Наказание для отчима (страница 6)
Лавку заливала кровь, смешанная со спермой и потом, это было отвратительно, она стекала по ногам пленника и капала на пол.
Никола, вроде как, отошел в сторону, но это только показалось – он как-то мудрено развернулся и ударил кулаком Влада по лицу. Тот взвыл! Еще один удар! У него хрустнул нос, и изо рта потекла кровь. Видимо весь рот наполнился кровью – я представила, как она заливается в его желудок. А нос наверняка сломался.
Никола ни на секунду не производил впечатление человека, который умеет драться, вот вообще. А может он и не умел вовсе, а в нем только играли ненависть, обида и еще какие-то чувства. Но, в любом случае, сломать такому огромному человеку нос со второго удара было под силу далеко не каждому.
Парень отошел в тень, и я увидела, как он засунул в огонь длинную железную палку, которая исполняла у меня роль кочерги. Она накалялась очень быстро – конец успел покраснеть! Никола с разбегу ткнул раскаленным концом Владу прямо в то место, где только что у него находился мужской половой орган.
Влад согнулся! Пополам! Будучи связанным по рукам и ногам! В это невозможно было поверить, но, тем не менее, я видела это перед своими глазами.
Никола отшвырнул палку в сторону и взял в руки ножницы. Он размахнулся со всей силы и воткнул их острым концом прямо в мошонку, вблизи рваной раны с обгорелыми краями. Кровь фонтаном брызнула вверх, но Влад не закричал – он потерял сознание.
– Ну ты, конечно, даешь! Без улыбки и без страха, вообще без эмоций, с абсолютным покерфейсом! – я задыхалась от восторга и одновременно от ужаса, который испытала за четверть часа.
– Мне совсем не было страшно, – ответил Никола, смотря в пол. Он сильно побледнел, даже как-то позеленел. Его взгляд по-прежнему абсолютно ничего не выражал, а нижняя челюсть ходила ходуном, отбивая чечетку, как будто он собирался с парашютом прыгать. И губа верхняя дрожала, а в остальном – полное, бессознательное спокойствие.
Никола присел на пол.
– Кажется, я сейчас упаду. Ноги подкашиваются. Неужели я это сделал…
– Да, ты вел себя как настоящий зверь, знаешь ли… – осторожно сказала я. – Я не могу так… хладнокровно…
– Марго, мне плохо! – он откинул голову на лавку и закрыл глаза. Они впали, совершенно как у трупа.
Вот поэтому я не хотела брать столь юного мальчишку в свою команду, вот поэтому у меня были опасения. Да, он куражился, храбрился изо всех сил, ему было весело и хорошо, пока по голове не ударило осознание того факта, что уже все. Что дороги назад не будет. И как бы круто не звучало на словах – пытать людей – на самом деле это страшно. Но некуда деваться.
– Ублюдочный отчим! Без него бы ничего не было! Дура-мамаша испоганила мне всю жизнь! – Никола яростно шептал упреки, поливая грязью все и вся, искусно матерясь.
У него перед глазами плыли круги, а как только он с усилием отодрал голову от лавки, желудок сжался в спазме, и бедного мальчишку вывернуло наизнанку. Он кашлял, а по щекам текли слезы, размывая черный карандаш, которым он красил глаза. Никола тер шрам на руке, который еще саднило, и, кажется, проклинал жизнь.
Я совершенно растерялась и не знала, что мне делать – не было у меня опыта взаимодействия с людьми, особенно с подростками. Ведь до того, как я начала мстить, моя жизнь была тоже далеко не сахар.
Я опустилась на пол рядом с ним.
– Эй, не плачь, слышишь? Он это заслужил, он подонок, а ты – хороший, месть – это нормально, пожалуйста, не переживай, – я положила руку ему на плечо. Он не скинул ее, но сидел неподвижно.
– Я не из-за него переживаю, – наконец сказал Никола. – Воспоминания… Ранят острым кинжалом, кажется, как будто вся грудь в шрамах… Больно.
– Расскажи, станет легче.
Легче будет не мне, но ему.
И Никола начал свой рассказ. Я не хотела слышать, о том, что он говорил, но все это было настолько ужасно, что и уши заткнуть я тоже не могла.
Рассказ Николы
– Этот… этот человек пришел к нам в семью, когда мне было пять. Спутался с матерью, начались серьезные отношения, потом они расписались. Для меня это всегда казалось очень и очень странным, ведь моя мать – проститутка, не знаю, как так вообще вышло. Он в то время был криминальным авторитетом в некоторых кругах, и, думаю, вам это известно, раз ведете на него охоту, верно ведь?
Я кивнула.
– Наверное, он запугивал мать, может быть, угрожал ей, скорее всего говорил, что сделает что-то со мной, если она не станет его женой. И, наверное, это было что-то серьезное, ведь мать была эдакой прожженной ночной бабочкой столько, сколько я себя помню. Сначала она умудрялась выкидывать его каждый раз, как заканчивалась наличка, потом этот фокус перестал работать, вот так, в общем.
Он мне сразу не понравился, на дух таких людей не переношу вообще. И я ему не понравился, но дело закончилось только косыми взглядами в сторону друг друга, когда мать выходила из комнаты. Он позволял себе говорить обо мне мерзости, когда я был рядом, именно потому, что я его слышал, думал, что раз я такой паршивый щенок, должен знать об этом с самого детства. Это продолжалось около двух лет, пока мать не умерла.
– Постой-ка, тебе тогда было семь? – перебила я.
– Да, верно.
– Прости, что заставляю об этом говорить, мне жаль.
– Ерунда, я никогда ее не любил. Она оставалась шлюхой до мозга костей и дома, и на работе, но вот то, что мать была единственным спасением от отчима – это да. После ее смерти не осталось никого, кто мог бы меня защитить. Влад начал поднимать на меня руку – сначала довольно легко шлепал, по голове или по спине, как делают, наверное, со всеми детьми, и ничего страшного в этом нет. Но вот потом… Помню, в первый раз, когда он заехал мне по-настоящему, я упал на землю и разбил лицо, а он стоял надо мной и ржал, мерзко так. Думаю, вы знаете.
Меня пробрал холод до костей. Да, я помнила его смех, он впечатался мне на подкорку мозга, даже при смерти я его не забуду. Нахлынули воспоминания, совершенно жуткие, но я их отогнала с гигантским усилием, чтобы дослушать Николу – это сейчас намного важнее.
– Потом он стал избивать меня ногами, оставлял по всему телу синяки. Однажды даже пытался убить.
Он поднял голову, кадык нервно ходил вверх-вниз, и я впервые увидела красный шрам на его шее.
– Что… что он сделал?
– Он перерезал мне горло, как скотине, кинжалом! – резко бросил он. – Я лежал и задыхался в собственной крови, на полу. Лежал в реанимации, долго, несколько недель. Вот, теперь только шрам остался. Когда мне было девять…
Никола втянул носом воздух и закрыл глаза. Я поняла, что он мне сейчас скажет.
– …он изнасиловал меня в первый раз. Долго. Больно. Медленно. Член у него крошечный, но это была не помеха – он засовывал в меня руки, так, что я не мог сидеть. Подвешивал на потолке и насиловал кухонными приборами, и много чем еще. Однажды он приковал меня к батарее и уехал, а потом… Потом вернулся с дружками, такими же отбросами общества, как и он сам. Они пустили меня по кругу. Каждый насиловал так жестоко, как только мог. Такое повторялось, и довольно часто.
Я приходил из школы домой, и знал, что в определенный день меня будут насиловать. Если я не приду – меня убьют. Все кристально чисто. И я приходил, каждый чертов раз. Они заставляли меня становиться повиноваться, раздевали, насиловали. Иногда заставляли танцевать…
Когда мне было одиннадцать, он придумал дважды в неделю меня пороть. В среду и в воскресенье. Поставил в том чулане софу, привязывал к ней за руки и за ноги, под живот подкладывал подушку, и бил. Ремнем, розгами, иногда даже крапивой. Это было ужасно.
Каждый раз, вне зависимости от того, что произошло в школе и как прошел мой день. Но вот если мне доводилось в чем-то провиниться… Это была маленькая смерть, каждый раз.
В какой-то момент, где-то через год, он стал применять порку через день, и моя задница превратилась в одну незаживающую рану.
Когда мне было четырнадцать, я сумел познакомиться с чудесным парнем, который был первым человеком, которого я смог по-настоящему полюбить. Однажды мы уединились у него дома – несмотря на то, что вытворял со мной Влад, простой человеческой ласки и нежности мне все еще иногда хотелось.
Какими-то немыслимыми способами ему удалось меня выследить, и он ворвался в дом с каким-то огнестрельным оружием. У нас в самом разгаре было свидание. Парень был голым, и папаша просто прострелил пах моему другу.
Никола замолчал. Я видела, как он пытался подавить судорожные всхлипы, но не заговаривала с ним.
– Потом… Он привел отца мальчика, который был в курсе наших отношений, и заставил его изнасиловать меня. И только потом разрешил отвезти моего друга в больницу… Больше я не видел того единственного человека, которого любил. Порой я думаю, что мне жаль, что я не погиб тогда, или в какой-то другой день до этого. Действительно жаль.
И вот тогда… После того случая у отчима совершенно поехала крыша на том, чтобы причинять мне боль. Я хочу сказать, еще сильнее, чем раньше. Он притащил кучу жутких механизмов на станках, на которые он меня регулярно сажал и включал их. Они вибрировали, гнулись, я был привязан к ним в максимально неестественных позах. Иногда он пытал меня по несколько дней подряд, и это было самым худшим, что я когда-нибудь испытывал в жизни… Он изуродовал мое тело… Только если снаружи это не сильно видно, то изнутри он оставил мне много такого, о чем я буду помнить всегда.
Когда домой приходили учителя из школы, он прятал меня в подвал, и я сидел и слушал, как он врет. Каждый раз находил новые отмазки, каждый раз ему верили… Однако, все-таки, иногда школу я посещал…
Ну, собственно, а дальше вы все знаете.
Вот в один из таких моментов вы меня и нашли.
Никола уронил голову на грудь и молчал. Я не спешила его тревожить. Пускай отдохнет.
– Но больше всего меня беспокоит одна мысль, – вдруг резко заговорил он. – Я не рассказал, как умерла моя мать. Ее нашли в ванной, дома, она лежала в воде, которая вся была окрашена в красный от ее крови. Сваливали это все на передоз наркотиков и самоубийство. Только вот я не верю в это. Думаю, что это он убил ее и все подстроил. А там – кто станет разбираться со смертью проститутки. Померла – и ладно… Об этом я его и спрошу! Обязательно спрошу, как очухается!
– Ну так давай ему поможем! – я достала пузырек с нашатырным спиртом и сунула под нос Владу.
Он как-то сильно дернулся, чихнул и открыл глаза. А потом снова начал кричать – как только снова почувствовал боль – она ведь приходит через несколько мгновений после обморока, а в первую секунду ты просто лежишь и не понимаешь, что происходит и где ты вообще, черт возьми, находишься.