Оказавшись на втором этаже, мы прошли по коридору мимо их офиса, завернули за угол и оказались в крошечно закутке без окон, где, если не изменяет память, раньше хранила свой инвентарь уборщица.

– Мое рабочее место. – Филипп показал на большой стол с металлическими ножками, занимавшим едва ли не треть закутка. На потертой, белесой столешнице стоял новенький компьютер.

Филипп вывел на экран монитора проект договора:

– Взгляните, если будут замечания, исправим, – скороговоркой произнес он и пододвинул ногой колченогую табуретку.

Я присел и, особо не вчитываясь, пробежался по тексту:

– Нормально, – кивнул я и уступил место Филиппу.

Он распечатал три экземпляра и, отодвинув клавиатуру, разложил их на столе.

Я расписался. Аналогичные действия осуществили с актами.

– Идем знакомиться с новым боссом? – спросил я.

– С директрисой, – поправил меня Филипп.

В приемной хозяйничала молоденькая секретарша весьма приятной наружности. Она вынимала из шкафа картонные папки, протирала их влажной тряпкой и стопками складывала на широкий подоконник. При других обстоятельствах я бы непременно с ней заговорил, сказал бы что-нибудь шутливо-комплиментарное, но глядя на смурную физиономию Филиппа, посчитал это лишним.

Наконец из кабинета вышел приземистый, лысоватый дяденька с кожаной папкой подмышкой. Мне показалось, что от его головы идет пар.

– Пожалуйста, проходите, – указала на дверь секретарша.

Переглянувшись с Филиппом, мы вошли в кабинет.

Пока босс не свалил за океан, я бывал там неоднократно, казалось, интерьер помню досконально, но, странное дело, в первый момент никаких изменений не заметил. Глазами поискал хозяйку, и вдруг – далеко не сразу – обнаружил, что директорский стол переехал от стены напротив двери к ближнему окну, в правый от меня угол. Невольно подумал: зачем, ведь это неправильно, уличный свет падает справа.

Директриса поднялась из-за стола, и я от неожиданности вздрогнул. Мне протягивала руку не кто-нибудь, а та самая Галатея, с которой мы три года назад случайно встретились возле Дома кино (об этой встрече рассказано в самом начале повествования).

– Давно не виделись, – усмехнулась она, взяла у Филиппа бумаги и, не присаживаясь, их подписала. Затем отдала их Филиппу: – Скажите в бухгалтерии, чтобы не тянули.

Филипп кивнул и молча вышел из кабинета.

– Гневается Филиппок и даже не скрывает, дурачок. – Она присела в свое кресло и рукой указала на стул, стоящий возле ее стола.

Я тоже присел.

– Демьян, я тебя не узнаю, – вдруг хмыкнула она с какой-то незнакомой мне, простецкой, вызывающей интонацией: – Куда подевалась твоя галантность, где незаезженные, демьяновские комплименты?

– Выглядите прекрасно, – буркнул я. – Судя по вашей грациозной осанке, ослепительной улыбке и бодрому взгляду, вы одолели препротивную тетку хандру. Наверно, выселили ее из своей уютной квартиры на Таврической куда-нибудь в Девяткино.

– Молодец, Демьян, все помнишь, – засмеялась она, издавая хриплые, лающие звуки и при этом, вздрагивая всем туловищем. Казалось, что она подпрыгивает в кресле, и эта забава доставляет ей огромное удовольствие.

Это была совсем другая, неузнаваемая Галатея, напрочь утратившая даже остатки былого шарма. Мысленно я назвал ее теткой Галатей.

– Навела про тебя справки, – перекосив рот, сказала тетка: – Говорят, сидишь без работы? Приходи ко мне. Возьму. С осени начнем готовить общественное мнение.

– В поддержку коммунистов? – пошутил я.

Галатея нахмурилась:

– В поддержку действующего президента, хотя и коммунистов со счетов сбрасывать не стоит. Они еще пригодятся, – невозмутимо и твердо говорила тетка, вступившая в ряды КПСС еще в студенческие годы.

– Простите, я что-то не возьму в толк, при старом руководстве фирма была сугубо коммерческим предприятием. Капремонт, торговля стройматериалами, еще какие-то прибыльные услуги, и лишь по чуть-чуть, не понимаю зачем, упражнялись на ниве культуры и просвещения. Теперь что, будет иначе?

– Да, будет иначе. Планируем зарабатывать в разы больше, чтобы хватало и на хлеб с вологодским маслом, и на проведение масштабных социокультурных мероприятий. Например, займемся поставкой медицинского оборудования, собираемся возить компьютеры, другую оргтехнику. При этом надеемся и на бюджетные вливания.

Зазвонил телефон, она подняла трубку:

– Слушаю… Спасибо, через три минуты освобожусь. – Положив трубку, она встала и подошла к платяному шкафу, открыла дверцу и стала оглядывать себя в зеркале. Со спины она выглядела вполне прилично – явно просматривалась талия, а на удивление ровные спина и ноги напоминали прежнюю Галатею. Не поворачивая головы, она заговорила, растягивая звуки и делая паузы между словами: – Уверяю, Демьян, со мной не пропадешь. Грядут большие дела, тебе будет интересно, но, предупреждаю, совсем не просто. Изображать из себя рефлексирующего лошару не позволю.

– А что будет с Филиппом?

Она резко повернулась, на ее лице обозначилась саркастическая улыбка:

– Демьян, я на десять лет старше тебя – возраст, не позволяющий совершать детские ошибки. Филиппок симпатичный парнишка, по-человечески он мне нравится, но вынуждена буду его уволить. Сам посуди, зачем мне засланные казачки. Он ведь на своего так называемого босса готов молиться.

– Босс хочет вернуться в Россию?

– Уже вернулся, правда, никто об этом не знает. И ты тоже! Думай.

Выйдя в приемную, я увидел двух импозантных мужчин. Одного узнал, в прошлом он занимал немаленький пост в Горкоме партии. Он тоже меня узнал и принялся трясти мою руку с такой восторженной страстью, точно хотел ее оторвать…

Дома застал Вику. Мы с ней не виделись около месяца. В последний раз забегала за своими летними нарядами. Примчалась, собрала вещички и убежала. Вот и сейчас она опять торопилась:

– Папа у меня есть парень, его зовут Егор, он юрист. А у Егора – начальник, которому на днях исполняется пятьдесят лет. Егор – ответственный за юбилей, так что тебе придется немного порифмовать – строчек сорок, не больше, с прицелом, что будут поздравлять человек пять-шесть. Маме я отдала шпаргалки: биография начальника, характеристика и наш собственный вариант сочинения.

– Между прочим, Вика с Егором написали очень неплохо, – хитро улыбнулась Илона, – но ребятам почему-то не нравится. Подредактируешь?..

– Не подредактируешь, – перебила ее Вика. – Нужен новый текст.

– Когда нужен? – спросил я.

– Завтра утром забегу перед работой.

Я посмотрел на Вику, потом на Илону:

– Наша дочь устроилась на работу?

Ответила Вика:

– Да, папочка, в платной поликлинике помогаю процедурной медсестре. Подробности – завтра…

Вика чмокнула меня в щеку и умчалась в поликлинику, так как ее отпустили всего на полтора часа.

Укоризненно посмотрев на Илону, я спросил:

– Почему ты не сказала, что дочь работает?

– Не хотела тебя расстраивать. Подумала, начнешь дергаться и опять устроишься к кому-нибудь сиделкой.

Кажется, в этот момент я готов был взорваться. Но, к счастью, обошлось без эмоциональных всплесков. Илона обняла меня и, поглаживая по голове, словно ребенка, вкрадчиво сказала:

– Демьян, все наладится. Сейчас поешь и усаживайся рифмовать. Надо помочь дочери. А в ближайшие дни, наверно, после юбилея, познакомишься с Егором. Он придет свататься…

Пятая часть

Тетя Сима – моложавая, энергичная женщина пенсионного возраста в кепке, сдвинутой на затылок, джинсах и черной косухе – приехала в Питер в середине октября.

Мне показалось, что в аэропорту ее принимали за иностранку или за экзальтированную чудачку. По крайней мере, люди на нее посматривали с любопытством, усмешкой, недоумением. Ее порывистые движения, нарочито четкая артикуляция и громкая речь, широкая, можно сказать, детская улыбка, подолгу не сходившая с ее лица, выделяли тетю Симу из толпы настолько, что не обратить на нее внимания было невозможно.

– Ребята, я в Ленинграде! – пропела она, выходя из такси возле блочной хрущевки, спрятавшейся внутри квартала на Гражданке. Закинув голову, она внимательно посмотрела на крону березы с пожелтевшими листьями и вдруг подмигнула ей: – Привет, девчонка!

Вымахавшая «девчонка», которую я помнил еще тонюсеньким деревцем, уже была вровень с окнами тети-Симиной квартиры на третьем этаже.

Невольно возникла парадоксальная ассоциация – «Калина красная», притом не только у меня. Илона, во все глаза глядевшая на тетю Симу, вдруг повернулась ко мне и, широко открывая рот, едва слышно шепнула:

– Шукшин…

Но тетя Сима услышала и помотала головой:

– Люблю березку русскую, то светлую, то грустную… – проговорила она, посмеиваясь, и отрешенно посмотрела вдаль: – Кто написал, помните? А я с ним была знакома. Александр Прокофьев, на Богословском похоронили…

Спустя несколько минут, когда мы оказались в малогабаритной, двухкомнатной квартире, Илона заговорила про долг:

– Симочка, завтра отдадим полторы тысячи, остальное, прости нас непутевых, только к новому году.

Тетя Сима, забавно вытаращив глаза, замахала руками:

– Деньги оставьте себе, после свадьбы будете оплачивать Викулино жилье, молодые должны жить отдельно, иначе ничего хорошего не получится.

Испытывая небольшую неловкость, я вдруг поймал себя на мысли: наша добрая фея, слава богу, теперь рядом и это очень хорошо.

Илона попыталась ей возразить:

– Егор достаточно прилично зарабатывает, он уже снял квартиру.

Эти аргументы подействовали на тетю Симу возбуждающе:

– Как вы не понимаете?!. – неожиданно взорвалась она, добавив несколько русских и немецких ругательств, включая громоподобное donnerwetter. – Девочка должна быть независимой, пусть платят пополам!

И в этот момент – о ужас! – она была очень похожа на Раису Тимофеевну. Ее гневная физиономия, заставила меня призадуматься: так ли все однозначно благостно?

Целую неделю тетя Сима с сестрой Генриеттой, то есть моей тещей, наводили порядок в квартире – мыли, чистили, переставляли мебель, подклеивали обои, раскладывали фотографии, перебирали бумаги, что-то выбрасывали. Мы с Илоной порывались им помочь, но сестры наотрез отказались:

– Как вы не понимаете?!. – укоризненно вопрошала тетя Сима. – Нам же с Геночкой надо наговориться!

При этом Вика, иногда забегавшая к ним после учебы или работы, нисколечко им не мешала.

– Ну что вы сравниваете, она же девочка! – говорила по телефону тетя Сима так громко, что я, находясь на почтительном расстоянии, отчетливо слышал ее счастливый голос.

Между прочим, Геночка, всегда невозмутимо сдержанная и молчаливая – типичная советская, пожилая женщина, прожившая непростую жизнь и оттого замкнувшаяся в себе – за эту неделю резко переменилась. Она все время стремилась высказаться:

– Симочка столько времени не была в России, а ориентируется в нашей обстановке лучше любого из нас. Про чеченские события прочитала целую лекцию, хоть печатай в «Аргументах и фактах».

– А что рассказывает про Германию? – спросил я.

– Ругается, называет немцев легкомысленными, – взволнованно тараторила Геночка. – Их толерантность по отношению к приезжим – мина замедленного действия. Скоро Deutschland превратится в восточный базар. – И ни с того ни сего: – А я и не знала, что немцы – это немые.

Илона с удивлением посмотрела на мать:

– Что значит – немые?

– Немцами в старину называли всех пришельцев с запада, не говорящих по-русски. – менторским тоном проговорила Геночка и вдруг, громко фыркнув, добавила: – Теперь матерщинников буду величать исключительно немчурой.

– Смотри, мама, – ухмыльнулась Илона, – как бы Симочка не обиделась. Она ведь тоже, сама знаешь, грешна, за этими словечками в карман не лезет.

Теща ответила мгновенно и воинственно: