Хозяйка «Волшебной флейты» – 2 (страница 4)
Он вскочил и метнулся по комнате, стукнул кулаком по стене. А когда обернулся ко мне, я увидела, что смотрящий улыбается. Как и тогда, в кабаке. Я недоверчиво улыбнулась ему в ответ и услышала:
– Лиса ты, Танюша, ох хитрющая лиса!
– Это почему это? Вроде бы всё вам прямо говорю.
– Не зря ты мне полюбилась. Я вот кулаком бью, и это людей учит. А ты, Таня, словом как вдаришь да прямо по кумполу! Вразумляешь. Эх…
Рукой махнул, улыбку с лица согнал, к двери пошёл. От не обернулся и добавил веско:
– А только пытаться я не перестану. Настанет день, и ты будешь моей.
Полуян вышел, притворив за собой дверь и оставив меня в темноте. Я медленно опустилась головой на подушку, закрыла глаза, расслабляясь, ответила тихо в пустоту:
– Надейтесь.
Сон никак не хотел приходить снова, и я лежала, таращась во мрак комнаты, думала о Городищеве. Как же мне хотелось снова увидеть его – хотя бы призрачного, в тумане, в дурацкой одежде – и даже не касаться, а просто смотреть на него и верить, что он существует где-то, не просто ушёл в небытие, не превратился в прах и воспоминание…
Наша любовь была такой короткой, но такой яркой и острой, что смерть Платона оставила в душе кровоточащий след. В первые дни я не могла смириться с мыслью, что Городищева больше нет, что он никогда не улыбнётся мне, не взглянет с его обычным, таким милым полицейским прищуром, не скажет сдержанно и очень особенно: «Татьяна Ивановна». Я постоянно ждала – вот откроется дверь, и он войдёт. Или я встречу его у салона, он спрыгнет с коляски, обопрётся на трость и возьмёт мою руку, трепетно, как величайшую ценность на земле, поцелует…
Потом всё же осознала.
Я большая девочка, многое повидала в этой жизни, и смерть была для меня в порядке вещей. Конечно, умирали мои знакомые и даже подружки, но никогда кто-то очень близкий, без которого жизнь стала пустой. Да я, впрочем, и не любила никогда до Платона. А полюбив, наивно решила, что счастье возможно, что никто не отберёт его у меня, что я избранная.
Сука ты, жизнь. Окунула головой в горе, повозила хорошенько и бросила выплывать. За что? Грешила, да, но ведь раскаялась, завязала, стала другой! Да и наказание несоразмерно с грехом. Отнять любимого человека – это слишком. А теперь ещё и обвинение в убийстве, за которое положена смерть или каторга, что то же самое, но гораздо дольше и мучительнее…
Я повернулась на бок, плотнее закутавшись в тёплое одеяло. Оно ещё хранило запах Полуяна, и от него стало одновременно грустно и смешно. Если бы не его поползновения в сторону моего тела, мы могли бы стать друзьями…
Кто, чёрт побери, убил Черемсинова?
Под пальцем закололо что-то острое, и я нащупала свою серёжку, о которой совершенно забыла. Выпала, наверное, когда Глафира сняла корсет. Зажав серьгу в кулаке, наконец закрыла глаза и подумала: этот кто-то был на вечере, иначе как бы он смог украсть украшение?
Глава 3. Действую
3 дня спустя
В бесцельной неге и праздном ничегонеделанье я слонялась по избе. Глафира и слушать не желала о том, чтобы я ей помогла. Максимум, позволенный мне служанкой – это самой приготовить чай. Как я ни уговаривала Глафиру, женщина осталась непреклонной. Нельзя мне ничем заниматься и точка! Полуян, мол, её прибьёт, ежели узнает.
А смотрящий появлялся раз в день, плотно ужинал и, поговорив минутку о всяких мелочах со мной, уходил ночевать в другое место. Я даже удивилась поначалу, но потом подумала, что, наверное, у него много дел. Или не хочет пугать меня снова. Он, конечно, бандит и наглый тип, но всё же хороший человек.
Я изнывала от безделья, а в голове вяло струились мысли. Как там мой салон? Как девчонки? И Лиза обо мне не вспоминает, наверное. Теперь, когда меня обвинили в убийстве, она не захочет со мной общаться. Я не подходящая компания для княжны… А ведь ей ещё замуж выходить, ей нельзя рисковать своей репутацией.
А вот ответа на вопрос, кто мог украсть у меня серёжку на первом вечере музыкального салона, я никак не могла найти. Перебирала в голове всех присутствующих, но никто вроде бы не приближался настолько, чтобы суметь вынуть её из уха, да ещё незаметно. Нет, конечно, серьга могла выпасть, такое уже со мной случалось… И все могли видеть её на мне. Тут нужно искать мотив. А мотива я ни у кого не видела.
Смерти Черемсинова могли желать многие, а вот подставить при этом меня… Кому я так насолила? Двоим. Ксенофонту, управляющему «Пакотильи», которого я выгнала в первый день, и Трубину, неудачливо подкатившему ко мне в тот же самый первый день. Но вряд ли Ксенофонт мог знать подробности нашей ссоры с Черемсиновым. Если только у него нет сообщницы в салоне… У Трубина возможностей больше. Но я никак не могу представить, что он способен на такую многоходовку. А вот бывший управляющий больше подходит на роль злодея.
Эх, почему я не могу выйти в город?
Остановилась посреди избы, как вкопанная. Кто сказал, что не могу? Не в таком виде, конечно, но, если одеться попроще, загримироваться… Грим у Полуяна вряд ли есть, ладно, мне повезло, что я женщина, а женщины простого сословия в этом мире носят платки. Я же могу притвориться больной и замотать голову и лицо так, что ни одна собака меня не узнает.
Я села с размаху на скамью и уставилась на печку. Платье пошире, обмотаться тряпками на поясе… Большой платок, и пусть я упрею под ним. Прикрыть лицо и всем говорить, что у меня язвы на щеках. А что, никому не захочется смотреть на убогую! Или вообще «ослепнуть»!
Как Захар.
Захару бы весточку дать, но как? Нет, мне абсолютно точно нужно прогуляться до центра Михайловска, чтобы узнать, что там происходит. Полуян-то мне ничего не сообщает, делает загадочное лицо. Как ни просила, ни словечка не проронил! Информация мне необходима, как воздух. Так что решено, я валю отсюда хоть на полдня.
Осуществить свой план мне удалось ближе к вечеру. Полуян заглянул на полчаса, поужинал и снова ушёл. Глафира поставила тесто на хлеб, убралась на кухне и вдруг вспомнила:
– Я же обещалась матери, что прибегу помочь! Матушка у меня хворает! Барышня, ты же не станешь меня ругать? Я быстренько, она туточки неподалёку живёт!
– Беги, конечно, беги, – ответила я, старательно пряча радость в голосе. – Я вообще спать лягу.
– А ложись, ложись, – с облегчением выдохнула Глафира, собирая какие-то пожитки и немного еды. – Свечку потуши, мало ли… Ну, побегла я.
Она ушла, не заперев дверь. А я бросилась в комнату, где за кроватью стоял большой сундук. В нём была одежда служанки, и для меня нашлось старенькое платье. Я безжалостно измазала его сажей из печки, потом так же густо намазала лицо и шею. Стану золушкой, и никто меня не узнает. Перед уходом сделала куклу под одеялом, чтобы Глафира не сразу хватилась меня, а потом погасила свечу и осторожно выскользнула из дома.
Вечер оказался тёплым и мягким. Солнце ещё стояло над горизонтом, не касаясь крыш. Воздух был наполнен запахом хлеба, который пекли в каждом доме. Я с наслаждением вдохнула полные лёгкие этого вкусного аромата и пошла, старательно горбясь и шаркая ногами, по улице. Платок, которым я обмотала голову и лицо, действительно был слишком тёплым, или я перестаралась. Но терпела, чтобы меня не поймали. Впрочем, здесь, в пригороде, бояться было практически нечего. А вот на входе в город я стала осторожнее. Крутила головой, стреляла глазами направо и налево, чтобы вовремя заметить полицейских. Обошла участок широкой дугой и в порыве внезапного вдохновения добралась до церкви.
По бокам от крыльца сидели и стояли нищие. Я и раньше их видела, но не обращала на них внимания. Как и в своём мире. И правда что, кто смотрит в лицо старушке, протянувшей руку из-под грязной шали? Никто. А тут были и мужчины, и женщины, и даже дети. Грязные, оборванные, заросшие волосами или бородами. Вонючие…
Отличное прикрытие!
Я пристроилась сбоку и принялась нараспев тихонечко читать «Отче наш», как можно шепелявее и как можно гнусавее, чтобы никто не разобрал слов. Старушка, стоявшая рядом, постоянно била поклоны, крестясь. Ну словно я домой попала, ей-богу!
Смотреть на людей из-под платка было не очень удобно, и я чуть сдвинула края ткани в сторону. Старушка тут же любопытно спросила шёпотом:
– А что ж ты, милая, в платочек кутаешься? Холодно тебе? Аль хворая?
– Хворая, хворая, – пробормотала я, снова прикрывая лицо и шепелявя.
– Ах ты ж болезная! Ты молись, молись Богинюшке, она тебя вылечит.
– Ага, ага.
Я начала нервничать. Чего она ко мне пристала? Конечно, я тут новенькая, всем интересно, кто я и откуда. Но нельзя привлекать внимание! Отвернувшись от старухи, я бросила быстрый взгляд на площадь. Ресторация полным-полнёхонька… А я так и не попробовала ни одного блюда. Вдруг и не попробую?
Стало совсем не по себе. Куда, в какую пропасть скатилась моя жизнь? Неужели мне теперь придётся всё время скрываться и отказываться от самых примитивных удобств и желаний? Неужели моим единственным другом станет теперь Полуян, смотрящий Михайловска?
Старушка подтолкнула меня под локоть: