Еще один тип – компаньон Федьки Цукова уголовник Тулуза. Его предателем сложно было назвать. По жизни волк одиночка. Вообще не признавал никаких обязательств – ни прямых, ни косвенных. Да он просто голову не забивал. И сегодня на площадь Тулузу привели не мифические обязательства (вроде того, что душу ведьме продал – фигу!), а конкретная забота. Минувшей ночью он непосредственно на месте – на транспортной проходной ТыМЗ – убедился, что компаньоны его предали. Ведь там присутствовал полный воровской состав – Поворотов, Пятнашков, Цуков. И все напоминало подстроенную ловушку для него, Тулузы! Тем не менее, он сейчас присутствовал на Синецветной. Интересно, было ли у него время сбегать (не доехать) в Малыхань и обратно? Навряд ли. У Тулузы тот же бомжацкий вид – спортивки на резинке, майка с глубоким вырезом на впалой безволосой груди, пыльные стоптанные черные сланцы. Рожа загорелая, не выспавшаяся, голодная и неприятная. Явно Геля не успела поухаживать за любимым мужчиной – умыть его, предложить приличную одежку, смазать шрам на носу. Наверняка Тулуза проторчал до утра где-нить в зарослях в Кашкуке, а утром притопал на место преступления – ну, недалече от того места. Весомая причина – на транспортной проходной ТыМЗ брошен грузовик, который в долях принадлежал Цукову и Тулузе. Когда столько народу, то закономерно беспокойство – грузовик-то деньжищ стоит. Поначалу Тулуза думал, что недолго потолкается, разнюхает обстановку и при первой возможности прыгнет в кабину и умчит с Синецветной, а толпа идиотов пусть добивается справедливости. План содержал долю риска: нельзя не учитывать недавнюю встречу (вот повезло-то!) с олигархом Сатаровым и того явного факта, что олигарх его опознал. Ирония ситуации – как зловещая ухмылка на губах уголовника – заключалась в том, что и незадачливый киллер, и его жертва обоюдно не желали возвращаться к давнишнему покушению. Генрих упорно, годами загонял свои мысли в дальний уголок в голове и сопротивлялся попыткам извлечь их. Генрих не хотел! И Тулуза также. Только если жертва спрятала воспоминания, то уголовник спрятался сам – в Утылву. И теперь эти двое, столкнувшись нос к носу, были страшно недовольны – друг другом, миром, собой. Не хотели встречаться, не хотели последствий встречи. Тулуза не хотел опять убегать, Сатаров не хотел преследовать. Скорее, не так: и не должен был, ведь существуют государственные органы, и Генрих великолепно представлял себе их практику – поиски, арест, следствие, суд – Генриха буквально выворачивало. Зачем? Кому в итоге станет легче? Разве Генрих недостаточно настрадался? Он просто хотел быть счастливым, а не погружаться снова в трясину невроза. Но Тулуза этого не подозревал и дергался. А тут еще грузовик…

Список людей, принадлежащих формально к Варвариному воинству, исчерпан. Не видно среди них безрассудных злодеев, ужасных монстров, бесчеловечных фанатиков (никто даже не приблизился к прежнему Варвариному любимцу Граниту). Лишь синие цветочки, но не сама ядка в гнездовье. Это все люди, чьей предпринимательской деятельности (точнее, воровству) госпожа Пятилетова попустительствовала. Таким образом, директорша расплачивалась со своими объективными сторонниками. Ну, Пятнашкову еще кой-чего перепадало. А причина чудесатой Варвариной щедрости? Это встраивалось в политику директорши по закрытию завода. Вносило свой вклад в атмосферу неразберихи, смятения и пораженчества. Тылкам исподволь внушали, что совковых порядков не вернуть, что за них уже все решили, остается лишь смириться. Не жили хорошо – и неча привыкать. Верх иезуитства!

Сегодня все – кто любил Варвару, а после ненавидел; кто питал к ней искренние чувства; и кто был абсолютно равнодушен, так бестрепетен – все покинули ее. Не зря же Варвара плакала. Возможно, кого-то из них (или не из них) она и любила. Но ее любовь счастья принесет далеко не каждому. А почему?! Нужно быть Гранитом, а не слабаком.

Молчание на Синецветной улице затянулось – даже как-то неприятно, болезненно. И кисло – не только во рту. Наконец, раздался Варварин голос – звонок, сигнал к началу – только чего? Ох, у автора дух захватывает…

– Что же, здравствуйте всем. Госп… не так, кра… гра… Неважно… Ого! Вас слишком много. Позвольте узнать причину такого столпотворения? Демонстрация, митинг? За или против? Чего хотите?.. А может, хотите поработать? Но завод ведь стоит…

– Благодаря тебе!

– Мне? – искреннее недоумевала Варвары. – Я не всесильна. Несправедливо возлагать вину за неподвластные мне обстоятельства. Что я могу? Странные люди. Не я придумываю игры – каждый раз чудесатей – в которые вы самозабвенно играетесь… Эти ваши русалочьи хвосты, хомуты, которые постоянно тонут – все дырки уж засорили, забили!, героические покойники со звездами и лучами на Шайтанке, бабки как гранит – не своротишь, расстрелянные дедки… И ваша главная сказка про счастье – оно исполнилось лишь раз, когда юные идиоты с Марая сиганули… Напридумывают и начинают жить, словно выдумки – реальность, причем более упрямая… Раньше коммунисты новый мир строили на обломках старого… Так-то ТыМЗ – теперешний обломок. Закономерно. Ну, и при чем здесь я? Вы сами все делаете. А меня обвиняете в чудовищном коварстве. Несправедливо! – вот и Варвара взывает к справедливости.

– Люди, чего она нам в уши поет? Серебристые рулады выводит? Мозги прочищает – вернее, засоряет. Опять! Как на собраниях в СССР – ты начальству толкуешь, что летом в литейке не продохнуть и никак иначе не напиться, а сатураторная установка не фурычит. Или что зима вот-вот, а в рамах щели в палец толщиной, и ворота до конца не закрываются. Что на выданных халатах через месяц дырки. Что за переработки обещали отдельно доплатить. А начальство тебе в ответ вещает важно про капитализм, который скоро загнется, и про Америку, которой труба, и тогда мир заживет… Ага, труба всем настала… Да нам по барабану, кому завод принадлежит – нам работать надо. Тут же оказывается, что директор совершенно не при чем… Исполнительный, не исполнительный – один хрен. Исполнять не желает!

– Я уже не директор. Меня уволили, замену пока не назначили. В Утылве сейчас безвластие. Учитывая же, что и мэр у вас сейчас… гм… не в себе, а в полной трубе… Не зря же он собрался жениться – сам голову в петлю сует… Обратитесь напрямую к владельцу завода. Пожалуйста! Господин Сатаров соизволил почтить своим присутствием… Он за все и ответит. Его пытайте!

Варвара коротким жестом указала на незнакомца – нового человека в Утылве. Что-то мало он смахивал на олигарха. Гонор-то с него минувшей ночью сбили – как палкой пыль выбили. И одежка совсем как у бомжа – все мятое, изгвазданное – может, когда-то эти тряпки и были шикарными. Но олигарх не комплексовал из-за своего внешнего вида – ну, ни капельки, ни пузырька. Генриха привел на сборище брат Максим – оказал родственную услугу.

– Да пойдем! узнаем, чего там. Куда все поперли. Гостиница опустела. Некому тебе кофе варить. Не худо быть в курсе. Ты же сам говорил – если предупрежден, то и вооружен.

– Вооружен? – Генрих не понимал. – Здесь война, Макс? В этом захолустном городишке? И ведь я своими ушами слышал призывы. Кто с кем биться будет?

– Интересно. Пойдем, посмотрим.

– Вообще-то, у меня важное дело.

– Ну, деловой!.. И какое?

– Хочу сделать предложение. Но сомневаюсь, приличествует ли мне… Как я выгляжу?

– Ужасно… На твоем месте я был бы осторожней – в ту семью, куда ты норовишь нос нерезаный сунуть, на днях уже сватались. Скандал вышел – и позорище. Брюки-то не тесные? Лучше подстраховаться.

Генриху было плевать. Придя на место, он уверенно, не оглядываясь на брата, вклинился в толпу. Запросто, без свиты, которая ему полагалась – из наушников, прихлебателей, секретарей, консультантов, заместителей. Без телохранителей. Один – как есть, один. Генрих искал Ларису.

– Ну-ка, разрешите… Дайте пройти! Люди, пропустите… Извините, у вас из авоськи капает… Пройти хочу… Куда надо!..

– Чего ему надо? Толкается, локти растопырил… Авоську порвал! ткнул пальцем… Как в своей вотчине володеет… По головам пройдет. Эй, дядя олигарх, здесь тебе не Кортубин!

– Э-э… хороша шутка… Прикольно… Дайте пройти, говорю! Тулово убери! Подвинься…

– Видите, видите, как с рабочим человеком обращаются… Помимо тулова еще и мозги имеются!

– У кого? У тебя?

Рослый мужик в линялых синих джинсах и распущенной рубахе в красно-коричневую клетку приобрел оскорбленный вид. Только, во-первых, здоровяка легко с места не сдвинешь – даже Поворотов не сдвинул бы. А во-вторых, строго говоря, никакой он не рабочий человек – по определению не пролетарий (который не должен иметь средств производства), а Рванов (это был он) имел – в его собственности фирма частных перевозок, буханка УАЗик и недавно выкупленная фура. Мелкий буржуин! И он еще оскорбился! Мало того, Колян хотел продолжить по привычке фразу, что пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, но вспомнил про буханку и фуру и осекся. Два буржуя – один мелкий (фигурально), а другой крупный – один пока тощий карась, а другой уже гладкий, жирный – посмотрели друг на друга молча. Генрих заключил про мужика: обаятельный и наглый тип – самодовольный и в чем-то безалаберный. Рванов сильно удивился креативному имиджу олигарха (под босяка косит). Они оба решили не ввязываться в дискуссию. В общем, толпа реагировала на Сатарова без агрессии. Уже неплохо.

Возможно, Генрих нашел бы свою избранницу раньше – или никогда не нашел бы в эдакой сутолоке, но рядом с ним заметалась тетка. Она закричала издалека – через десятки голов, обращаясь к передовым рядам – к членам молодежной ячейки. И Генрих принужден выслушать подобные речи.

– Леська! Вот ты где! Отец отправился на гору тебя искать… Все с ног сбились…

– Людка! Наконец-то! – толпа приветствовала Людмилу Кулыйкину – это была она. – А то странно даже – не слышно тебя и не видно. Сообщи нам последние сплетни.

Тетка не ответила, а снова обратилась вперед.

– Леська! Стой! Куда! Вернись домой, ослушница. Невместно для молодой девушки с парнями – и в таком месте, где сшибка начнется… Беды наживешь…

– Это ты про кого? – с готовностью подхватили в толпе. – И про что? Про девичью скромность? Случайно, не про старшую дочь? Невесту нашего мэра? А че? Народный у нас мэр, и народ знает, какого цвета трусики у его невесты. Розовые! Вообще-то, ничего выдающегося… Нет, если мэра заводит…

Девушка С.Н. Колесникова гордо застыла, не желая препираться – будущая супруга мэра, будущая правительница Утылвы. Но ее мать приняла насмешки близко к сердцу.

– Что же это… За что… Несчастья сыплются. Сперва старшую околдовали, потом среднюю сбили с панталыку… Не разорваться же мне. Я как домой из больницы прибежала – девчонок нет. Только услыхала, что Леська на горе с кем-то гуляет. Ночь на улице. В крапиве за бараком ведьма прячется. Я Кильку за жабры: очнись от своего пьяного угара, ищи дочь! И погнала его… Отыскал он, как же! Вот она! Что ли тоже околдованная? И где Кильку до сих пор черти носят? Все люди как люди – на площади, а он…

– Где мужик твой бедный – не знаем. Может, на край света сбежал. А и точно, что уже край! у всех. Девчонки твои – Леська с Машуткой – здесь, вместе с друзьями, с ячейкой.

– Младшая моя – ребенок. Глупая, неразумная… Ей в куклы играть, а она, вишь, в политику…

– Че она тогда с другим ребенком стоит? Почти двухметровым. И где его синяя челка? Мама постригла?

– Бедовые у тебя дочки, Людмила. Все три с кавалерами. Машутке еще пятнадцати нет? Ты же хнычешь, куда ораву девок пристроить. Они сами пристроятся!

– Баба Лида больше беспокоилась о Машутке. Квартиру ей завещала.

– Она за всех внучек переживала. И, должно быть, позаботилась.

– Из царства Энгру дотянулась? Сам веришь в благостные сказки?

– Мы сегодня такое увидим, что ни в сказке сказать, ни пером описать. У нас сказки страшные и чудесатые.

– Люди, помогите! – Людмила бестолково взмахнула руками, почти ударив себя по лицу, и вдруг разрыдалась. – Утащите Леську. Отдайте мне. Ее же растопчут. Когда биться начнут…

– Кто начнет-то? С нашей стороны – мы всем миром. А с ведьминой никого – одна одинешенька.

– Как никого? Где мордоворот Поворотов и его опричники? Охранники с завода. Рядятся в черную форму. Но не Зорро они. Осталось только эмблему – черепа и кости – нацепить. Например, на фуражку. Да, Ляпустин? Полный набор! Кстати, ты почему имущество акционеров не охраняешь? С нами толкаешься?

– Черепа у них имеются. У каждого прощупываются. Свои, а не прицепленные. Будь спокоен.

– Я совершенно спокоен. Но если мужики попрут… Ведь попрут. За справедливость. Чтобы завод взять в свои руки. Вернуть то, что всегда государству принадлежало. Государство – это мы.

– Да вон! Да берите! На блюдечке с голубой каемочкой. И с башней с красным флагом. И че с заводом делать? – вопросил начальник смены Ляпустин. Его смена в полном составе – все охранники – покинула посты и присоединилась к толпе. Хорошо хоть Ляпустин предварительно табельное оружие собрал – это уже по своей инициативе, без приказа Поворотова.

– Щапов Владимир Игнатьевич договорился с олигархом. Все решил. Кудесник эдакий…

– Чтобы капиталисты кровопийцы от своих денег отказывались ради народа… – старый Мирон Пятнашков славился здравыми суждениями. – Предчувствия у меня нехорошие… И ячейка-то наша бодрая, молодежная, из оловянных солдатиков… Нет, парни – понятно. А девчонки? Их даже в войну в армию не брали. Теперь же глядите-ка, собрались! Готовы к труду и обороне!

– Между прочим, и тогда – в Молодую Гвардию – девчонки входили, – вякнул дед Цыбин, пожелавший тоже быть умным.

– Чем же они все кончили? Полное равноправие! Мы – тылки дремучие. По-нашенски, по-тыловски, бабы должны сидеть дома. А вор – в тюрьме! Все по правилам.