– Очень больно. И обидно. Не потому, что оказался в лузерах. Не отхватил свою долю – ваучеров, денег, акций… Обидно, что жизнь прошла зря, – горечь звучала в словах Щапова – даже не кислая, а горькая-прегорькая.

– Это слишком самокритично.

– Как же назвать, что не исполнил своего предназначения? не оправдал доверия!.. Я родился в СССР, воспитан в тогдашнем духе, пользовался благами, созданными отцами и дедами, и меня все устраивало. Должен был жизнь прожить по советским правилам. Дорожка проложена от колыбели (или от памятника со звездой и лучами). Честно. Я государству, и мне государство…тоже много чего дало.

– Должность в составе ЦК ВЛКСМ?

– Хоть бы и так! Должность я получил не по блату. Реально работал. Меня советская власть ничем не обидела – растила, учила, поддерживала, выдвигала. И могла ожидать в ответ… Скажу вот что. Не удивляйтесь – придержите челюсть. Мы – последнее взрослое поколение – не стали опорой стране. А в нас столько вложили… Я должен был стать ворпанем того режима.

– Вы?! – у Генриха подвижная нижняя челюсть дернулась вниз.

– Рассудите справедливо. Зачем человеку даются силы, способности, убежденность в своей правоте. Страсть, решимость. Желание рисковать, даже жертвенность – во имя того, что считается правильным (что тебе в голову вдолбили правильно). Но считать мало – надо еще и мочь. Большинство людей – ведомые. Но рождаются, так сказать, особи, способные…

– Вы такая особь? – Сатаров сохранял абсолютную серьезность.

– И я. И вы. Да, Генрих Прович. Мы – родственные души. Ворпани. Правда, не знаю точно, какая у ворпаней душа. У людей – красные диворы. У вашего образцового менеджера – госпожи Пятилетовой – синий дивор.

– А у нас с вами? У наших душ?

– Тоже имеется. Обязательно. Все живое имеет душу. Бездушный – значит, неживой. Вы бездушны, Генрих Прович? Чего тогда жалуетесь на несправедливость? Вам должно быть все равно.

– Да наср… насс..!.. Ах, чего я жалуюсь? Устроили мне в Утылве! Издевались натурально. Дикость… Нет, люди везде не ангелы (и не корыльбуны), но все прилично, вежливо бывает, даже с подобострастием. Я ведь олигарх!.. А на деле отношение как к ворпаню. Вы правы. Не любят… Черт с ней – с любовью-то! Я не любви требую, но справедливости. Справедливость – она для всех! Для людей, ворпаней, корыльбунов. Даже для Варвары (пусть она и ведьма). А то получается, я по определению виноват – потому что олигарх… Попробовали бы сами! того… олигархом стать. Уверяю, что геморрой один…

– Ну, Генрих Прович, вы используете слишком… слишком красочные сравнения…

– Правду говорю! Хотите всю правду? и без украшательств? Когда вы не пожелали стать ворпанем прошлого режима – я расшифрую ваши сравнения – не пожелали испачкаться (например, во всеуслышанье заявить о поддержке ГКЧП), взять ответственность и даже вину на себя…

– Какую вину? Я ни в чем не провинился. У меня кристально честная биография, – съязвил Щапов, защищаясь.

– Слышал, слышал. Хоть прямо сейчас – или прямо тогда – в члены Политбюро. Заменили бы тех высохших мумий. Может, и получилось бы отстоять страну… Как ни крути, виноваты вы!

– Ладно. Тогда при нынешнем режиме вы – в чем НЕ ВИНОВАТЫ?

– Я не обладал вашей коммунистической сознательностью. Обыкновенный молодой оболтус – директорский сынок. Никогда не хотел становиться ворпанем – тьфу! олигархом. И если взять классическое определение, то какой я, к чертям ворпаням, олигарх?!

– Олигарх, олигарх. В масштабах области, – Щапов был неумолим.

– Благодарю за уточнение, Владимир Игнатьевич. И понимание – чисто по-родственному. Рыбак рыбака видит издалека – как и ворпань ворпаня… Чего тут уточнять?! Мой отец – директор, дед… гм… Дед тоже ворпань. Они оба сил не жалели для советской страны. Как дед рыл, как рыл! котлованы под будущий комбинат. Простой лопатой – а мог и без нее, просто когтями на рыжих лапах… Рекорд для ворпаней! Помните знаменитый лозунг – кто же, если не ты? Этот лозунг в отцовском мозгу отпечатался – огненными буквами, словно красный дивор. И погубил. Надорвался отец-то, доказывая, что он – именно он… Когда разлюбезный сердцу каждого труженика СССР рухнул, началась чехарда. Да чего там! наваждение. Люди словно ослепли – очутились в кромешной тьме в норе – хоть глаз выколи… Ужасная ситуация. Рухнула система. Конец света наступил – и персонально у нас в Кортубине. Исчезли министерства, планы, заказы. Раньше смежники были раскиданы по республикам Союза. Все функционировало бесперебойно. Принял партийный съезд решение, правительство разработало программу, спустило циркуляры, на местах козырнули и пошли работать. Как вдруг предприятия-партнеры выставляют свои условия, предоплату – доллары требуют! Мы на Урале валюту в руках не держали!.. На рынке предпочтительней партнер, готовый заплатить больше, а крупный металлургический комбинат уже не в приоритете… Короче ситуация – как вы тут говорите красочно? – швах и мав! Полный мав!.. За комбинат отец ответственен – кто же, если не он? Сверху предложено было акционироваться. Что это, с чем едят… Козырнули, акционировались. У людей на руках странные бумажки – акции. Их цены никто не знает – ни плавильщик, ни машинист, ни нагревальщик, ни инженер, ни даже бухгалтер, что сидит в отделе и на счетах считает, баланс сводит. У тех, кто повыше, тоже весьма смутное представление – они заканчивали технические вузы и партийные школы. Коллеги отца – с кем он десятилетия на комбинате оттрубил – настоящие профессионалы, производственники, отцы-командиры. И они же в новых условиях – беспомощные белые котятки. Зашибись! Акции распылены между работниками, и каждый вправе распорядиться. Как распорядиться? Продать! Это же теперь частная собственность. Покупали квартиры, дачи, машины, другие дорогие вещи. Дорвались до потреблядства! И ниче не ёкало. Не задумывались, что будет. Не сомневались, что комбинат будет всегда – и работа, и зарплата. Тепло зимой и прочие блага – естественные как земля, вода, воздух… Но ведь когда-то не было комбината и города – степь была и маленькая деревенька…

– Кого-то толкала действительная нужда, – кратко и нейтрально заметил Щапов.

– Были и такие, не отрицаю. Бедные всегда есть. Но типичные комбинатовские семьи накопили жирок за советские годы. Они продавали бумаги не из нужды. Когда мой отец взывал к миноритарным акционерам: стойте! не продавайте акции! не отдавайте контроль над комбинатом неизвестно кому. Вы будущее свое и своих детей продаете… Вот и выходило, деды корячились, строили, а наследники спустили легко, без сожалений. Зато теперь кричат – нас обманули! Акции стоят гораздо больше! Конечно, больше, но при условии, что комбинат работает. Тогда грозила реальная остановка. Провал с заказами. Мощности производства на треть не загружены. Эти заказы надо было самим искать – да хоть по всему миру. Если бы встали, то все накрылось бы – наши домны, мартены. На кого легла бы ответственность? А она без «бы»! легла на отца. Он вынес и, можно сказать, из-за этого умер раньше срока. Доконали человека рыночные реформы и в вероятной перспективе – крах… Да не за свою собственность он переживал! за людей, за комбинат. Вы понимаете ситуацию? Это как немцы в сорок первом под Москвой – как танки уже грохочут в Кортубине.

– Вы рисуете капиталистов героями. У вас, конечно, эмоции без самокритики зашкаливают…

– Всякие были. И есть. Сам непосредственно сталкивался… Но не отец! – горячо возразил Генрих.

– Ваш отец – советский человек. Красный директор. Этот класс управленцев вымер естественным образом. У Прова Провича сохранялись иллюзии. У вас их нет. Увы, ворпани разорвали корыльбунов.

– На ваши слова и аллегории могу отплатить вам тем же – не посочувствовать, – Генриха прорвало, но его собеседник сам напросился. – Вы-то что рассказывали про свою жизнь? Как это больно – лишиться иллюзий. Каково без иллюзий жить. Так, как мы сейчас живем. Современный бизнес жесток. Поблажек нет никому. Кстати, ТыМЗ тоже. Чтобы выжить, надо стать ворпанем и разрывать конкурентов корыльбунов – слабых, с нелепыми крыльями. Жизнь – борьба. А уж чтобы хорошо жить – иметь вот это – теплые квартиры, ясли, сады, школы, магазины, клубы, горячую воду, тротуары, туалеты, котельную с трубой…

– Здесь соглашусь, – примирительно подтвердил Щапов. – Видите, я вполне самокритичен… Если бы мы остались прежними, то нет шансов уцелеть. Ни нашей маленькой Утылве, ни Кортубину, ни стране. Сожрали бы! Такое время сейчас в мире. Время ворпаней.

– Неужели? Выходит, и у злодеев есть предназначение, и даже полезность?

– В каком-то смысле. Ну, и как бы злодеев… Как бы произошел сказочный фокус – высверк в дивьем зеркале, и все поменялось – мир поменялся. Нам объективно нужней сейчас не идеалисты, порхающие на крылышках и жаждущие осчастливить весь мир, а самые настоящие рыжие циники. Прошу прощения за выспренний тон, но Россия нуждается в них – нуждается в вас, и потому вас породила – выпустила на волю своих чудовищ. Идет война. Пусть в Пятигорье не падают бомбы, и не лязгают гусеницы танков. Война бесшумная и беспощадная, с соблюдением правил политеса – это когда сверху улыбки ворпаней, итальянские костюмы, а внутри жестокость и отчаяние. Для утешения проигравшим – подачка в виде куриных корыльбуньих окорочков… Но нам не впервой выживать! Хороши любые средства – и когти, и зубы. О справедливости поговорим после – главное, чтобы было это «после»… Также в начале СССР – мечта о коммунизме, справедливости, счастье для будущих поколений (нас, если что!!!). Но мечту надо подкрепить материальной базой – заводами, фабриками, шахтами, комбинатами. И как это сделать? БЕЗ ВСЕГО? Без ресурсов, опыта, достаточного времени. КАК?! А никак! КДБП!! Комбинат должен быть построен. Это тогда, а в наше время…

– И сейчас! История повторяется. Без фарса.

– Повторяется, Генрих Прович. Пришел ваш черед понять. Что комбинат должен работать – иных вариантов нет. Вы прибегли к определенным (небезупречным) средствам, чтобы достичь…

– Легко и удобно обвинять, когда сам не делал – не запачкался… Не запачкал свои рыжие лапы… – Генрих озлился. – Я помню тот период. Как мы собирались в отцовском кабинете. Совещание нередко длилось целую ночь. Старики и молодняк. Молодые – это мы, менеджеры и финансисты, сосунки зеленые… Сидели по разные стороны стола и порой ненавидели друг друга… Непонимание, обиды, старые догмы, сопливый снобизм… Чертили на листах схемы поставок, технологические цепочки, сочиняли программы. Спорили до хрипоты – почти до драк. Ну, как вы сегодня меня чуть не побили… Нужно было нормализовать положение. Фактически принять меры по жестокой санации предприятия. Вопросы управления, финансовой дисциплины, сокращения затрат, избавления от ненужных активов. Легко ли закрывать цеха, людей лишать работы! резать по-живому… Иных вариантов нет. Чтобы уцелел весь организм, его отдельные части – рудименты прошлого – надо отсечь. Они мешают… Это необходимо было сделать. Необходимо занять позицию на рынке!

– Генрих Прович, я ведь не валенок тылвинский… И нисколько не умаляю… Не вы первый – не вы последний. Вы и ваша команда в Стальинвесте – ведь это уже ваши люди, а не вашего отца… Раньше использовали прямое принуждение, насилие. Далеко ходить не нужно. На комбинатовской площадке трудились заключенные. Наш земляк, майор НКВД Гранит Решов, был начальником лагеря. Это должность ворпаня. Подобных примеров тьма в истории (потом осуждали, называли перегибами, несправедливостями, репрессиями) – чем они не оправдывались, но обосновывались? На войне как на войне. На открытой войне – заградотряды, штарфбаты, особые отделы НКВД, расстрелы без суда и следствия. ГУЛАГ – целый архипелаг принуждения… Нет, конечно, в России сейчас не потерпят подобного. Сейчас другие методы – экономические. Но суть одна. Жестоко? Цинично? Да!!! Мы убедились, что нас можно убить – тихо, с улыбкой, без единого выстрела… Утылва чуть не пала жертвой… Ну, хоть пока удалось избежать – отсрочить…