Кадия всегда играла роль бравой вояки, с самых малых лет. Сколько «двоек» она ни получала в школе, сколько подзатыльников ей ни лепил наш тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, – Кадия никогда не плакала на людях. Да и вообще почти не плакала. Ни при своих братьях и родителях, ни при мне, ни при Дахху.

Орать, топать ногами, сквернословить? О да, это Кадия может. Со злостью хлопнуть дверью и объявить голодовку? Вполне. Положительные события, по её мнению, тоже нужно отмечать максимально громко: так, орать «я тебя обожаю!» следует во всё горло, обнимать – до удушения, танцевать – до потери пульса.

Сила, энергия – да, это про Кадию. А вот всё, что связано с трепетом и уязвимостью – нет.

Но не потому, что в Мчащейся нет ранимости или робости. Просто она, как и многие из нас, предпочитает их не показывать.

Ведь на свете столько вещей, в которых не хотим признаваться – ни себе, ни другим. Мы прячем их в тёмном углу сцены, потому что нам кажется, что они нам совсем не подходят. Что они делают нас хуже, что из-за них нас непременно разлюбят. Мы загораживаем их наспех сделанными декорациями и пытаемся играть истории из жизни каких-то других, якобы лучших версий себя.

И если тех, кто взял билеты на балкон, мы можем обмануть таким спектаклем, то наши близкие, сидящие в первом ряду, прекрасно видят настоящее положение дел. Но молчат – из любви к нам. Аплодируют там, где мы просим, и старательно отводят взгляды от того, на что мы безмолвно умоляем не смотреть, чего боимся и стыдимся.

И оттого, что Кадия, как и я, всегда задвигала в тень очень многое из своих чувств, сейчас мне было по-настоящему жутко видеть её слёзы. Она… Не раскисла бы просто так.

Она бы плакала только по очень серьёзной причине.

Я судорожно вздохнула и на мгновение зажмурилась, чтобы прийти в себя, не дать панике захватить разум. Потом подхватила Кадию под руку и, попрощавшись с Патрициусом, быстро потащила её сквозь роскошный сад поместья Мчащихся.

– Дома кто-то есть? – спросила я, бросая быстрый взгляд на белеющий вдалеке главный особняк.

– Да. Разве бывает иначе? К нам, кажется, половина города ежедневно приходит в гости, пора брать с них плату за вход, – Кадия утёрла нос и фальшиво хохотнула.

– Давай постараемся пройти к тебе так, чтобы ни с кем не встретиться. Я в розыске.

– Моя семья тебя не выдаст, эй! Какого праха!

– Я знаю, Кад, – мой голос звучал тепло. У меня и не было сомнений на этот счёт. – Просто я не хочу, чтобы они волновались. Ну и вряд ли вся заглядывающая сюда «половина города» – твоя семья, м?

Мы тихо шли сквозь ряды деревьев, всё ещё усыпанных белыми и розовыми цветами – период цветения яблонь, вишен и слив в Шолохе куда более долгий, чем в большинстве стран.

– Так, – сказала я, когда мы добрались до покоев Кадии, удачно расположенных в дальней части поместья. – Предлагаю такой план: ты сейчас идёшь и говоришь родственникам, что устала и ляжешь спать пораньше, потом цепляешь на дверь табличку «не беспокоить», чтобы к нам не ворвалась твоя горничная. Затем спокойно умываешься, мажешься любимыми кремами, надеваешь лучшую пижаму – всё, чтобы немного поднять себе настроение. Я пока приму душ и возьму что-то из твоих вещей, если ты не против – не хочу, чтобы твоя комната пропахла этим пепловым луком. А потом мы побеседуем. Но, пожалуйста, скажи мне кое-что уже сейчас… – я вдруг поняла, что подступивший к горлу колючий комок не даёт мне продолжить.

А ведь нужно задать Тот Самый вопрос.

Вопрос, который ледяным кинжалом резал мне сердце с тех пор, как Кадия заплакала на улице. Но при этом я настолько сильно боялась услышать ответ, что разродилась целым идиотским монологом про план – очевидный до безобразия – лишь бы оттянуть страшный момент.

Мчащаяся, увидев мои побелевшие губы, поняла, что я имею в виду.

Она помолчала какое-то время, а потом коротко кивнула:

– Если ты хотела узнать про Дахху, то не волнуйся. Он жив.

Я рвано выдохнула – оказывается, я невольно задержала дыхание, – и с облегчением упала в одно из двух кресел у окна. Моё самое страшное подозрение оказалось ошибочным.

Кадия стянула ботинки, зашвырнула их в угол комнаты и с размаху плюхнулась в кресло напротив.

– Но он никак не придёт в себя после нападения убийцы, – бросила она, и я снова похолодела. Что за эмоциональные качели! – Почти три недели находится без сознания.

Пепел. Плохо.

– А что говорят целители? – я напряжённо подалась вперёд.

В голосе Мчащейся неожиданно прорезались обвинительные нотки.

– Ничего, – почти выплюнула она. А потом вдруг оскалилась: – Тинави, где ты пропадала? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Видела последние новости? Тебя разыскивают, крошка. Этот твой неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги повысили, потому что дворцовый комплекс теперь надо восстанавливать. Я сдала своего парня властям и перешла работать в Чрезвычайный департамент. Теперь вокруг меня одни лишь гномы. Жизнь идёт, всё меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна?! – её голос сорвался на крик.

Только ссоры нам не хватало.

– Я… – вспыхнув, начала было я, но она рявкнула:

– Не надо! Заткнись! Дай мне привыкнуть к твоему Ух-Ты-Как-Неожиданно-Блин возвращению!

Я захлопнула рот и стала молча смотреть на то, как Кадия, грязно выругавшись, поднимается с кресла, а потом начинает выполнять все названные мной прежде пункты плана. Злиться, но слушаться – такова Кад.

Между тем, дать ей время успокоиться – это действительно хорошая, проверенная временем тактика. Так что мы обе занялись своими делами. Приняв душ и переодевшись в пижаму, я снова села на кресло у окна. Голова разрывалась от мыслей, в моей дурацкой черепушке категорически не хватало места всем новостям сегодняшнего дня и следующим за ними выводам.

За что браться? С чего начинать? Пожалуй, для начала надо узнать больше о ситуации каждого из троих – Полыни, Дахху, Лиссая. Параллельно прикинуть, каковы мои шансы получить помилование: и есть ли они вообще, или теперь до конца жизни я буду считаться преступницей.

Вопрос Кадии, вернувшейся из ванной, вырвал меня из размышлений.

– Ты собираешься спать? Или планируешь состариться в этом кресле?

Буря отступила: в её голосе больше не было гнева. Но появилась незнакомая хрипотца, будто что-то тонкое надломилось в гортани, и осколки скребут, пытаясь прорваться наружу.

На улице уже стемнело. Мы не зажигали свет, комната давно погрузилась во мрак, и я не могла рассмотреть лицо Мчащейся, легшей на кровать и закинувшей руки за голову.

– Кадия, прости меня, пожалуйста, – тихо сказала я.

– За что? – проворчала она.

– За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без друзей, и… Я могу только догадываться, как тяжело тебе было. Пожалуйста, прости.

Она не ответила, только мрачно перевернулась на бок так, что оказалась спиной ко мне. Я поднялась из кресла, села на край кровати и осторожно положила руку ей на голову. Какое-то время мы молчали, и я только медленно гладила её по растрёпанным волосам.

– Ты даже не представляешь, насколько страшно остаться одной… – вдруг пробормотала Кад.

Мне хотелось сказать ей, что, к сожалению, представляю: привет дождливому пляжу на острове Рэй-Шнарр. Но у нас был не конкурс под названием «Чья История Жалобнее». Если твоему молчаливому другу больно до такой степени, что он заговорил об этом, самое малое, что можно сделать, – это дослушать его историю. Не обесценивать его чувства и не лезть со своими «а я», «а у меня», «да ладно тебе» и так далее. Иметь хоть капельку сострадания.

– Всё позади. Я с тобой. И Дахху мы тоже вернём.

Кадия стиснула мою ладонь и плакала, пока в окнах не забрезжил ранний июньский рассвет. В перерывах между всхлипами она рассказала о том, как жила в последние три недели.

История Кадии из Дома Мчащихся

Вечером после ареста Анте Давьера Кадия вернулась в свой кабинет в Военном ведомстве.

Мысли её путались, как воздушные змеи – в кронах деревьев в ветреный день.

Её потрясающий, невероятный, умнейший на свете мужчина оказался серийным убийцей. Дахху, который чуть не стал его последней жертвой, лежал в Лазарете без сознания. Тинави исчезла в неизвестном направлении. Карл, «найдёныш», тоже куда-то пропал.

Кадия не заметила, как, истерзанная волнениями, задремала за рабочим столом. Но вскоре её грубо разбудили тычком в плечо. Она сразу же выпрямилась, да так резко, что старое ведомственное кресло скрипнуло и едва не развалилось.

Мчащаяся негодующе посмотрела на нарушителя спокойствия. Им оказался гном в полном боевом облачении: доспех блестел, не скрывая выдающийся живот, а бороду украшали традиционные для выходцев из северных гор подвески в виде топориков.

– Что вы делаете в моём кабинете? – прошипела Кад, потирая плечо.

– Кто тебе сказал, что это всё ещё твой кабинет?! Спишь на рабочем месте!!! – взревел гном в ответ.

Кадия уже была готова врезать незнакомцу как следует, как вдруг заметила у него на груди значок с изображением треснувшего колокола. Символ Чрезвычайного департамента – самого престижного из всех, что входят в состав Военного ведомства!

У неё тотчас поубавилось спеси. Она сглотнула. Гном продолжил, чеканя слог:

– Кадия из Дома Мчащихся, поднимай свою задницу и двигай за мной.

– Есть, сэр! Но зачем, сэр?

– На допрос.

Мчащаяся внутренне содрогнулась, но на всякий случай решила не вдаваться в детали. Лишь прихватила свою амуницию и под строгим взглядом гнома начала пристегивать ножны и портупею.

Пару минут спустя она под конвоем, под улюлюканье и свист ненавистных коллег, шла в допросную. Гном, представившийся командором Груби Драби Финном, неодобрительно косился на стражей.

– Вас всегда так задирают? – поинтересовался он.

– Да, сэр.

Командор Финн хмыкнул, на ходу просматривая личное дело Кадии. Оно пестрело сертификатами о повышении квалификации и личными благодарностями.

В допросной, к вящему изумлению Кад, выяснилось, что её позвали, так как правоохранительные органы искали Тинави из Дома Страждущих и Полынь из Дома Внемлющих, новоявленных государственных изменников.

– Что за бред! Вы несёте какую-то дичь! – доказывала Кадия двум следователям-чрезвычайникам. Они в ответ только бесконечно черкали в блокнотах – таких же толстых, как и сами гномы.

Город по самую маковку увяз в золотистом меду рассвета, когда семейный адвокат Дома Мчащихся вызволил Кадию из допросной комнаты.

Для Анте Давьера, как и для Ловчих, уже всё было кончено. Всех троих упекли в темницы.

* * *

– Я рыдала всю ночь. Я даже не подозревала, что во мне может быть столько слёз. Будто с детства копила – и вот, прорвало твою хренову дамбу! Это полный абзац, Дахху, говорю тебе.

Спящий на лазаретной койке Дахху не отвечал.

Он уже давно не отвечал никому и ни на что. Никто не знал, где бродит его сознание, почему он не просыпается.

Главное, чтобы дышал и сердце билось. С остальным разберёмся.

По просьбе Кадии, Дахху определили в самое старое здание Лесного Лазарета. Здесь было куда спокойнее, чем в других корпусах. Просторная палата могла похвастаться сводчатым потолком, портретами великих целителей прошлого на стенах и высоким арочным окном, за которым цвёл сиреневый сад.

Сейчас сквозь это окно в палату проникали последние лучи солнца. Откуда-то доносился колокольный звон. Кадия отстранённо наблюдала за тем, как словно растворяются в вечерних тенях целебные зелья, в ряд стоящие на тумбочке возле койки Дахху. Вздохнув, Кадия переменила позу: теперь она забралась на посетительское кресло с ногами и зажала между согнутыми коленями полупустую бутылку вина так, что горлышко подпирало ей подбородок.