Вокруг больницы беспорядочно настроили от шоссе до берега реки много чего ещё. Голубая длинная баня имелась там с трубами из калёного кирпича. Вдоль неё стояли парковые гнутые скамейки для отдыха после парной и истязания мочалками из куги, которые запросто можно бы использовать как тонкие напильники в мастерских. Баню ни с чем перепутать нельзя никак. Вокруг неё на рыбацких стульчиках сидели мужички в фуфайках и тётки в разных шубах. Перед ними на клеёнках красовались берёзовые веники. Дубы в Зарайске не росли, пихта тоже, о можжевельнике местные и не слышали сроду, а больше и париться – то никто не знает чем. Но берёзовых на продаже было столько, что отлупить ими можно было бы половину населения, если суметь разом втиснуть его в парную.

А рядом с диспансером, расписанным под игрушку для развлечения грудных детишек, возвышалось трёхэтажное серое бетонное сооружение, которое прибрала к рукам районная милиция. Смотришь на него и уже боишься даже без билета в автобусе прокатиться. И если тебе хотелось подсознательно пошалить, сделать самый малюсенький противоправный поступок, ну, ветку сломать на клёне, то, глянув со стороны на милицию, ты, наоборот, пойдешь на центральную улицу и переведешь благородно пару- тройку бабушек через дорогу. Страшно смотрелась милиция и одним своим видом сильно снижала уровень преступности.

Виктор с Шелестом записались на приём к психиатру высшей категории, которого выгнали из московской больницы имени Кащенко за употребление спирта в рабочее время, от чего он почти ничем не отличался от параноиков и даже дебилов. В Зарайске спирт он пил только после трудового дня, смывая с души следы общения с пациентами. Душа у него была чувственной и жалостливой. Не пил бы спирт – мог сдуреть. Потому, что общался с контингентом ласково, а контингент чувствовал себя абсолютно здоровым и оскорблялся, что профессор Салов с ним сюсюкает как с детишками из младшей группы детсада. Коля Шелест повторил доктору всё, что доложил Господу на исповеди. Доктор Салов вызвал по внутреннему тётку с широкими как у Вити Сухарева плечами и сказал:

– Клептоман. И чтоб через пару месяцев он без спроса даже хлеб в столовой не мог взять. Понятно выразился?

– Через месяц, гарантирую, он собственную пижаму без спроса не сможет надеть.– Сказала томно тётка, взяла Колю под руку и увела в неизвестность с решетками и дверьми, которые открывались личным ключом врача или медсестры, похожим на рукоятку для запуска мотора старого грузовика.

– Ну, с… – Профессор внимательно и пугливо оглядел огромного Сухарева.– Вы – то, батенька, здоровы. Мне даже смотреть вас нет смысла. Так видно.

– Ошибаетесь, доктор.– Замялся Виктор.– Со мной вот какая хрень творится.

И за два часа он пересказал профессору и сны свои, и мысли о нездоровье головы.

Доктор Салов откинулся на спинку кресла и без эмоций глядел в потолок.

– А чего ему особо подпрыгивать – то? – Сухарев глядел на доктора Салова с закономерной жалостью. – Ему каждый день психи столько плавленого свинца в уши льют, что он уже и не помнит как менять выражение лица с никакого хотя бы в злое.

– Я вот что подумал.– Очнулся доктор так же быстро как и в себя провалился. – Вы, значит, голос Разума до Кызылдалы не слышали и про всякие премудрые вещи философские не размышляли? Они, Виктор, у вас не бредовые, размышления. Они научные. Я состою в Академии наук СССР член – корреспондентом. Оттуда не выгнали пока. С учёными много о чём говорил. Не только о психиатрии. Так вот – у Вас в мозге явно чувствуются следы постороннего вмешательства. Хорошего, причём. Он у вас совершенствуется. То есть не просто пополняется информацией, а вот именно получает откуда – то извне высокую способность всё верно анализировать и всё трактовать именно близко к истине, абсолюту, который неопровержим. И голос этот – не человеческий. Вот что я понял. Хотя в потустороннее не верю и в абсолютный космический разум верю осторожно очень. То есть допускаю, что Разум Всеобщий может быть. Но тут, в Вашем случае, вмешательство положительное прослеживается явно.

Придумать такое нельзя. Присниться оно тоже не может. Это что – то другое. Поэтому предлагаю поговорить с учёными нашими. В Зарайске преподают учителям будущим философию профессора, высланные из Москвы в войну. Они обратно решили не возвращаться. Это Дорохов и Маслов. Я сейчас им позвоню. Встретитесь и, возможно, они предположат нечто реальное. Но к психиатрии Ваш вопрос никакого отношения не имеет.

– Я на слово Вам верю.– Улыбнулся Сухарев. – Но у Вас же есть тесты специальные. Проверочные. Может, прогоним их через мою голову?

Профессор Салов, шестидесятилетний, не очень хорошо ухоженный мужчина с продольной лысиной от лба до шеи, покрасневшим с помощью длительного питья спирта носом, толстый в от груди до бёдер, но с худыми руками и ногами, коротким кривыми пальцами – сам был похож на больного. Не паранойей, конечно, Ну, может у него кишечник плохо работал или сердце сбивалось с ритма здорового. Дышал он глубоко и сипло. Говорил, с трудом выдувая внутренним воздухом слова.

– Вот Вам, Виктор, четыре основных теста. – Он достал из ящика стола скоросшиватель, из которого вынул несколько листов, отпечатанных в типографии. Там кроме букв были диаграммы и рисунки всякие. – Это для шизофреников тесты. Они голоса слышат, видят разные нелепые сущности и не сомневаются, что всё услышанное – правда и сущности, похожие на расплывшиеся привидения – настоящие.

Стал Сухарев отвечать на вопросы с листков и пересказывать смысл картинок. Полчаса на это ушло.

– Не… Ничего нет близко.– Выдохнул профессор. – Вы здоровее меня и наших психиатров. Полноценный развитый человек с прекрасным мозгом. А Бог, извините, с Вами не разговаривает? Вы его голос слышали?

– Никогда.– Виктор с удивлением глянул на психиатра.– А, действительно, почему? Я священник. От его имени грехи людям отпускаю. Но он сам мне ни одного слова не произнёс. Как, например, людей на праведный путь наставлять? Может я что- то не так делаю. Нет, со мной не говорит он. А тот, кто говорит – явно не Господь. Потому, что сам смеётся над Библией и находит в ней натуральные ляпы, ошибки да путаницу с враньём. И над Богом смеётся.

Над отцом Иисуса. Да и Христа ругает. Не стесняется. Примеры из библии приводит, где Иисус врёт, рассказывает, что он не с любовью к нам относится, а готов мечом покарать всех, кто его не любит и раздор между родными готов всегда провоцировать, чтобы отец был против сына, дочь против матери и свекрови. Специально мучения – испытания всем даёт с радостью и любовью. Не станет Христос опускать себя даже в моих глазах. И отца не сдаст. Чтоб боги себя ругали за злобу и враньё? Это ж абсурд. Как потом в их святость верить?

А самое главное – то в чём! Всё про него в Библии рассказывают апостолы. Один одно говорит, другой – противоположное. А сам он ни строчки почему- то не написал. Ни в библию, ни на заборе каком – нибудь. И отец Иисуса одному только Моисею про создание мира рассказывал. А народа тогда уже много было. Плодились, блин, и размножались. Хотя мог бы он и сам запросто книжку написать. Бог он или кто? Ему же это – раз плюнуть. Он целый мир за шесть дней слепил. А написать об этом – слабо ему было или как? Минуты две бы заняло всего – то. Вот Голос Разума насмехается над божественной троицей, а никто его не наказывает, не карает. Не могут? Или им по фигу? Христу конкретно? Да вряд ли! Он свою славу охраняет как золотой прииск. И верующие все его славят. Библию – то если и читают, то особо в путаницу, враньё и злость Христову не вникают. Не видят этого. Да и зачем?

– Верно говорите.– Кивнул профессор.– Ну, так я звоню философам?

– Конечно.– Сухарев поднялся, поправил на себе пальто и шапку надел.– Иначе – какого я сюда пёрся? Надо выяснить – что со мной. Ведь если что- то есть, то оно есть. Я же не выдумываю. Вот послушайте, что мне Голос Разума вселенского сказал однажды.

– Запомни, Виктор, мысли этого мудреца. – Сказал он – Они честнее и важнее библейских сказок. «Научитесь познавать людей: познание людей удобнее и нужнее, нежели познание богов.

Народы! Старайтесь прежде иметь добрые нравы, нежели законы: нравы суть самые первые законы.

Не будь членом ученого общества: самые мудрые, когда они составляют общество, становятся простолюдинами.

Не возвещай истину на местах общенародных: народ употребит ее во зло.

Не пекись о снискании великого знания: из всех знаний нравственная наука, может быть, есть самая нужнейшая, но ей не обучаются.

Не поднимайте пыли на жизненном пути.

Не почитай знания за одно с мудростью.

He просите у богов ни дождя, ни вёдра: боги не принимают во всем этом участия. В Природе все управляется неизменным законом.

Ничему не удивляйся: удивление произвело богов.

Одному только разуму, как мудрому попечителю, должно вверять всю жизнь. Порядок да будет твоим божеством! Непрестанно воздавай ему сердечное служение: порядок есть союз всех вещей. Сама природа через него существует».

– Это говорил Пифагор! – Сухарев снял шапку и приложил её к груди – Вы проверьте, если найдёте где. Я повторил слово в слово. И сам долго думал над простыми, как кажется, словами. Но ведь это мудрая истина! Только вот я не знаю никакого Пифагора! Потом, после сна и Голоса Разума Вселенной, в библиотеку пошел. Выяснил. Его уже тогда народ понимал как познавшего суть бытия философа, как полубога, совершенного мудреца, наследника всей античной и ближневосточной науки, чудотворца и мага. Пифагор после сорока лет покинул родной остров Самос. Он путешествовал, побывал в Египте и Вавилоне и был посвящен в различные древние тайны и мудрость, которые считались не земными, а имели происхождение от бесконечного разумного пространства

В южноиталийском городе Кротон он создал строго закрытое общество своих последователей, уже при жизни почитавших его как высшее существо. Это было этическое братство, большое, имевшее целью нравственное обновление и очищение воззрений на мир людей и жизнь как таковую с этических и совершенных нравственных позиций. Пифагорейцы принимали шарообразность земли в 400 году до нашей эры. Раньше Коперника, значит. И ее движение вокруг центрального огня – источника света и тепла – Солнца, тоже Пифагор и товарищи определили. «Вокруг него же движутся и другие светила, которые производят при этом музыкально-благозвучный шум, так называемую «гармонию сфер». Пифагорейцы признавали бессмертие души и ее постепенное очищение или «катарсис», ну, и постижение музыкально-числовой структуры космоса.

– Сухарев сел на стул и смотрел на профессора, Он ждал, что Салов засмеётся и отшутится.

– Я же ничего этого не знаю. – почти закричал Виктор. – Про Пифагора во сне услышал впервые. Но теперь, получается, что я это крепко знаю! Знаю, понимаете!? Проверил в энциклопедии библиотечной. Да! Всё так и есть! Я потому к Вам и приехал. Здоровый ум не может знать того, что не изучал! Это же козе понятно! И вот таких примеров – куча.

В меня зачем – то вкладывают лучшее, что уже постиг разум людей и готовят явно к тому, чтобы я передавал народу неизвестные миру исключительные истины космоса и вселенской Гармонии. Вы бы куда побежали от таких нападок со стороны на Вашу голову с мозгом? Правильно! В дурдом. Вот и я к вам поэтому же…

– Профессор покарябал концом ручки лоб и неожиданно выдавил из себя таившееся внутри откровение.

– Что Бога нет, извини, Виктор, я знаю не как психиатр, а как учёный. Что есть вселенский Высший разум – слышал от философов. Он правит гармонией и устраняет её нарушения, такие как у нас на Земле. Я им верю. Не пойму только – с чего такая уверенность. Его, Разум, надо через кого- то передавать здесь. Чтобы доносил суть, абсолютную, истину, земной человек. Такой, как все. Пифагоров сейчас нет. А заблуждений у народов Мира – тьма. Та же вера в богов, извини. Ни при священнике будь сказано.

Безнравственность, невежество, дефицит благоразумия и эстетическая да этическая скудость. Страшно. Мир тихо гниёт. Не там, у буржуев. Всюду! Если Космос выбрал хоть сотню человек на земле, через которых хочет внести исправления в разрушенную гармонию, то сотня эта справится. И Вы, Виктор, справитесь. А вот как – это вам объяснят Дорохов и Маслов, мудрые ребята. Философы, природой созданные. Я их хорошо знаю. И часто с ними разговариваю о неведомых людям вещах, делах и событиях. Звоню им! Всё!