– А вы, Юнар Демидович, такой честный, такой правильный… Как болт, по резьбе съехавший! Все жаждете справедливости на свою ж… на свою же голову… Ой, глядите. Дар опасный, дар случайный…

– Фигня! Слушать тебя не хочу, Витька. Вор должен сидеть в тюрьме! Разворовали Россию!

– Ваша фамилия, случайно, не Решов? А имя не Гранит? Непрошибаемый вы наш! За клевету ответите! Я господину Сатарову все доложил – разложил по полочкам. И вот за это – что правду узнал – господин Сатаров пострадал. Ему уголовник чегой-то сделал… Вред причинил. Магическим третьим глазом…

– Подонок! Точно глаза твои бесстыжие! Покаялся начальству? В чем? Вор у вора дубинку украл. Это все не ваше! Государственное!

– Что ж, я со своей стороны подтверждаю, перед нами прискорбный пример буйного помешательства, – авторитетно заявил Поворотов, понявший, что топить заклятого врага Витьку или даже просто молчать становится опасно – если не заткнуть дырку, много чего всплывет в Негоди. – Этот синий туман сильно голову туманит… Как всегда самым опасным оказался тот, на кого меньше всего подумаешь… Не брызгайте слюной, господин Анютин. И отпустите человека – вы не имеете никакого права его хватать. У нас не тридцать седьмой год.

Потрясаемый праведным гневом Ю.Д. лишился слов. Он и раньше-то не блистал красноречием – для него легче гайки крутить, чем языком болтать. Поворотов воспользовался заминкой – тут же увел в сторону.

– Мы можем спорить и обвинять друг друга хоть до утра. Представляете, какое идиотское впечатление мы производим на нашего гостя? Одна надежда, что он не слышит… Надо позаботиться о человеке. Наш долг гостеприимства…

Тут снова вспомнили про олигарха в обмороке. И сразу устыдились за устроенный цирк. Генриха осторожно положили на простреленную шинель на Мобутин плащ. Четверо мужчин – Ромка Халилов с напарником и еще Ляпустин с Ю.Д. Анютиным – подняли несчастного и понесли. Серьезная процессия медленно зашагала по Проспекту космонавтов к гостинице. Сатаров в беспамятстве жалобно стонал. Импровизированные носилки при ходьбе перекашивались (носильщики слишком разновеликие – Ромка на голову выше Ляпустина), и Генрих заваливался на один бок, утыкался лицом в край плаща, где блестела странная штука – круглая металлическая бирка, нацепленная владельцем (надпись на бирке каждый раз выглядела иначе). Генрих больно кололся носом – чуть не порезал его – и стонал громче.

Пятнашков трусил за носилками, кособочился и бубнил.

– Ну, ты чего? Не пугай, друг… Все будет хорошо… Ну, не было у него третьего глаза – пистолета с дулом. Лопни мои глаза! Это же уголовник. Грубый, невоспитанный тип…

Позади процессии, неслышно ступая слоновьими ногами, шел спокойный Поворотов. Действительно, зачем ему волноваться? Все живы и почти здоровы. И понятно, что господину Сатарову в его оставшееся время в Утылве (сколько ему здесь отпущено?) будет совершенно не до местных проблем. Вот и ладно!..

Транспортная проходная ТыМЗ обезлюдела (прям как до того мэрия Утылвы). Охранников нет. Будку покинули второпях, не закрыли. Шлагбаум не опущен. На заводской территории брошен грузовик. Однако можно не опасаться – какой дурак сюда полезет? Синий туман густел – в нем терялся даже свет от зажженных фар. Наваждение!

Тулузу не искали. Цуков его не стал выдавать. За то спасибо. Хотя почему-то Тулуза не хотел благодарить. Он был очень зол и ничуть не благодарен. Дурной знак для Федьки. Криминальный тандем распался здесь и сейчас. Тулуза больше никогда не сядет за руль грузовика с металлоломом. Как отрезало.

Пока Генриха торжественно несли в гостиницу, лица мужчин носильщиков были строги и виноваты. Случившееся перешло границы – даже не разумности, а милосердия. Так нельзя. Тылки не звери.

Лариса выпорхнула на крыльцо в коричневом халатике и шлепках. Увидев, кого несут, заплакала, затем спохватилась.

– Пожалуйста, проходите… Да что же… Да как же он… Господи!..

– Только не начни. Не пускай слезы и слюни – все эти пузыри… Абсолютно без пользы сейчас. Куда нам?

– Куда? Наверх, конечно. Я дверь подержу. Несите!.. Руслан Афанасьевич, может, врача?

– Какого врача? Ты еще в милицию позвони. Пусть лейтенант Жадобин протокол составит. Совсем здесь охренели! – Поворотов выразился предельно ясно. С ним согласились.

– Мужчины подняли Генриха в его номер на втором этаже. Положили на синий диван. Задержались недолго.

– Плащ вытащи из-под него, Ромка… Тяжел олигарх, а уж мошна его… Мобутин плащ-то. У старика единственный… Дорога как память о Халхин-Голе…

– На! забери…

– Генрих Прович! Генрих Прович! – Лариса опять пустила прозрачную слезу. Обежала вокруг дивана – вокруг неподвижного тела олигарха – сбросила туфли с ног лежащего. Взяла его руки и развернула ладонями вверх (хорошо, хоть не сложила на груди). Сперва осторожно потрогала, а затем обхватила лицо, потрясла. Сатаров застонал.

– Очнулся! – радостно воскликнула женщина. – Слава Богу, живой!

– Действительно, повезло. Иначе, представляете, что было бы! Хана нам – всей Утылве… Умучали олигарха!

– Ага. Враги олигархов – враги народа. Как мы дожили до жизни такой? Раньше ведь не так было… А вот как было. Все вместе! Дружно! С бревнышком… Э-эх…

К общей цели – твердым шагом
Мимо башни с красным флагом.
Не сгибаясь под огнем,
Мы, наследники, идем.
За героями отцами со стальными яйцами.

– Бревно ты, Ляпустин! – ругнулся Юнар. – Отцов приплел. Стоишь, охраняешь – чего охраняешь? Чужое добро? Когда стало чужим? Когда нами олигархи владеть стали? Никто их не звал! Ни этого типа, ни его племянника…

– Племянник-то бабылидин. И он же – брат нынешнего олигарха, – Ромка расставил все по местам.

– Чет мало им это помогло. Сперва один, потом другой… Племянника жена выгнала, вот он у меня в бараке приткнулся. Спит на полу. Теперь этот другой валяется на диване и стонет… Бедняга. Жалко его, – расчувствовался Мобутя.

– Дед, у тебя уже навроде нимб образовался. Борода голубая светится. Всех тебе жалко…

– Очень жалко! Спи спокойно, дорогой товарищ олигарх. Мы не забудем тебя.

– Кто бы нас пожалел! – отрезал Юнар. – Ладно, мужики, уходим. Дело сделали. Притащили, не бросили. Хотя не следовало жалеть олигарха!.. Нанесли грязи на ковры, убирать теперь… Ларис, ему, наверное, доктора надо вызвать. Непонятно, что случилось – то ли подстрелили, то ли упал и спиной и головой ударился. Бормочет по третий глаз…

– Притворяется. Полежит и вскочит как молодой. Любимый трюк ворпаней. Пусть корреспондент сфоткает и разоблачит – вот прямо так, с волосатой грудью. Не то в ворпаней не верят!

– Некрасиво с беспомощным человеком, Ромка…

– Это мы беспомощны! Без работы, без денег, без уверенности в завтрашнем дне…

– Умоляю… Помогите… – походит на стон раненого животного (хоть и ворпаня, но раненого).

**

Генрих лежал на диване и стонал очень жалостливо – прям как зайчик. Тут никакое сердце не выдержит – тем более женское.

– Умоляю… Помогите…

Мольба Генриха нашла отклик. Светловолосая женщина наклонилась к изголовью. У нее не переливчатые, но не меньше удивительные глаза. Темные крапины зрачков плавали в голубой оболочке. Поймать взгляд трудно. Белки покраснели от пролитых слез. Красиво изогнутые кукольные ресницы не накрашены и настолько длинны, что, распрямившись, закрыли бы нижние веки. Сами веки и кожа под ними уже начали увядать и истончаться, морщинки не только наметились, но уже и пролегли. Но такие слабые возрастные признаки можно разобрать лишь при ярком свете, а отодвигаясь в тень, лицо выглядело по-прежнему молодым и прекрасным. В чертах нет изъяна – пропорционально, не мелко и не крупно, слегка обострено. «Птичий» носик нисколько не портил обладательницу. Брови выщипаны в ниточку (по моде Ларисиной молодости). Чуть оттопыренные розовые раковины – прелестные ушки с крохотными бусинками искусственного жемчуга. Ладони – Генрих ощутил их на своем лице – маленькие и неожиданно крепкие (от привычки к каждодневной домашней работе). Волосы тонкие, светлые – и никаких желтых и рыжих оттенков – но для чистого блонда надо обесцветиться. А зачем Ларисе? Она вдова, и крест на себе давно поставила.

Заинтересовавшись, Сатаров заскользил взглядом дальше по стройной фигуре в гостиничной форме. Коричневый халатик облегал выгодно – перепоясывал талию, где надо собирал складки и где надо не топорщился. Волнение и забота преодолели Ларисину застенчивую скованность. Она хлопотала над пострадавшим. Столько мягкости и неосознанного очарования, что Генрих залюбовался. По коричневому подолу взгляд мужчины опустился к ногам женщины – не тонким и не толстым, не этим… как их, депилированным (светлые волоски прилегали к коже плотно и незаметно). Тут Генрих испугался, что нарвется на скандал (ведь в Утылве живут дикари и еще уголовники), сместил зрение кверху и больше не нарушал границу приличий – ниже талии старался не смотреть. Он вспомнил, как ее зовут – Лариса. Манеры не искушенные – робкие, уклончивые, плавные. Вся Лариса словно собрана в кокон – конечно, это не надежная защита, но другой нет. Генрих подытожил свои впечатления: такая женщина – подобный тип – по определению должна быть замужем. Но Витек, кажется, говорил, что она – вдова.

Олигарх внезапно вспомнил свою маму Веру Васильевну. Человека мягкого, не конфликтного, чувствительного. Собою не красавица – остроносенькая, с жидкими русыми волосами, с уклончивым диковатым взором. Скромница. Серая мышка. Жена директора КМК – первая леди Кортубина. Генрих очень любил ее. И отец, овдовев, не допускал мысли привести в дом Сатаровых в Коммуздяках другую женщину. Вероятно, что-то было у него на стороне, но не в доме – здесь полноправной хозяйкой навсегда осталась мама. Генрих улыбнулся внутри: похоже, мы все дети своих отцов. Наследуем без разбора, что можно пощупать, и что осознать или даже нет – лишь почувствовать.

Вот и сейчас в номере гостиницы Мара. Тот самый типаж, который всегда выбирали мужчины Сатаровы. Бабка Генриха Наталья, его мать Вера Васильевна и первая жена Светлана. И даже – забегая изрядно вперед – новая знакомая молодого Сатаровского наследника Олеся. Против природы не попрешь. Конечно, можно давиться устрицами и хлебать томатный суп с моцареллой, но если хочется картонных шанег, простокваши и соленых огурчиков… Сатаровы старались одолеть изначальную крестьянскую сиволапость и ушли далеко. Получали образование, приспосабливались к городской жизни и к видным ролям в обществе – директора КМК, а теперь и владельца холдинга Наше железо, хозяина Кортубинского царства чернины. А склонности (те, которые в подкорке – в темной бессознательной норе – сидят) не претерпевали изменений. Все Сатаровы однолюбы. И западали на определенный тип женщин (уже описанный). И жили со своими избранницами всю жизнь. Правда, Генрих развелся.

В последовавшей холостяцкой жизни Сатаров, естественно, не соблюдал монашеский обет. А с роковой красавицей Варварой от соблазна не удержаться. Генрих был формально свободен, но по примеру отца не приводил подруг в ново отстроенный особняк на окраине Юбилейного района – ни разу после расставания со Светланой. Правда, одиночеству Прова Провича предшествовала трагедия. У Генриха же все нормально – бывшая супруга жива и здорова, хоть не в Кортубине, а в Москве, и они не стали друг другу чужими людьми. Тогда почему развелись? Нет вразумительного ответа. Светлана уехала, Генрих остался один на вершине кортубинского царства. Наверное, это тоже входило в цену, заплаченную за статус олигарха.

Деньги важны – деньги нужны,
Мерилом в жизни служат,
Но не наполнят они сны
И не согреют душу.