Теория привязанности^[18] была впервые разработана психиатром и психоаналитиком Джоном Боулби в 1960-х годах и в настоящее время подкреплена уже довольно обширной исследовательской базой. Боулби считал привязанность «краеугольным камнем» человеческой психологии. Он также был увлеченным натуралистом, что повлияло на развитие его идей. Боулби описал, как птицы год за годом возвращаются в одно и то же место, чтобы строить свои гнезда, часто недалеко от места, где они родились, и, как животные, вовсе не бродят наугад^[19], где попало, как часто многие думают, а лишь в пределах «домашней» территории – вокруг своего логова или норы. В этом же ключе он писал: «Окружающая среда каждого человека является для него уникальной и единственной в своем роде».

Привязанность к месту^[20] и привязанность к людям имеют общий эволюционный путь, и качество уникальности занимает центральное место и там, и там.

Простого кормления младенца недостаточно, чтобы вызвать привязанность, поскольку мы биологически закодированы на формирование привязанности через специфичность запахов, текстур и звуков, а также приятных ощущений. Места также имеют свойство вызывать чувства, а природа особенно щедра на сенсорные удовольствия. В наши дни нас все чаще окружают функциональные места, лишенные характера и индивидуальности, – супермаркеты и торговые центры. В то время как они обеспечивают нас едой и другими полезностями, к ним у нас не развиваются узы нежной привязанности; на самом деле такие места часто глубоко разрушительны. В результате понятие места в современном мире все больше сводится к фону, и взаимодействие, если таковое происходит, носит скорее временный характер и не приводит к живым, стабильным отношениям.

В основе теории Боулби лежит идея о том, что мать – это самое первичное место из всех. Дети ищут ее защитных объятий всякий раз, когда они напуганы, устали или расстроены. Это «безопасное убежище» становится тем, что Боулби назвал «надежной базой», которая создается благодаря кратковременным повторяющимся переживаниям разлуки и чувства потери, за которыми следуют воссоединение и восстановление. Когда у ребенка возникает чувство безопасности, он обретает смелость исследовать свое окружение, но все еще вполглаза следит за своей матерью как за тем безопасным местом, куда можно в любой момент вернуться.

Печальным фактом современного детства является то, что игры на открытом воздухе становятся довольно редким явлением. Традиционно парки и сады создавали условия для важной творческой и исследовательской игры. Строительство «домиков» в кустах в качестве зон, свободных от взрослых, – это способ отрепетировать будущую независимость. К тому же у этих убежищ есть и своя эмоциональная роль. Исследования показывают^[21], что, когда дети расстроены, они инстинктивно используют свои «особые» места в качестве безопасного убежища, где чувствуют себя защищенными, пока их переживания не утихнут.

Привязанность и потери, как показал Боулби, идут рука об руку. Мы не настроены на то, чтобы «рас-соединяться», мы настроены на то, чтобы стремиться к воссоединению. Именно сила нашей системы привязанностей делает восстановление после потери таким болезненным и трудным. Хотя у нас есть сильная врожденная способность создавать связи, в нашей биологии нет ничего, что помогало бы нам справляться с разорванными связями, и это означает, что скорбь – то, чему мы должны учиться на собственном опыте.

Чтобы справиться с потерей, нам нужно найти свое безопасное убежище, почувствовать комфорт и сочувствие других. Для Вордсворта, который в детстве перенес боль утраты, мягкие, ласковые проявления природного мира своим присутствием вокруг обеспечивали ему утешение и сочувствие. Психоаналитик Мелани Кляйн ссылается на это в одной из своих работ, посвященных теме горевания и скорби. Она пишет: «Поэт говорит нам, что Природа скорбит вместе со скорбящим»^[22]. Далее Кляйн объясняет, что для выхода из состояния горя человеку нужно восстановить чувство нравственной чистоты и добра в мире и в самих себе.

Когда умирает кто-то очень близкий нам, часть нас как будто тоже умирает. Мы хотим сохранить эту близость и заглушить нашу эмоциональную боль. И в какой-то момент возникает вопрос – можем ли мы снова оживить себя? Ухаживая за участком, выращивая растения и заботясь о них, мы постоянно сталкиваемся с процессами смерти и возрождения. Естественные циклы роста и увядания помогают нам понять и принять, что существует такая часть жизненного цикла, и, если мы не можем проявить свою скорбь, нас как будто охватывает вечная зима.

Помочь нам осмыслить этот опыт могут также ритуалы или другие символические действия. Но в светском и потребительском мире, в котором сейчас живут многие из нас, мы утратили связь с традиционными обрядами и инициациями, которые могли бы помочь нам сориентироваться в жизни.

Садоводство само по себе может быть формой ритуала. Уход за садом преобразует внешнюю реальность и порождает красоту вокруг нас, но также действует и внутри нас благодаря своему символическому смыслу. Сад знакомит нас с тем набором метафор, которые на протяжении тысячелетий^[23] на самом сокровенном уровне формировали человеческую психику, – метафор настолько древних, что они практически скрыты в глубинах нашего мышления.

Садовничество – это то, что происходит, когда встречаются две творческие энергии – человека и природы. Это место пересечения между тем, что есть «я» и «не-я», между тем, что мы замышляем, и тем, что дает нам окружающая среда для работы. Здесь мы преодолеваем пропасть, разделяющую фантазии в нашей голове и землю под нашими ногами, и знаем, что, хоть мы не можем остановить силы смерти и разрушения, мы можем, по крайней мере, бросить им вызов.

* * *

Где-то в недрах моей памяти таилась история, которую я, должно быть, слышала в детстве и которая вспомнилась мне при написании этой книги. Это классическая сказка, в которой фигурируют король с прекрасной дочерью и женихи, просящие ее руки. Король решает избавиться от женихов, поставив перед ними невыполнимую задачу. Он объявляет, что единственный человек, который может жениться на его дочери, – это тот, кто принесет ему предмет настолько уникальный и особенный, что никто в мире не видел его раньше. Его взгляд короля, и только его, должен быть первым, что упадет на него. Претенденты, как им и положено, отправляются в далекие экзотические места в поисках того, что, как они надеются, гарантирует им успех, и возвращаются с необычными подарками, которые они сами даже не видели. Какими бы тщательно завернутыми и удивительными ни были их находки, другой человеческий глаз всегда смотрел на них раньше – кто-то либо создал эти красивые предметы, либо нашел их, как драгоценный камень, в самой глубокой алмазной шахте.

У дворцового садовника был сын, тайно влюбленный в принцессу, и он интерпретирует вызов по-своему – так, как это обусловлено его тесными отношениями с миром природы. Деревья в саду стонут под грузом орехов, и он дарит один королю вместе с парой щелкунчиков. Король озадачен таким ординарным презентом, но сын садовника объясняет, что, если король расколет орех, он увидит то, чего раньше не видела ни одна живая душа. Король, разумеется, вынужден выполнить свое обещание; так что, как и во всех хороших сказках, это история о том, как богатство и любовь соединились. Но сказка еще и о чудесах природы, которые нельзя недооценивать. Более того, это история о правах и возможностях человека, потому что природа – это то, что доступно всем нам.

Если бы в мире не было потерь, у нас не было бы мотивации творить. Как писала психоаналитик Ханна Сигал^[24]: «Именно тогда, когда мир внутри нас разрушен, когда он мертв и лишен любви, когда наши близкие разбиты на части, а мы сами беспомощны в своем отчаянии – именно тогда мы должны выстроить наш мир заново, собрать его по кусочкам, вдохнуть жизнь в мертвые фрагменты, воссоздать жизнь».

Садоводство – это о том, чтобы приводить жизнь в движение, и семена, эти кажущиеся мертвыми фрагменты, помогают нам отстроить мир заново.

Именно эта новизна так притягательна в саду, где жизнь бесконечно меняет формы и перестраивается. Сад – это место, где мы можем присутствовать при его зарождении и участвовать в его создании. Это заметно даже по скромной картофельной грядке – когда мы переворачиваем рыхлую землю, на свет появляется россыпь картофеля, которую никто никогда не видел раньше.

2. Зеленая природа – природа человека

В осеннем сердце – как я мог

Мечту лелеять, что придет расцвет?

Под землю глубоко

Цветок зимой уходит…

Джордж Герберт (1593–1633), «Цветок»

Подснежники – это первый признак новой жизни в нашем саду. В этот момент понимаешь, что зима начинает сдавать свои позиции. Их зеленые побеги пробираются наружу из темной земли, а простые белые цветы – это квинтэссенция намерения начать все с чистого листа во всей его абсолютности.

Каждый февраль, перед тем как подснежники отомрут, мы делим некоторые из них и рассаживаем. Хотя большую часть года эти цветы невидимы, они растут и размножаются под землей. Местные мыши не трогают подснежники, питаясь другими луковицами в саду, позволяя цветам самозабвенно размножаться. Мне греет душу не только их количество, но и ощущение наследия – легионы подснежников, которыми сейчас покрыт наш участок, начались с нескольких ведер луковиц, пересаженных из сада матери Тома более тридцати лет назад.

Обновление и регенерация происходят в растительном мире естественным образом, в то время как восстановление нашей психики не наступает так же естественно. Хотя разум внутренне стремится к росту и развитию, в его работе есть подводные камни. Многие из наших автоматических реакций, сталкиваясь с травмами и потерями, такими как избегание, оцепенение, изоляция и навязчивые мысли, на самом деле работают против возможности исцеления.

Повторяющиеся паттерны тревожного и навязчивого мышления, возникающие при депрессии, создают порочный круг. Такого рода фиксация – это попытка ума разобраться в определенных вещах. Однако стремление решить не поддающиеся объяснению проблемы запирает нас в тупике и мешает двигаться вперед. Депрессия обладает еще одной присущей ей цикличностью: когда мы в депрессии, то воспринимаем и интерпретируем мир и самих себя гораздо более негативно, что, в свою очередь, подпитывает наше плохое настроение и усиливает желание изолироваться от всего. Истина заключается в том, что, предоставленный самому себе, разум легко заводит нас в «кроличью нору».

Я помню одну пациентку, которая задолго до того, как я начала задумываться о терапевтическом эффекте садоводства, посеяла семя в моем сознании. Кей, назовем ее так, жила со своими двумя сыновьями в квартирке с небольшим садом. Она страдала от повторяющихся приступов депрессии, порой довольно тяжелых. Ее детство было омрачено насилием и родительским пренебрежением. Во взрослой жизни женщина изо всех сил старалась выстраивать здоровые отношения и воспитывала своих сыновей в основном самостоятельно. В подростковые годы мальчики довольно часто конфликтовали, и когда они оба достаточно рано покинули дом, Кей снова впала в депрессию. Впервые за двадцать лет она вдруг оказалась в доме одна.