Она сидела у его кровати и держала ребенка за руку. Ей казалось, что пока она рядом – он не умрет. Она словно переливала в него свои жизненные силы.

Белая ночь протянулась над городом. Лина не знала, сколько часов она так сидит. Она ничего не знала об этом мальчике, кроме того, что его зовут Лёня и что ему шесть лет.

– Какого цвета у тебя глаза? – спросила Лина. – Что ты любишь? О чем мечтаешь?

Странное занятие: сидеть рядом с чужим ребенком и не давать ему уйти – держать за руку. Впрочем, ее мама говорила, что чужих детей не бывает. Сколько Лина себя помнит – в их доме всегда было много детей. Мама опекала и угощала друзей Павлика и соседских ребятишек, подкармливала всех собак и кошек в округе. Мама… Всегда, когда Лина вспоминала о ней, ее сердце сжималось.

Длинная белая ночь рассеивала молочный свет, в котором стали проступать любимые лица и – вот это хуже всего – давние кошмары. «Так, оставить эмоции, только не сейчас. Потом, поплакать можно будет потом, когда все закончится». Она чуть сильнее сжала худенькую детскую руку. Шестилетний Лёня был сейчас где-то далеко, и она не знала, как помочь ему вернуться. Она вдруг вспомнила, каким Павлик был в этом возрасте – смешной, непоседливый. «Павлик – тридцать три несчастья» – говорила про него мама. Он действительно был озорником – то сиганет с крыши сарая, то ввяжется в драку. А у этого мальчика какой характер?

– Эй, не уходи, – попросила Лина. – Этот мир – сволочное место, но ты еще и пожить не успел! Так что, парень, держись, давай, держись. Цепляйся за свою маленькую жизнь.

Что человеческая жизнь – хрупкая, Лина знала. Это только кажется, что ты прочно привязан к этой земле толстенными канатами: кровеносными артериями, любовью близких. На самом деле ничего подобного – ветер дунет чуть сильнее, и жизнь твоя – тоненькая ниточка воздушного шарика – оборвется. Шарик рванет вверх, и ничто – никакая любовь и слезы близких – его не остановит.

Пацан все решал – куда ему. Остаться здесь или рвануть туда, в неизвестное. Металась душа…

«Если он выживет этой ночью – будет жить!» – сказал врач. И Лина повторяла как заклинание – надо продержаться до рассвета.

В белую ночь рассвет приходит незамеченным, но Лина его почувствовала, просто что-то разрядилось в самом воздухе, словно вот сейчас был преодолен какой-то важный рубеж, разделяющий тьму (ведь даже самая белая ночь – темна) и свет.

Утро наступило. И детская рука, которую Лина по-прежнему держала в своей, была тепла. Мальчик выжил.

В палату опять заглянул доктор, оперировавший ребенка. Ночью он приходил несколько раз, молча, ни о чем не спрашивая Лину, проверял своего безнадежного пациента и уходил. Он заговорил с Линой только сейчас.

– Вы так здесь и сидели? Что вы, идите домой!

Лина промолчала.

Доктор внимательно посмотрел на нее. Может быть, он что-то такое понял, потому что вдруг мягко сказал:

– Идите. Ему лучше. Он выживет.

Пошатываясь от усталости, Лина прошла по тихому больничному коридору. В сестринской она заварила себе дешевый растворимый кофе, подошла с чашкой к окну. Долго стояла, не сделав ни глотка.

Город просыпался. Медицинский центр оживал – мелькали машины скорой помощи, в ближайшую поликлинику потянулись больные, на солнышке щурились местные кошки. Кофе в ее чашке совсем остыл. Она вылила его в раковину, помыла чашку, сменила халат на привычные джинсы с футболкой и вышла из больницы.

Лина понимала, что этой ночью судьба ненадолго дала ей временную отсрочку. Однако, по сути, для нее ничего не изменилось, и она по-прежнему стоит на краю бездны.

Глава 6
День за днем

В чем измеряется время?

В бессчетном количестве чашек свежесваренного крепчайшего эспрессо, в белых ночах, что долго висят над городом молочным туманом, а потом постепенно отступают, в июле, пришедшем на смену июню? В тех дорогих сердцу мгновениях и впечатлениях, что мы стараемся сохранить на пленке памяти или в том успокоении, которое вдруг, может быть, как награду, кто-то дает тебе после сильных разочарований?

Теона чувствовала, что с течением времени она постепенно стала успокаиваться, горечь несбывшейся любви уже не казалась ей такой всепоглощающе горькой, а то, что прежде представлялось настоящим горем, заслонившим весь горизонт, все вернее съеживалось в масштабах, превращаясь в разочарование и обиду, с которыми все же можно было смириться. Она потихоньку привыкала к этому странному городу и к своей новой жизни. Теона пыталась находить радость в каждом дне, и город благоволил ей и посылал такие радости. В доме, где она жила, обнаружился выход на крышу, и Теона полюбила выходить на нее ранним утром и встречать рассвет. Внизу блестела река, вдали виднелся шпиль собора, и крыша старого петербургского дома была лучшей точкой обзора и местом для медитаций и мечтаний. Теоне нравились разноцветье городских крыш и отмеченные патиной времени здания, нравилось, как солнце золотит купола собора или что дождь намочил гривы львам вон на том мосту. Ей было интересно читать знаки, что посылал и заставлял разгадывать этот город, и очень нравилось чувствовать себя здесь своей. Она стала чаще улыбаться, что, наверное, располагало к ней окружающих. С ней теперь куда чаще стали заговаривать посетители кофейни или просто прохожие на улице.

У нее складывалась своя система примет и знаков; к примеру, Теона знала, что ежели она встретит и покормит с утра вальяжного черного кота, живущего в ее дворе, – день будет приятным. Или, скажем, недавно Мария научила ее считать ангелов на прогулке (ведь в этом городе их больше, чем где бы то ни было, можно провести целый день, гуляя по городу и считая ангелов!), и, если Теоне на пути встречалось больше трех, это означало что-то хорошее.

Теона привыкала не только к городу, но и к кофейне «Экипаж». Она даже стала находить радость в том, чтобы пропустить чашечку-другую кофе в течение дня. Тем более что Леша заботливо накачивал ее своими кофейными напитками, дегустируя на ней новые рецепты.

Вот и сегодняшним утром, еще до открытия кофейни, Леша уже приготовил для нее что-то новенькое.

Взяв чашку из его рук, Теона улыбнулась. Леша всегда рисовал для нее узоры на пенке – яблоко или цветок, но сегодня на белой нежной пенке он изобразил смайлик.

– Кофе романо, – важно сказал Леша, – или кофе по-римски.

Теона сделала глоток и благосклонно кивнула:

– Очень вкусный и крепкий! Такое ощущение, что я только теперь начала просыпаться!

Теона только было хотела поблагодарить его за заботу, но тут Леша невозмутимо добавил:

– После этого и соображать будешь получше!

– Белкин, ты все всегда умеешь испортить!

– Да пей, пей! – заржал Леша.

А через какой-нибудь час он кричал на нее:

– Какого черта, Тея, опять у тебя кофе уехал? Ну сколько можно тебя учить, садовая голова?!

И она огрызалась в ответ. Так и жили.

Июль буйно цвел, шумел ливнями, раскалял город. В кофейне было много туристов, и бармены, бывало, сбивались с ног, угощая гостей «Экипажа» напитками и десертами. И вдруг посреди туристического сезона Манана сказала, что ее свекровь заболела, и попросила дать ей отпуск на две недели, чтобы она могла поехать в Тбилиси. Поняв, что они теряют кондитера, Леша охнул, но Манана заверила, что ее заменит сестра, которая печет «даже еще лучше».

Леша было успокоился, но тут выяснилось, что сестра появится только через несколько дней. А пока отвечать за десерты Манана предложила Теоне.

– Тея все сделает наилучшим образом! – заверила Манана.

– Ты вот эту Тею имеешь в виду? – с иронией уточнил Леша, в принципе сомневавшийся в том, что Теона способна на что-то большее, чем, скажем, вскипятить чайник.

– Ну так я ее научу, – пожала плечами Манана. – За два дня вообще многое можно освоить!

В следующие два дня Манана тренировала племянницу, как молодого бойца, натаскивая ее на выпекание коржей, изготовление кремов и прочие кондитерские премудрости. А потом Манана уехала, и в кофейне сразу стало тоскливо.

– А мы справимся? – Леша посмотрел на печальную Теону с подозрением. – Ну давай, Тея, настало время проявить себя!

Теона вздохнула и обреченно, как на казнь, пошла на кухню.

Леша пожелал ей успеха и ушел в зал работать. Однако вскоре из кухни повалил такой дым, что Леша не выдержал и помчался тушить пожар. Кухня была заполнена гарью, в центре этого хаоса стояла расстроенная Теона, перепачканная мукой и сажей. На столе красовался поднос с чем-то таким черным и омерзительным, что, увидев сей кулинарный шедевр, Леша сделал шаг назад и тихо спросил:

– Это что же?

– Пирог, – пискнула Теона.

– Ты в этом уверена?!

Теона пожала плечами – особенной уверенности в том, что она только что испекла пирог и что его можно есть, у нее не было.

– Может, он просто немного подрумянился? – робко предположила Теона.

– Подрумянился? Да он черный, как головешка! Вот все у тебя так, – в сердцах выпалил Леша. – Какая-то ты… неправильная!

Теона последний час обдумывала ту же самую мысль, все больше в ней утверждаясь, и, когда Белкин произнес ее вслух, это сработало как триггер. Теона вдруг тихонечко хлюпнула носом и – набирая обороты – разревелась. Ну а что, между прочим, она несколько лет не ревела – не плакса ведь какая-нибудь! – но даже «не плакса» иногда, знаете ли, может себе позволить.

Леша тоскливо вздохнул – женских слез он не выносил по определению.

Следующие полчаса Теона рыдала у него на плече, признаваясь в том, что она действительно неправильная, что все у нее всегда наперекосяк, и сама она такая вот… шиворот-навыворот.

– Так, хватит реветь, – не выдержал Леша. – Сейчас мы все исправим! Будем печь торт «Мишка» и хворост с водкой по рецепту моего деда!

Леша решительно надел фартук Мананы и для настроения включил музыку. Пока Никита обслуживал посетителей в зале, Леша делал замес для коржей, взбивал яйца, яростно орудовал венчиком, выпекал коржи, делал кремовую пропитку.

На самом деле его дед, в принципе не слишком жаловавший сладкое, в бытность свою корабельным коком освоил только два вида десертов – торт «Мишка» и хворост. Не размениваясь по пустякам, вот эти два рецепта Василий Иванович Белкин довел практически до совершенства. Его знаменитый торт «Мишка» и воздушный, хрустящий хворост нахваливали все его знакомые и просили поделиться рецептом этих сладостей.

Рецептом Василий Иванович делился, но какую-то его часть дед все же оставлял в тайне, посмеиваясь и приговаривая: «Есть, есть у меня один секретик!» Леша, постигший тонкости приготовления дедовских десертов, считал, что весь секрет заключается в том, что в хворост нужно добавить побольше водки, а «Мишку» готовить с хорошим, выдержанным коньяком (при этом добавлять его непосредственно в торт не надо, а вот потягивать во время самого процесса приготовления – очень даже рекомендуется). По праздникам у Василия Ивановича на столе всегда были бутылка водки и блюдо с хворостом. Именно это удачное сочетание Лешин дед считал верным залогом того, что праздник пройдет на славу. Для внука же дед пек «Мишку». Поскольку Леше с малых лет доводилось ассистировать любимому деду, эти два рецепта он знал практически наизусть.

Теона, забыв о своих переживаниях, изумленно смотрела на напарника, который прекрасно справлялся со всем без нее. На столе росла гора коржей и множились миски с кремом и шоколадной помадкой.

К вечеру, заполнив кухню свежеиспеченными «Мишками», Леша с чашкой кофе, а Теона с кружкой василькового чая сели отдохнуть в уже пустой закрывшейся кофейне.

– Надеюсь, покупатели оценят моих медведей! – гордо заметил Леша.

Теона улыбнулась – она была благодарна Леше. Парень он, конечно, своеобразный, но надо признать, что иногда и у него случаются проблески доброты и человечности.

Вот так они сидели в пустой кофейне – похрустывали хворостом и слушали джаз. Два человека плюс одна пестрая кошка.