В этом саду был еще один элемент, будораживший наше детское воображение. На небольшой поляне, глубоко в лесу, мы обнаружили деревянный фургон, выкрашенный в красно-желтый цвет, над дверью которого была вырезана надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий»^[5]. Мы подначивали друг друга нарушить запрет и войти, но отказ от надежды был явно не тем, к чему я могла бы отнестись легкомысленно. Казалось, что, открыв эту дверь, я вдруг выпущу в мир весь тот ужас, который даже не осмеливалась назвать. В конце концов, как это часто случается со всем неизвестным, фантазия оказалась гораздо ярче реальности. Однажды, когда мы наконец все же открыли эту дверь, за ней обнаружилось простое, выкрашенное в желтый цвет помещение с деревянной койкой, и, конечно же, ничего страшного не произошло.

Пока на ваше формирование оказывает влияние опыт, вы не осознаете, что это происходит, поскольку что бы ни случилось, это просто ваша жизнь; другой жизни нет, и все это часть того, кто вы есть. Только гораздо позже, когда я уже училась на психотерапевта-психоаналитика и приступила к самоанализу, я осознала, насколько сильно структуры моего детского мира были потрясены болезнью отца. Я начала понимать, почему призыв над дверью фургона так сильно повлиял на мое детское воображение, а также почему в 16 лет мое внимание привлекло сообщение в новостях об утечке с химического завода в Севезо, Италия^[6]. Тогда в результате взрыва образовалось облако токсичного газа, и сокрушительные последствия этой катастрофы в полной мере проявились лишь со временем. Почва была отравлена, и местные жители страдали от серьезных длительных проблем со здоровьем. Та катастрофа что-то всколыхнула во мне, и я впервые обратила внимание на экологические проблемы и связанную с ними политическую борьбу. Такова работа бессознательного, что при этом я не увидела параллели с неизвестным химическим веществом, которое сделало моего отца больным. Я только понимала, что пережила мощное экологическое пробуждение.

Перебирая прошлое и возвращаясь к подобным воспоминаниям в ходе моего самоанализа, я переживала другой вид пробуждения – к жизни психики и разума. Я приходила к пониманию того, что горе может уйти в подполье и что одни чувства могут скрывать другие. Моменты новых осознаний вспыхивают, проходят через душу, встряхивая и возбуждая ее; и в то время как некоторые из них могут быть желанными и бодрящими, другие могут оказаться трудными для усвоения и адаптации к ним. Параллельно с переживанием этих процессов я занималась садоводством.

Сад представляет собой защищенное физическое пространство, которое, в свою очередь, усиливает ваше ощущение ментального пространства, – все это создает тишину, неообходимую вам для того, чтобы слышать собственные мысли. Погружаясь в ручной труд, вы обретаете больше внутренней свободы, чтобы разобраться в своих чувствах и проработать их. Сейчас я обращаюсь к садоводству как к способу успокоить и разгрузить свой разум. Каким-то образом гул разноречивых мыслей в моей голове проясняется и успокаивается по мере того, как я заполняю ведро с сорняками. Идеи, которые дремали, выходят на поверхность, а туманная мысль вдруг неожиданно обретает форму. В такие моменты мне кажется, что наряду с физическим возделыванием своего сада я занимаюсь возделыванием своего ума.

* * *

Со временем я пришла к пониманию того, что в создании сада и уходе за ним могут быть задействованы глубокие экзистенциальные процессы. Поэтому я периодически ловлю себя на том, что задаюсь вопросом: как садоводство влияет на нас? Как оно может помочь нам найти или заново обрести свое место в мире, когда мы чувствуем, что потеряли его? В современном мире, когда уровень депрессии, тревоги^[7] и других психических расстройств постоянно растет, а образ жизни в целом становится все более урбанизированным и технологически зависимым, как никогда важно понять то множество способов, которые объединяют наш разум и сад.

С древних времен было известно о восстанавливающих свойствах садов. Сегодня садоводство неизменно входит в десятку самых популярных хобби в целом ряде стран мира. По сути, уход за садом – это взращивание и забота, и для многих людей, наряду с рождением детей и построением семьи, процесс ухода за земельным участком является одной из самых важных вещей в их жизни. Конечно, есть те, для кого садоводство кажется рутиной и кто предпочел бы выбрать иное занятие, но многие признают, что сочетание физической активности на свежем воздухе и иммерсивности имеет успокаивающий и оздоравливающий эффект. Хотя другие формы активности на природе и иные творческие занятия тоже могут влиять подобным образом, тесная связь, которая формируется с растениями и землей, уникальна именно для садоводства. Контакт с природой оказывает на нас влияние на разных уровнях; иногда мы наполняемся ею и полностью осознаем ее благоприятное воздействие на нас, а иногда она действует медленно, затрагивая подсознательный уровень, что может быть особенно полезно для людей, страдающих от травм, болезней и потерь.

Поэт Уильям Вордсворт, возможно, глубже, чем другие, исследовал влияние природы на потаенную жизнь психики и ума человека. Благодаря его психологической проницательности и способности настраиваться на бессознательное творчество поэта иногда считают предтечей психоаналитического мышления^[8]. В момент интуитивного озарения, наличие которого подтверждается и современной нейронаукой^[9], Вордсворт понял, что наши чувственные впечатления не фиксируются пассивно, скорее мы конструируем свое переживание даже в тот момент, когда проходим его. Как он выразился, мы «наполовину создаем» и одновременно воспринимаем окружающий мир. Природа оживляет разум, а разум, в свою очередь, оживляет природу. Вордсворт считал, что такие живые отношения с природой являются источником силы, которая может способствовать здоровому развитию ума. Он также хорошо понимал, что означает быть садовником.

Для Вордсворта и его сестры Дороти^[10] процесс совместного ухода за садом был важным актом восстановления. Это была реакция на потерю, ибо их родители умерли, когда они были маленькими детьми, после чего им пришлось пережить длительную и болезненную разлуку друг с другом. Когда они поселились в коттедже «Голубь» в Озерном крае, созданный ими сад стал средоточием их жизни, помогая брату и сестре вновь восстановить чувство дома. Они выращивали овощи, лекарственные травы и другие полезные растения, но большую часть участка, круто поднимавшуюся на холм, они оставили нетронутой. Этот маленький «горный уголок», как называл его Вордсворт, был полон «даров» – полевых цветов, папоротников и мхов, которые они с Дороти собирали во время своих прогулок и приносили в сад, как подношения земле.

В этом саду Вордсворт часто работал над своими стихами. Он описал сущность поэзии как «эмоции, которые вспоминаются в спокойствии»^[11], и это верно для всех нас – нам нужно находиться в правильной обстановке, чтобы войти в спокойное состояние ума, необходимое для обработки сильных или беспокойных чувств. Сад коттеджа «Голубь» с его прекрасными видами дал поэту ощущение безопасного укрытия. Именно в этом коттедже были написаны знаменитые стихотворения Вордсворта, а также здесь поэт на всю жизнь выработал у себя привычку^[12] мерить шагами ритм и громко декламировать стихи, идя по садовым дорожкам. Таким образом, сад был как физическим обрамлением дома, так и декорацией для ума; особенно важно, что он был создан собственными руками – его и Дороти.

Любовь Вордсворта к садоводству^[13] – не самый известный факт его биографии, но поэт оставался преданным садовником до глубокой старости. Он создал несколько различных садов, в том числе крытый зимний сад для своей покровительницы леди Бомонт. Задуманный как целительное прибежище, он был предназначен для облегчения ее приступов меланхолии. Цель такого сада^[14], как писал Вордсворт, состояла в том, чтобы «помогать Природе в возбуждении чувств». Обеспечивая концентрированную дозу целебного воздействия природы, сады в первую очередь влияют на нас через наши чувства, однако, какой бы очевидной ни была их роль в качестве убежища, мы тем не менее, как писал Вордсворт, «находимся посреди реальности вещей». Эта реальность включает в себя не только все красоты природы, но и жизненный цикл растений, а также смену времен года. Другими словами, предлагая нам отдых и утешение, сады также знакомят нас с фундаментальными аспектами жизни.

* * *

Защищенное пространство сада действует подобно остановке во времени, позволяя нашему внутреннему миру и миру внешнему сосуществовать вне давления повседневной жизни. Сады в этом смысле предлагают нам промежуточное пространство, которое может стать местом встречи нашего самого сокровенного, полного мечтаний Я и реального физического мира. Это место размывания границ – то, что психоаналитик Дональд Винникотт назвал «промежуточной» областью опыта^[15]. На разработку Винникоттом концепции переходных объектов и явлений в некоторой степени повлияло представление Вордсворта о том, что мы живем в этом мире, используя сочетание восприятия и воображения.

Винникотт, будучи помимо прочего также педиатром, рассматривал модели мышления ребенка по отношению к семье и ребенка по отношению к матери. Он подчеркивал, что ребенок может существовать только благодаря отношениям со своим родителем. Когда мы смотрим на мать и ребенка со стороны, легко различить их как два отдельных существа, но субъективный опыт каждого из них не такой понятный. Отношения включают в себя важную промежуточную область, посредством которой мать чувствует эмоции и ощущения своего чада, когда он выражает их, а ребенок, в свою очередь, еще не может отделить себя от матери и не знает, где начинаются его личные границы и чувственный опыт, а где материнский.

Точно так же, как не может быть ребенка без родителя, не может быть сада без садовника.

Сад – это всегда проявление чьего-то ума и результат чьей-то заботы. В процессе садоводства также невозможно четко разделить, что является «мной», а что «не-мной». Когда мы отступаем и смотрим на нашу работу в саду, как нам разделить то, что предоставила природа, а что внесли мы?

Даже непосредственно во время самой работы это не всегда ясно. Иногда, когда я полностью поглощена уходом за садом, во мне возникает чувство, что я являюсь частью этого, а все это – часть меня; природа течет во мне и через меня.

Сад воплощает собой переходное пространство, располагаясь между домом и пейзажем, лежащим за его пределами. В нем пересекаются дикая природа и природа окультуренная, а копание садовника в земле никоим образом не противоречит ни мечтам о Рае, ни цивилизованным идеалам утонченности и красоты. Сад – это место, где данные полярности сходятся вместе, а возможно, и вообще единственное место, где они могут так свободно сосуществовать.

Винникотт считал, что игра^[16] – это действенный психологический метод восстановления сил, но он подчеркивал, что для того, чтобы войти в воображаемый мир, мы должны чувствовать себя в безопасности и свободными от пристального внимания. Он использовал один из своих фирменных парадоксов, чтобы передать этот опыт, написав, как важно для ребенка развивать способность быть «в одиночестве в присутствии матери»^[17]. Занимаясь садоводством, я часто испытываю ощущение погруженности в такую игру – как будто в безопасном уединении сада я нахожусь в такой компании, которая позволяет мне побыть одной и войти в свой собственный мир. Все чаще признается, что мечтание и игры способствуют психологическому здоровью, и с окончанием детства это не меняется.

* * *

Наш эмоциональный и физический вклад в работу по саду со временем вплетается в чувство собственной идентичности. Он также может стать той частью нашей идентичности, которая способна защитить нас и помочь, когда ситуация становится трудной. Но поскольку мы утратили традиционные отношения укорененности в своем месте обитания, то лишились и того потенциально стабилизирующего воздействия, которым обладает для нас привязанность к месту.