подошел к Тамаре и положил руки на ее плечи:

– Уважаемая Тамара Олеговна, – прошептал я, – приглашаю вас ночью в гости. Если скажете «да», я еще раз схожу в душ.

Она прикоснулась подбородком к моей руке:

– Иди мойся, я постараюсь…

Ночное рандеву получилось странным и совсем не таким, как я его представлял. До часу ночи я терпеливо ждал, несколько раз подходил к двери комнаты Раисы Тимофеевна, оттуда доносились неразборчивые голоса. В конце концов, когда волнение, объясняемое предстоящим свиданием, поутихло, меня попросту сморило, и я уснул.

Тамара пришла посреди ночи, когда уже начало светать, и очень долго не могла меня разбудить. Наконец я открыл глаза, но это не означало, что я проснулся. Слушая Тамару, абсолютно ничего не понимал, умолял оставить меня в покое, и нес какую-то ахинею про то, что готовлюсь к важной встрече, мне надо собраться с мыслями, найти синий галстук с красными звездочками и, о ужас, называл Тамару Илоной. Ничего подобного со мной ранее никогда не случалось. По словам Тамары, понадобилось минимум четверть часа, чтобы привести меня в относительно нормальное состояние.

Наконец, присев на краешек моей кровати, она заговорила по существу. Ее усталый голос звучал тихо и ровно, но таил в себе что-то, несомненно, волнующее и предвещающее большие перемены.

Не без труда осознав сказанное Тамарой, я понял – моя оперативно-разыскная деятельность, толком так и не начавшись, уже закончилась. Раиса Тимофеевна неожиданно разоткровенничалась и подробнейшим образом изложила все то, что доселе являлось загадкой. Как это случилось, судить не берусь, меня там не было, я спал. А Тамара монотонно твердила, что это было просветление, ниспосланное свыше.

Итак, начнем из-за такта. Лейтенант милиции Иван Степанович Горкин, чтобы завоевать сердце распрекрасной студентки ЛГУ Раечки Васильевой, предпринял массированную и продолжительную осаду, завершившуюся подлинным триумфом. Раечка, долго пренебрегавшая видным, но простоватым, деревенским парнем, вдруг пожалела Горкина и сама отвела его в ЗАГС. Это случилось после того, как лейтенант, доведенный до состояния близкому к помешательству, едва не наложил на себя руки.

Впрочем, это мог быть и спектакль, но разыгранный до такой степени виртуозно, что девушка поверила и ощущала себя кругом виноватой злодейкой. Угрызения совести не оставляли ее ни на минуту.

Уже во время свадьбы Раечка поняла, что совершила непростительную ошибку. Жалость сменилась раздражением, и никаких других чувств к мужу она не испытывала. Оставалось надеяться на проверенное в наших краях «стерпится-слюбится» и еще на мистическую чепуху, рассказываемую подругами. Свежеиспеченной выпускнице истфака поверить в эти глупости было трудно. Но она, истязая себя, старалась изо всех сил побороть скепсис, занималась самогипнозом, иступленно повторяя – чудеса возможны. И, видимо, работала над собой не зря. Вскоре у них появился ребенок – Ленечка, что было наивно воспринято Раечкой как добрый знак, предшествующий началу новой, счастливой жизни.

Но, как известно, иллюзии – ненадежный ориентир. Бедная Раечка по-прежнему не жила, а мучилась и терпела. Терпела до тех пор, пока на нее не обрушилось чудовищное известие – у Ленечки есть единокровная сестричка Людочка, появившаяся на свет всего лишь на год раньше Ленечки. Оказывается, пока лейтенант безуспешно ухаживал, как ему казалось, за высокомерной Раечкой, его утешала добрая и ласковая воспитательница детского сада – Ниночка.

Пару недель Раечка горько плакала, а когда внешне успокоилась, ее стало не узнать. Из улыбчивой, романтичной, на редкость обаятельной, молодой женщины она превратилась в невыносимую, язвительную, упрямую стерву – Раису Тимофеевну. Правда, стерва из нее получилась весьма эффектная. По крайней мере, для мужчин – любителей острых ощущений – она представляла очень большой интерес.

Чтобы вымолить прощение, старший лейтенант Горкин в буквальном смысле валялся у нее в ногах, но она была непреклонна. Развод оформили быстро и стали жить порознь. Виделись лишь два раза в месяц, по часу – не больше. Ровно столько времени Раиса Тимофеевна предоставила старлею, а потом и капитану Горкину для общения с сыном.

Но одержимый капитан не терял надежды, верил, что рано или поздно фортуна вновь ему улыбнется. Он задаривал Ленечку фантастическими по тем временам игрушками, все семейство снабжал дефицитными продуктами, а главное задружился с дедом Тимофеем и много времени проводил на строительстве дачи. Притом капитан не забывал и про Ниночку с дочкой – посещал регулярно, подкармливал, одевал, оставался ночевать. Все это, разумеется, требовало денег. Милицейской зарплаты категорически не хватало. Постоянно приходилось занимать и перезанимать…

На помощь пришел земляк Горкина, тот самый, который работал в московском главке. Во-первых, он одолжил на неопределенный срок весьма приличную сумму, а во-вторых, посоветовал капитану взять под свое крыло несколько фарцовщиков, спекулянтов или других несознательных граждан, живущих на нетрудовые доходы. От них не убудет, если часть неправедных барышей отдадут нуждающемуся капитану.

Горкин, приученный чтить советские законы, конечно, колебался, но не долго. На день рождения Раисы Тимофеевны он подарил ей каракулевую шубу с высоким, стоячим воротником. Поглядев на себя в зеркале, она прошептала: всемилостивейшая государыня, и с удивлением окинув взглядом своего бывшего мужа, мысленно назвала его волшебником.

Все испортил неожиданный визит лектора-международника, явившегося с букетом пестрых тюльпанов, флаконом рижских духов и коробкой пирожных из «Метрополя».

Примерно через неделю Горкин избил лектора.

Изложение хода последующих событий совпадало с тем, как три дня назад их описывала Варвара, за исключением нескольких моментов. Земляк привозил на хранение «кассиру» (так он прозвал Горкина) не валюту и золото, а рубли и советские, серебряные монеты, выпущенные в двадцатые годы. Вероятно, у земляка были и другие «кассиры».

После посадки земляка Горкин перепрятал деньги на даче Раисы Тимофеевны, с которой к тому времени у него выстроились ровные, товарищеские, но не афишируемые отношения. Договорились, что в случае непредвиденных обстоятельств, Раечка свалит все на своего, к тому времени покойного отца. Но вообще-то майор Горкин был абсолютно уверен, что сюда никто не сунется: эта «дачурка» заговоренное место.

В конце восьмидесятых Горкин захворал, врачи поставили неутешительный диагноз. И он распорядился: Раечка, после моей смерти деньги отдашь Людмиле, а весь бизнес перепишу на Леонида. Так они и сделали. Людмила получила чемодан с рублями за полгода до Павловской денежной реформы 1991 г. По словам Раисы Тимофеевны, несусветная дура все прошляпила – большая половина денег превратилась в фантики.

Серебряные монеты случайно обнаружил Ленька в начале апреля, то есть совсем недавно. Они хранились под полом на чердаке. Ленька приподнял деформированную доску, о которую неоднократно спотыкался, чтобы прибить ее по новой, и увидел там болотные сапоги. В них-то он и нашел серебро. Монеты были сложены в одинаковые, серые, шерстяные носки, связанные на большую ногу – по семь носков в сапоге.

Конечно, находка Леньку обрадовала, но умеренно. Он поинтересовался нынешней ценой этих монет и понял, что на вырученные за них деньги много не купишь. Но зато появилась надежда, что где-то спрятано и остальное. Он и до этого был уверен, что у его папаши, несколько лет к ряду торговавшего спиртным, должна быть заначка, очень большая заначка. Ленька попытался выведать у мамули, но она упрямо молчала.

Вот об этом и рассказала Раиса Тимофеевна.

– И тогда Ленька, разумеется, вместе с Варварой начал собственное расследование, – сказал я, глядя на бледное, измученное лицо Тамары. – Меня они подключили в качестве лазутчика.

Тамара с моей версией согласилась:

– Сразу после майских праздников он дважды ездил в Москву, совершенно перестал заниматься Фондом, и со спиртным тоже начались заморочки. Один из поставщиков жаловался, что Леонид Иванович неожиданно отказался от большой партии водки, хотя договоренность была железная. Сказал – водярой больше не интересуется, на повестке более важные дела. Я ведь знаю его еще по комсомолу, всегда был дисциплинированным и обязательным. А тут, словно его подменили, говоришь с ним, а он, как будто не слышит. Потом потащил в Москву и меня…

Утром Тамара сбегала к соседу, на его машине добралась до станции и оттуда позвонила Леньке. Он, пришибленный и больной, приехал во второй половине дня. Приехал вместе с разгневанной Варварой. Они на троих заперлись в комнате Раисы Тимофеевны. Несколько раз оттуда доносились вопли Варвары и визги Раисы Тимофевны. Их было слышно даже в летней кухне, где мы пили кофе с Тамарой. Ее мутные глаза, похоже, закрывались помимо ее воли.

– Что будешь делать? – пробормотала она, тряхнув головой.

– Надо куда-нибудь пристроиться.

– А есть куда?

– Есть, но не шибко хочется. Повторение пройденного – не мой жанр. Я ведь и возле Раисы Тимофеевны оказался главным образом, чтобы спрятаться от рутины. Подумалось, какой-никакой, а все-таки эксперимент. Понимаешь, возможно, я ненормальный – капризный привереда или попросту инфантильный Демьянушка-дурачок, но забираться в одну и ту же песочницу, где много лет подряд лепил одни и те же куличи, скучно и противно.

– Леонид говорил, у тебя немаленькие долги. Как угораздило-то?