2

Закончив читать двенадцатую главу, Артём загнул уголок страницы, отложил книгу и устало посмотрел на мать. От продолжительного чтения хотелось пить. Тёплая вода из бутылки потекла по пищеводу, утоляя жажду. Он старался читать с выражением, как в аудиокнигах, которые иногда слушал в наушниках во время прогулок. Вряд ли у него получалось это достаточно хорошо, но прикованной к постели матери не из чего было выбирать. Книги из серии «женский любовный роман» имели отдалённое общее с тем, как любовь проявлялась между людьми в реальности. Более того, они могли навредить неокрепшему уму, исказить такой сложный механизм, как отношения между мужчиной и женщиной. Он не осуждал вкусы человека, подарившего ему жизнь. Напротив, пытался отмечать интересные с его точки зрения сюжетные ходы в нехитрых перипетиях главных героев. Одним достоинством бульварное чтиво, несомненно, обладало – в нём присутствовали яркие эмоции, недостаток которых заставлял читателей тратить деньги на покупку такого рода книг. Такие же страсти приводили киноманов в кинотеатры, а меломанов в магазины с пластинками.

Через неделю он прочтёт матери ещё две главы. А когда книга закончится, купит следующую, как делал много раз до этого. Прочитанная история отправится в коробку к пожелтевшим собратьям. Бумажную, пахнущую типографией книгу, не сможет заменить бездушный планшет. Шелест страниц и осязаемый вес имели значение наравне с самим рассказом.

Это то немногое, что он мог сделать для застрявшей между мирами матери. У него отсутствовала возможность переселиться к ней в палату или навещать её каждый день. И не только потому, что больничные правила не позволяли проживать с пациентами. Он пробовал существовать в таком режиме и выбился из сил за пять недель. Загнал себя, как борзая, бегущая по круговой трассе за картонной мишенью.

Он прислонился затылком к высокой спинке кресла и закрыл глаза. В наступившей темноте заплясали белые точки. Через стекло доносились несмолкаемые отзвуки уличной жизни. Хотел бы он знать, что видела и слышала мама на дне ледяной пропасти, в которую угодила без малого тринадцать месяцев назад.

– Думаю, я способен закончить сессию без долгов и троек, мам, – сказал он с закрытыми глазами. – Римское право и основы государства и права. Та ещё гадость. Успею подготовиться. Потом два месяца свободы до сентября. Буду ездить на пробы, читать Станиславского и пить пиво. Ну ладно, про Станиславского я загнул. Шучу. Ох, мам, надеюсь, где бы ты ни была, ты меня слышишь. Разговаривать с собой довольно-таки странно. Что ещё? Завтра у меня свидание. Можешь порадоваться за своего сына, не так уж он безнадёжен. Пока могу сказать, что она очень красивая. Её зовут Вика, и она мне нравится. Не загадываю наперёд, ещё одно разочарование окончательно меня прикончит. Попробую плыть по течению, наслаждаясь текущим моментом. Сомневаюсь, что это возможно, но я рискну. Ещё надеюсь, что не буду вести себя на свидании как придурок. Рядом с красивой девушкой мозги неожиданно начинают плавиться. Хм. Мне бы хотелось оставить о себе хорошее впечатление. Так… Про Барсика я говорил в прошлый раз. У него оказался игривый характер, мы с ним поладили.

Артём замолчал, переводя дух. Мама лежала на медицинской кровати с колёсиками, укрытая лёгким одеялом. Бледное, исхудавшее лицо выражало бесстрастное равнодушие. Зрачки под веками не двигались. Она могла самостоятельно дышать, и врачи называли это чудом. Каждый проведённый в коме месяц Артём приравнивал к году. Морщины углубились, щёки впали. Он не мог смотреть на неё без проступающих в уголках глаз слёз. Она лишилась своих длинных волос, потому что медсёстрам так удобнее ухаживать за ней. Её кормили через зонд протёртой пищей, делали массаж, переворачивали несколько раз на дню, не давая возникнуть пролежням. В общем, поддерживали жизнь в теле с запертой внутри него матерью. Профессионально делали то, с чем он не смог бы справиться в одиночку дома.

Никто не мог сказать ему, как долго продлится кома. Люди освоили ближний космос, но не могли разобраться в содержимом собственных голов. Поразившая центральную нервную систему черепно-мозговая травма привела к коматозному состоянию, вот и всё, что ему известно. Парадокс кота Шрёдингера как нельзя лучше подходил под описание травматической комы. Только у кота был час, и шансы выжить равнялись шансам умереть. В случае с комой любые положительные прогнозы вызывали обоснованное подозрение. На одной чаше весов ущербная жизнь. А кома без последствий – исчезающая редкость; на другой – неизбежная смерть. Сейчас весы неподвижны, но могли склониться в любую сторону от простейшего сквозняка. Статистика выхода из комы не вызывала оптимизма. Неподвижное существование приводило к болезням. Ослабленный иммунитет не мог справиться даже с простудой. Люди умирали от плёвых инфекций, не приходя в сознание.

Благодаря стараниям Артёма по-спартански оборудованная палата стала выглядеть не так мерзко. Он притащил из дома фотографии и некоторые милые безделушки, такие как мягкие игрушки и искусственные цветы. Руководство больницы дало разрешение на размещение в палате посторонних предметов. Неважно, во что он верил, привычные вещи делали его нахождение рядом с матерью менее болезненным.

Содержание матери в отдельной палате обходилось ему в две трети заработка. Оставшиеся деньги расходовались на оплату коммунальных счетов, еду и разные мелочи. Стипендия тратилась на редкие развлечения, в основном на кофе в «Берлоге». Поправить положение он рассчитывал за счёт аренды большой комнаты. Той, что ещё прошлой весной занимали родители. Да, отец, обретший новое счастье, периодически давал ему денег. Без этих дополнительных сумм он бы не справился. Пришлось бы по согласованию с отцом переезжать из двухкомнатной квартиры в однокомнатную, а разницу тратить на больничные расходы, покуда они требовались.

Вырученные от продажи остатков автомобиля средства пошли на выплату собственнику, в чей автомобиль Артём въехал перед тем, как врезаться в столб. Убытки за ремонт грузовика погасил отец. Суд признал пострадавших виновными в массовом происшествии из-за несоблюдения правил дорожного движения. Артём никогда и никому не рассказывал о том злополучном дне. О минутах, предшествовавших аварии. Даже отцу. Тем более отцу, который имел право винить в трагедии сына, находившегося за рулём «Весты». Почему он молчал, для него самого являлось загадкой. Он мог ткнуть отца носом в предательство, выложить неприкрытую правду, раскрыть корень зла. Не разгуливай отец по стоянке с любовницей, мать бы не свихнулась от горя. Аварии можно было избежать. Жизнь потекла бы по другому руслу. Но он набрал в рот воды и в нечастом общении с отцом никак не поднимал события конца мая прошлого года.

Он зевнул, прикрыв ладонью рот. Экзамен высосал из него много энергии. Что зимой, что летом Артём чувствовал себя одинаково разбитым. Подспудная депрессия по капле выкачивала из него жизненные соки. Для устранения течи у него отсутствовали и навыки, и инструменты. Он взвалил на плечи тяжёлую ношу и удерживал её только благодаря молодости. Он избавился от всего лишнего, чтобы уменьшить нагрузку. Работал, учился, иногда встречался с друзьями в полюбившемся кафе. И всё. Мог ли он при таком положении дел ввязываться в отношения, одному богу известно. Девушке нужно внимание и время. А некоторым и деньги. И если внимание он мог обеспечить, то времени и денег не хватало самому.

Он хотел изучать актёрское мастерство. Для него это теперь так же ясно, как и то обстоятельство, что человеческая жизнь хрупка, как яичная скорлупа, но продолжал учиться на юриста. Устоявшаяся схема могла попросту не потянуть резких перемен. Пока мама странствовала по чёрной дыре, он не мог распоряжаться отведённым ему временем по своему усмотрению. В хаосе гармонию не построить. Отсрочка от армии давала возможность ухаживать за матерью. Скакнув с одной специализации на другую, он привлечёт к себе внимание военкомата. Там могут счесть, что кома близкого родственника не причина для уклонения от службы. Поэтому юрфак помогал балансировать на слабо натянутом канате над ямой, заполненной дерьмом.

– Что с тобой случилось, мам? Какие демоны заперты с тобой под замком? – спрашивал он в тишине. – Чёрт, я и сам скоро сойду с ума.

Дверь палаты открылась, Артём замолк. Вытер слёзы правой рукой, выпрямил спину.

– А, Артём, здравствуй. Как твои дела?

Врач не стал протягивать ему руки, а принялся за осмотр сложного пациента. Посветил фонариком в глаза, приподняв веки. Изучил показания монитора, куда выводились данные о сердечном ритме. Осмотрел кожные покровы, сохраняя невозмутимое лицо. Артём не смог бы стать врачом. Ему не доставляло удовольствия копаться в чужих болячках. Для этого надо самому быть немного больным в хорошем смысле и воспринимать смерть как обыденность.

– Здравствуйте, доктор. Дела? Вроде неплохо. У моей мамы есть улучшения?

– Боюсь, мне нечем тебя порадовать. У твоей матери стабильное состояние. Плановое обследование мозга назначено на середину следующей недели.

– У вас будут новые данные? – в голосе Артёма давно не сквозила надежда.

– Скорее нет, чем да. Наверное, мы получим те же показатели, что и в прошлый раз. Анализ крови не дал никаких результатов. Чудо, что твоя мама дышит без аппарата искусственного дыхания. При коме четвёртой степени это невозможно.

Артёму не нужно было объяснять, что это самая безнадёжная степень.

– Но она дышит, – подтвердил он.

– Медицина и в наше время не знает всех ответов. Мозг человека – сложная штука.

– Шанс ведь есть?

Доктор бросил на Артёма взгляд, полный откровенного удивления.

– Не заставляй меня врать тебе. Я невролог, а не предсказатель, Артём. Мы не знаем, что с твоей мамой. По всем признакам она должна была умереть. – Невролог сел напротив, потёр гладкую щёку. От него приятно пахло лосьоном после бритья. – Я ведь могу открыто с тобой говорить?

– Вы же сами сказали, что не хотите давать мне ложную надежду, – сказал Артём. – От того, что вы не будете использовать слово «смерть», маме лучше не станет.

– Я не хочу навредить тебе, – врач сделал акцент на последнем слове. – Ты находишься в подавленном состоянии уже сколько? Год? Это большой срок. Твоя мама хотела бы, чтобы ты жил полной жизнью.

– Вы не можете знать, чего бы она хотела.

– Любой нормальный родитель хочет для своих детей счастья, – ответил мужчина. – У тебя есть дети?

Последнее о чём Артём думал в своей запутанной жизни, были дети. Он и себя-то обеспечивал не в полной мере.

– Нет, мне всего двадцать лет.

– Тогда понятно, почему тебе трудно понять меня. Мой первый сын появился на свет, когда мне исполнилось девятнадцать. Сейчас ему столько же, как и тебе. Он так же ищет себя, пробует мир на прочность и утверждается за счёт необоснованного высокомерия.

– К чему вы ведёте?

– Какой бы срок ни был отпущен твоей маме, надо учиться коммуницировать с ней в новых условиях. Не ждать чуда, а радоваться времени, которое ты с ней проводишь. Понимаю, как дико это звучит.

Артём поёрзал в кресле, сцепил пальцы между собой, испытывая слабое дежавю. Похожие мысли он слышал от доктора неоднократно.

– Я и радуюсь, – сказал он не слишком уверенно.

– Врать нехорошо в любом возрасте, молодой человек. В медицинских журналах описаны случаи, когда пациенты благополучно возвращались из комы через десятки лет. Надежда – это хорошо, но ты должен быть готовым к любому развитию ситуации. И к самому безрадостному в первую очередь. Понимаешь меня? Выход из комы – это не всегда полноценная жизнь. Отсутствие последствий – это скорее исключение, чем правило. Тебе известно такое словосочетание, как вегетативное состояние?

Артём кивнул. Апаллический синдром, или вегетативное состояние. Его бросало в дрожь от одного вида скрюченных больных на снимках, выложенных во Всемирной сети.

– Интернет мне в этом помог.