– Ты уже помогла тем, что приехала. Я верю, что не одно только дело привело тебя сюда. Что мы связаны оказались за те зимы, что жили здесь вместе. Ты сильная, очень сильная, хоть и не понимаешь пока этого. И то, что в душе твоей, – волхва осторожно указала куда-то под рёбра Елице, – этому не я тебя научила. Это не мягкотелость, а что-то другое, светлое. Поэтому ты и кинулась на помощь княжичам этим. Хоть и могла по другому пути пойти. И за сокола этого переживаешь тоже поэтому, хоть и ненавидеть должна.

– Не переживаю я за него, – буркнула Елица. – Что ему будет?

Сновида улыбнулась понимающе.

– Ну, нет, так нет. Только не потеряй важное. Не забудь себя ради других.

Тихо подошла Веселина, мягко положила ладонь на плечо Елицы, давая понять, что пора идти: волхва совсем ослабела – даже глаза у неё начали закрываться. Она медленно встала и пошла вслед за Брашко, который посматривал на Сновиду с опаской. Те, кто ведают Богов и мудрость их, часто нагоняют на других робость и чрезмерное почтение. Как вышли они из избы, поняли, что пробыли там не так ужа мало. Дажьбожье око уже перекатилось на другую сторону небосклона, поплыло к западу. Потянулись по улице женщины, возвращаясь с сева, усталые, но и довольные тоже: дело они нынче важное совершили. Уродится щедрый лён, будет и ткани в достатке, одежды справной.

Увидали звяничанки Елицу, что выходила со двора волхвы, да так и посерели все, как одна. Стало быть, сплетни и правда недобрые о ней здесь ходят. А пуще всего похолодело под сердцем, как заметила она, что у ворот стоит, держа её кобылу под узду, Денко. И снова пронеслись перед глазами все те года, что он рядом крутился, ни денёчка о себе забыть не давал. А после нападения того на становище даже приятные мгновения, что рядом с ним переживать доводилось, подёрнулись будто бы грязным налётом.

– Здравствуй, княженка, – он улыбнулся, мягко поглаживая морду кобылы. – Вот, как услыхал, что ты приехала, так повидаться захотелось, что аж засвербило где-то в нутре.

– Я и вижу, что свербит у тебя постоянно, – одёрнул его Брашко.

Да так сердито, словно за всё время, что Ледену служит, умудрился перенять от него многое в нраве.

– А ты, сопляк, супротив меня не лезь. Я не с тобой разговариваю, – оскалился сын старейшины. – Кто ты такой без княжича своего? У меня брат младший тебя покрепче будет, хоть и моложе.

Брашко шагнул было к нему – и тут только Елица заметила, что он ничуть Денко не ниже, может, только худощавее малость. И слова насмешливые сильно отрока задели. Не научился он ещё пропускать мимо ушей колкости. Пришлось на его пути вставать, чтобы какой стычки глупой не случилось.

– Здрав будь, Денко, – заговорила Елица приветливо. – Ты так, повидаться, или что-то сказать хочешь?

– Да посмотреть хотел, не одарил ли тебя ещё княжич тот пузом. А то, говорят, он не способен на такое. А вдруг?

Кроме женщин, что шли с сева, начали собираться кругом и другие звяничане, привлечённые тихим их гомоном. Где-то пронёсся смешок. Выглянула из сеней Веселина, заслышав шум собравшихся у двора соседей. Елица окинула всех зевак взглядом, решив, что ничего на такую клевету открытую отвечать не станет. Зачем подогревать интерес к злым словам, которые произнесены были, чтобы и её уколоть, и Ледена принизить. Похоже, Денко крепко за то взялся, чтобы совсем уж местных против неё настроить. Уж зачем – кто знает.

Она подошла к своей кобыле, слыша, как яростно сопит за спиной Брашко. Хотела было забрать повод, да Денко не дал. Лошадь недовольно фыркнула, когда дёрнул он её за узду.

– Что же ты, оправдываться ничем не станешь? Все вы там, в Велеборске, девки, которых только на сено и валить, когда хочется? – прошипел Денко, приблизив лицо.

Она занесла руку, чтобы ударить. Уже представить краем разума успела, как зазвенит вдоль улицы громкий шлепок. Как охнут звяничане, осуждая её – ведь негоже, а княженке-то особливо! Как заропщут ещё громче – и останется только в стенах Лосича до самого отъезда прятаться.

Но Денко вдруг исчез с глаз – загородила его спина Брашко. Отрок схватил парня за грудки и единым движением отшвырнул прочь от лошади. Тот не упал, но сделал несколько шагов назад, едва удержав равновесие.

– Эй, да ты что? – грянул кто-то из товарищей старостова сына. – А ну-ка!

Толпа всколыхнулась, зашевелилась, пропуская кого-то. Брашко обвёл всех взглядом из-под нахмуренных бровей и снова к Денко обратился.

– Лучше и шагу больше к ней не делай. Иначе я тебя порублю мелко и в твои же кишки засуну. Мне Посвящение по осени проходить. Сам понимаешь, что я уже умею? Или показать?

Елица так и вскинула брови, недоуменно разглядывая отрока, который, вечно тихий и покладистый, вдруг показал себя совсем с иной стороны. Вот уж точно видно, что Леден самолично его учил. Понял то и Денко, больше не стал открыто яриться, хоть и побагровела его шея да вздулись венки на лбу от страшного гнева. Тот, кого он сопляком назвал, и правда мог на лопатки его уложить. Может даже, и без особого труда.

– Княжич твой меня убивать не стал. А ты, значит, дерзнёшь? – выплюнул напоследок.

– Леден с пылью дорожной тебя смешать мог так, что не нашли бы, – проговорила вдруг Елица прежде, чем осознала. – А ты только и можешь лаять, пока его рядом нет. И всё, что про меня всем наговорил, ни единого слова правды в том. Всё одна обида и злоба.

Протиснулись наконец друзья Денко к плетню, уж и кулаки приготовили – Брашко бока мять. Может, и кинулись бы, да остановились, прислушиваясь к её словам. Показался с другой стороны старейшина Благослав, муж видный и жилистый, словно светилом и ветром иссушенный до дубовой твёрдости. Встал за спиной сына, оглядывая его с укором.

– Ты прости, княженка, – заговорил громко. Тот аж вздрогнул. – Многих любовь добрее делает и мягче. А вот сыну моему только душу отравила. Но ты не виновата вовсе. Что говорят о тебе, то только твоё дело. Правда или неправда – не нам тебя судить. Хватает уже того, что в весях наших спокойно и Чаян Светоярыч людей своих на защиту нам прислал. А там увидим, чем всё окончится.

– Что бы я ни делала, – вздохнула Елица, обращаясь ко всем звяничанам, – а всё для того, чтобы защитить то, что мой отец создал. Больше мне сказать нечего.

Она запрыгнула в седло и опустила взгляд на всех собравшихся. Они молчали теперь, пристыженные и озадаченные. Залегли морщинки меж бровей тех, кто на выручку Денко поспешил, да и сам он понурился под взором родителя так, будто цыплят по неосторожности в лохани утопил.

Вместе с Брашко Елица снова вернулась в острог – и так тягостно стало на душе. Оттого, что Сновиду придётся ей оставить хворой, оттого, что, может не увидит её больше живой. И ещё потому, что в Звянице ей вдруг стали все не рады. Теперь осталось только отдохнуть с дороги – да снова в путь. Порой казалось Елице, что и во сне она будто в седле покачивается: столько вёрст за последнюю луну проехала, сколько за все годы вдовства не довелось.

И было в Лосиче почти так, как дома: даже хоромина походила на ту, что осталась в Велеборске. И посетила перед сном странная мысль, сквозь темноту ночи, сквозь тихое дыхание Веи и отдалённые голоса стражников, что прошли под окнами: Елица уже вновь привыкла быть не вдовицей, а княженкой. А та жизнь, размеренная и чужая, осталась в тумане минувшего. Возврата к ней не будет.

Страшный грохот торопливых шагов разбудил, показалось, посреди ночи. Елица распахнула глаза – нет уже подёрнулось пасмурное нынче небо тёплым светом. Самый тихий час и крепкий сон – перед пробуждением. И лишь в следующий миг донёсся до слуха гомон воинских голосов во дворе, и суматоха, что наполняла терем непривычным, несвойственным для обычного утра шумом. Заворочалась, ворча, Вея, но резко села, как заржала истошно лошадь где-то вдалеке. Топот приблизился – и дверь горницы распахнулась. Внутрь, совсем не подумав о том, что может застать женщин неодетыми, заглянул Брашко. Елица прикрылась одеялом едва не до носа.

– Собирайся, княжна. Сейчас. Уезжаем, – прерывисто выдохнул отрок, едва не давясь каждым словом: так запыхался.

– Что случилось?

Елица, тут же перестав смущаться, встала и огляделась, уже думая, за что взяться в первую очередь.

– Косляки, – только и ответил Брашко.

И больше ничего не надо было объяснять. Тут и Вея подскочила, начала быстро скидывать вынутые из сундука вещи обратно. Елица принялась спешно одеваться.

– Мы ждём тебя во дворе. Уедем до того, как они сюда доберутся, – сказал напоследок отрок и вновь скрылся за дверью.

Скоро они вместе с наперсницей были готовы. Спустились, кутаясь в плащи, во двор, объятый сырым туманом: утро, оказывается, выдалось прохладным. Внизу уже ждали снаряженные лошади и телега, на которую расторопные лосичанские отроки уже погрузили все вещи. Кмети рассыпались по стенам. Кто-то собирался выезжать в Звяницу, что стояла на пути косляков.

– Много их? – Елица подошла к Осмылю, который как раз широким шагом проходил мимо.

– Не знаю пока, – бросил тот на ходу. – Но говорят дозорные, что больше, чем обычно. Тебя я здесь оставить не могу. Даже за стенами. Опасно. Успеете уйти через лес – уж не догонят.

– Может, лучше было бы тем, кто со мной приехал, вам помочь? – Елица споткнулась, но воевода поймал её за локоть и наконец чуть приостановился.

– Прости уж, но пятеро кметей не слишком-то помогут, хоть и стоят каждый по два десятка косляков. Мне тебя надо сберечь, княжна, – Осмыль осторожно погладил её по щеке. – Отец мне твой не простит, хоть и не на этом свете. Да и княжичи…

Он прислушался к голосам воинов и пошёл дальше. Елица мгновение ещё смотрела ему вслед, пока не окликнул её нетерпеливо Брашко. Она вернулась и поднялась в седло. Распахнулись ворота, стражники уставились на Стояна, который тронулся первым, взглядами призывая его шевелиться ещё быстрее, хотя куда уж больше.

Створки захлопнулись сразу, как телега выехала из острога. Вокруг было тоже суматошно. Но если за стеной вся суета подчинялась приказам воеводы и десятников, не выплёскиваясь в панику, то здесь люди были напуганы так, что не могли, казалось, толком сообразить, что им делать. И хотелось хоть как-то помочь, хоть чем-то уберечь, но в этот миг, когда самой приходилось покидать Лосич, Елица ощущала себя до ужаса бессильной.

Скоро добрались и до Звяницы, где все мужчины уже готовы были каждый встать на защиту своего дома. Не первый раз они с косляками сталкивались, уж знали, как встречать незваных гостей.

– Сновиду… – Елица нагнала Стояна, а тот лишь едва обернулся на её оклик. – Сновиду заберём… И…

– Всю Звяницу, может, в телегу погрузим и в лесу укроем? – огрызнулся десятник. – Они люди наученные, сами справятся и решат, кого прятать, кого спасать. У них старейшины есть. И воины тоже.

Стоян снова вперился в даль перед собой, чуть подгоняя лошадь.

– Я велю тебе! Забрать Сновиду! – Елица едва удержалась, чтобы не дёрнуть его за рукав.

Но воин только хмыкнул на её, казалось бы, властный тон так, что стало понятно: ни единому слову не подчинится. Подтянулись сзади и другие кмети, прислушиваясь к их разговору.

– Я не тебе служу, княженка, – процедил Стоян. – А Светоярычам. А они мне ясно приказали: тебя хранить и в целости до Лосича и обратно доставить. Потому ты хоть из седла прыгай, а я тебя свяжу и до Велеборска довезу.

Он слегка подогнал своего жеребца, уезжая вперёд и давая понять, что больше обсуждать это не станет. Тем временем осталась за спиной околица веси и обступил, словно с неба обрушился, со всех сторон старый сосновый бор, который Елица знала очень хорошо: уж сколько за грибами и ягодами здесь ходила с Веселиной. И Сновидой тоже. И она правда готова была спешиться да броситься снова в Звяницу. Только острое осознание тщетности этого останавливало.

Пропали скоро последние отголоски людского шума, что ещё метались среди деревьев тихим эхом. Словно отгородила стена вековых сосен от подступающей опасности, но спокойнее от этого вовсе не становилось. Как отдалились от Лосича, Стоян отправил Брашко гонцом в Велеборск, чтобы о вестях недобрых княжичам доложил поскорей. Вряд ли Осмыль станет кого-то из своих так скоро в столицу гнать: ему сейчас не до того. Но братьям Светоярычам лучше поскорее узнать – а там, может, надумают чего.