Она приблизилась еще и крохотной ручкой своей коснулась его ноги, будто чего‑то очень редкого и драгоценного. Збышеку вспомнились слова Схоластики об одержимости, и сделалось страшно‑страшно, до колючего холода в кишках.

– Не думала, что еще есть такие в вашем роду, – задумчиво сказала девчушка.

– Ну, какие бы ни были. Ты в следующий раз спроси, я не жадный. Не должно друг у друга воровать.

– Экий ты умник. Что ж вы у нас воруете?

Збышек наклонил голову набок и задумался. Сложил одно к другому, примерил; вспомнил рассказы горняков.

– Выходит, вас называют Владыками недр.

– Может, и называют, – не без гордости отвечала девчушка.

Збышеку Владыка всегда представлялся каменным гигантом с гору ростом, но сейчас, наверное, было не лучшее время, чтобы о том говорить.

– Тогда прошу у народа твоего прощения. – Збышек поклонился. – Мне ваши богатства ни к чему, я только для себя и друга своего постой отрабатываю. Если могу отплатить чем за потревоженный дом ваш…

Девчушка заметно растерялась поначалу и только хлопала своими красными глазищами. Потом переложила она кусочек сыра из руки в руку, потом почесала под шлемом, наконец сказала:

– Шкварки.

– А?

– И пива. Смерть как люблю ваши шкварки и пиво. Только не то разбавленное, что ваш народ нам в бочке ставит, а что вы сами пьёте. Густое, как углём напитанное; чёрное, как тьмой вскормленное.

И глаза ее загорелись пуще прежнего, стали краснее крови, алее заката. Теперь уже растерялся Збышек и вообразил толпу таких человечков, уплетающих шкварки и надувающихся пивом до беспамятства. Все же обещал он принести и того, и другого.

– Как тебя позвать только?

– Скажи: «Гница‑Гница, приходи ко мне, сестрица». Я тебя везде, – она улыбнулась, щелкнула пальцами и, обернувшись мышкой, юркнула во тьму, – везде найду!

Збышека пробрала дрожь. Он осенил себя святым колесом и продолжить чистить пробой, пока не ударил колокол.

Как оказалось, у горняков и в самом деле было особое пиво – его оставляли для лучших проходчиков да для Горемыки. Горбун как‑то с неудовольствием выслушал просьбу Збышека, но отлить себе «тёмного золота» немного разрешил:

– Работаешь ты славно, может, будет из тебя толк. Может, и не будет.

Збышек поблагодарил главу горняков, наполнил кружку да набрал в промасленную тряпицу самых поджаристых шкварок. На следующий день, оставшись без лишних глаз, открыл Збышек торбу и позвал, как научила его Гница.

Она появилась тут же – мышкой выскочила из теней у стены, точно всю ночь там сторожила. Пискнула, прыгнула, лапкой щелкнула и снова обернулась девчушкой.

– Ловко ты это делаешь, – подивился Збышек.

– Если бы вы своими обушками всю жизнь не махали, и не такое был умели.

Усмехнулся он, наполнил ей напёрсток пивом, развернул тряпицу с салом.

– Ну, рассказывай, – сказала Гница, засучивая рукава и берясь за шкварку, что была раза в два больше головы девчушки.

– Что рассказывать?

– Как тебя Древние коснулись.

Збышек отпил пива, пополоскал терпкою жидкостью рот и задумался.

– Сам не помню. Вроде, было что‑то. Вроде, и не было. Лучше ты расскажи, как вы нашему роду грабить вас разрешили.

– Ну, вы – нас. Мы – вас. Все по‑честному.

Гница слово за слово объяснила, что в далекие лета заключил ее народ договор с людьми. Те получили от Владыки недр три дара да разрешение на сто зим – добывать в горах этих руду.

– А ваши правители отдавали нам своих дочерей. С тех пор мы на вас и похожи. Или вы на нас.

Гница отпила из напёрстка, хихикнула и лукаво на Збышека посмотрела. Вдруг щеки ее вспыхнули. Она обошла его кругом, ещё раз хихикнула и, присев у напёрстка, стала плести косу.

– Как же грабить мы вас стали?

– Не знаю. Давно то было. Наверное, дочери кончились. Или правители ваши кончились. – Она снова на него посмотрела. – Не похож ты на свой род. По‑нашему – говоришь. Видеть нас – видишь. Око наше носишь.

– Око? – удивился Збышек, но догадался, что Гница говорила о зерцале Лугвена. Он вытащил его из котомки, оглядел и протянул.

– Раз ваше, то возьми.

Девчушка покачала головой.

– Око принадлежит тому, кого само выбрало. Все равно к тебе вернётся.

– Зачем же оно мне?

– Смотря что увидеть ты хочешь. – Гница хитро улыбнулась, завязала тряпицу с оставшимися шкварками и, кряхтя, поволокла к стене. – Только скажу, мастера наши не ради красоты на них печати ковали.

Збышек посмотрел на зерцало и снова приметил лунный месяц, выгравированный на обратной стороне. Хотел он спросить о нем у Гницы, но той уже и след простыл. Только на донышке напёрстка влажно блестело недопитое пиво.

Тем же вечером пошел Збышек в келью Ольгерда – постучался условным знаком, проухал совой и пролаял собакой.

– Да заходи же, черт тебя дери! – раздалось изнутри.

Збышек не заставил себя ждать и наскоро пересказал встречу с Гницей. Рыцарь слушал не перебивая да пытался пахать палкой, которую ему давеча принес Збышек. Палка отчасти напоминала меч, но у Ольгерда ничего толкового с ней не выходило – длинные, как узловатые ветки, пальцы не могли толком обхватить оружие, и оно падало на пол, летело в стену, в потолок – словом, куда угодно, кроме воображаемой рыцарем цели.

Наконец Ольгерд остановился, обратил свое безличье в сторону Збышека и спросил ни селу ни к городу:

– А что дева? Ладная?

– Тьфу ты. – Збышек вытащил из‑за пазухи зерцало Лугвена. – Я тебе, пан рыцарь, про что толкую?

– Выпил ты с ней изрядно.

– Она ростом как куколка для дитяти. Ты про зерцало‑то услышал?

– А лицом она красива? – гнул свое рыцарь.

– Ну заладил!

Збышек махнул рукой и направился в холл твердыни, где стал ждать, пока луна выглянет из облаков да покажется в одном из узких оконцев. Через некоторое время к нему присоединился и Ольгерд, накинувший рясу и натянувший едва не плеч капюшон.

Время тянулось медленно, тягуче, и Збышек неохотно обронил:

– Лицом – точно баронесса.

– Славно.

– Что ж тут славного?

Рыцарь как‑то неопределенно замычал, и тут лунное сияние озарило твердыню: очертило колонны, ствол могучего дерева, галереи в боковые пристройки. Збышек вынул зерцало и осторожно погрузил в серебристо‑голубой свет. Отяжелела бронзовая ручка, будто полилось в нее что‑то из невидимого кувшина, но больше ничего не произошло. Ольгерд заерзал, заскрипел своими руками‑ветками, и тут месяц на обороте зерцала заискрил, вспыхнул ярко‑ярко.

Збышек боязливо отвернул его от себя и посмотрел в отражение. В глубине металла ему померещилась некая сумрачная комната, полная пергаментов, книг из черной кожи, восковых и глиняных табличек. На дальней стене начертали подобие фрески‑лестницы, венчало которую сердце, проткнутое двумя мечами. Пол залы пробивало дерево.

Ольгерд и Збышек посмотрели друг на друга и, кивнув, направились искать переход на второй этаж. Поблуждав полночи по галереям, они наткнулись на узкую, разбитую лестницу, ведущую наверх. Збышек по памяти прошел по коридорам, чтобы оказаться в точности над главной залой твердыни, и вскоре приметил заветную дубовую дверь.

Она оказалась заперта, зато на щитке замкА темнела гравировка – тот же лунный месяц.

Збышек подошел к ближайшему окну и поднял зерцало так, чтобы ночной свет отразился и огладил замочную скважину. Хрустнуло, щелкнуло в двери; со стоном провернулись невидимые петли и облачко пыли вылетело из приоткрывшейся щели.

Внутри все оказалось в точности, как и показывало отражение: книги, пергаменты да ствол дерева, пробивающий пол и потолок. Напротив фрески – той самой, напоминающей лестницу, – тускло блестело еще одно зерцало, крупное, в рост человека. Раму его покрывал узор из выгравированных глаз, в зрачках которых менялись три знака: луна, черное солнце и волна.

Збышек вгляделся в отражение и увидел свою ногу, к которой прижимал дар Лугвена.

– Вот тебе на, – только и нашелся он.

Тем временем Ольгерд приблизился к фреске и внимательно ее изучал.

– Что там? – спросил Збышек.

– Род их собачий.

Збышек подошел к рыцарю и тоже пригляделся. Неведомый художник, конечно, изобразил никакую не лестницу, а весь сонм потомков Лугвена и Герденя. Под каждым были начертаны лета жизни и смерти – вплоть до самых нижних «ступеней», где приютился, видно, и последний старик‑хозяин. Имя его так и не получилось прочесть, потому что нижнюю «ступень» родовой лестницы чем‑то опалило – так сильно, что гарь и копоть покрыли крупный участок стены и навеки скрыли сына или дочь старика.

– Пожар тут был, похоже, – заключил Збышек, но Ольгерд покачал своей безлицей головой.

– Так выжигают гнилые побеги.

– А похоже на пожар.

– Збышек, послушай. Не мертвые побеги – гнилые.

– Ты почем знаешь?

– Мой отец когда‑то так же выжег меня.

***

Как ни пытался вызнать Збышек, чем Ольгерд опозорил свой род, проклятый рыцарь так и не дал ответа.

– И вспоминать нечего. Былью поросло.

Между тем он больше не покидал библиотеки. За окном падал снег, укрывая горы белыми покрывалами, а Ольгерд днями и ночами листал древние талмуды, стряхивал пыль с желтоватых свитков и водил длинным, узловатым пальцем по вязи кесарийских букв. На вопросы рыцарь толком не отвечал, только мычал что‑то недовольно да бубнил под нос.

– Потомка ищет, – решила Гница, которой Збышек как‑то поведал историю друга. Они по обыкновению скрылись от горняков в слепом штреке и перекусывали пивом с сухарями.

– Это зачем? – спросил Збышек.

– Известно зачем: если хочешь проклятие снять, нужно кровь врага или кровь его рода.

Задумался Збышек и посмотрел на Гницу. Была она нынче чудная – в малахитово‑зелёном платье с длинными рукавами, в звенящих браслетах. Волосы цвета лесного ореха Гница заплела в две косы. Не девчушка, а хорошенькая погремушка. Одна беда – делиться Збышеку было с ней почти нечем: бочки сала на зиму кончались, и шкварки теперь ему не давали – их оставляли для лучших проходчиков. И все же Гница продолжала приходить – то ли из‑за густого пива, припасенного Збышеком, то ли еще почему.

– А чего это ты так разрядилась?

– Нельзя? – с вызовом спросила Гница. Она густо‑густо покраснела и даже отставила ополовиненный наперсток. – Положим, дни у нас черного солнца.

Збышек попытался вообразить праздник ее народа, и, видно, что‑то смешливое промелькнуло на его лице, потому что девчушка нахмурилась и сказал тихо:

– У нас в эту пору принято замуж звать.

– Что‑то ты невесело о том говоришь.

– Посмотрела бы я, кабы тебя, будто камень драгоценный… – она не договорила. – Вот ждет тебя наверху какое сердечко?

Збышек удивился вопросу, но виду не подал.

– Скажу так. Нырял я за венками девичьими в купальскую ночь да только ничего, окромя коряг старых, не выловил.

Гница непонимающе смотрела на него, и пришлось объяснить:

– Принято у нас так. Нравится тебе кто – так нужно ее венок из реки выловить… То есть сначала она кинуть должна, а потом ты ныряешь… плывешь… – Збышек совсем замялся, видя, что понимания на личике Гницы не прибавилось.

– У нас камень дарят, – сказала она и задумчиво отпила из наперстка. – Я, верно, окосела, но вот скажи: какие тебе по сердцу?

– Экая ты! Не должен дивчине такие разговоры вести.

– Да погоди. Высокая или… – Гница замялась и уткнулась взглядом в пиво, – Или низкая?.. Темная волосами или светлая, или…

– Светлая! – выпалил Збышек неожиданно для себя, так громко, что Гница даже отшатнулась.

– Светлая… как ваше солнце?

Он смутился и уже тише ответил:

– Как лунный свет.

– Этак тебе на старухе жениться надобно, – как‑то невесело пошутила Гница.

– Какой?

– Какие за вашими душами на телегах приезжают.