– Я тут! На облаке. Давайте сюда! Тут мягко… восхитительно… Белым-бело… Как снег или вата или пух… Кот слишком большой… Вот только где у него голова, уши?

– Голова? Черт! Или кот… Машутка, не приближайся к краю, не выглядывай. Ну, копия матери – Калинки, – пробурчал Мобутя.

– Иду!

Раздумывать некогда. Иначе Машутка отправится на Марай одна. Иван не успел испугаться. Любая трезвая оценка ситуации привела бы к краху. Реально навернуться. И молодая жизнь могла закончиться – кровью и осколками костей на бетоне – на бетонных ступенях, ведущих к памятнику на холме – к белой женщине на постаменте. Но сильным телом Ивана управляли рефлексы. Он предварительно сгруппировался, затем с силой выбросил ноги вперед, а руками широко загребал в воздухе; мелькнула мысль – так, иду на рекорд!.. Мысль была случайная – сознание витало где-то далеко – до верха Марая свободное пространство, летай себе! Прыжок показался неправдоподобно долгим – Иван постарался его затянуть.

– И-и-е-эх-х!!!.. – счастливое приземление в низком приседе – локти рядом с коленями.

– Дед! – дернул Панька. – Твоя очередь.

Формально (и реально) Мобутя – глубокий старик. И конечно, прыгать ему несподручно. Ситуацию спас сам Кефирчик. Облако подплыло вплотную к корыльбуну – даже под него. Мобутя просто перешел.

Теперь люди стояли, утопая по щиколотки словно в белой вате. Они были так высоко над землей. Пробовали посмотреть вниз. Утылва как на ладони – в смысле, что величиной с маленькую Машуткину ладонь. В степи искусственная заплатка с геометрическим узором. Упорядоченные светлые росчерки – дороги. Зеленые промежутки – деревья, кусты, пустыри. Зеркально сверкающая лента Кляны. Разновысотные массивы Кашкука, Нового Быта, Малыхани. Не разобрать в деталях ни улиц, ни заводской трубы, ни четырех жалких холмиков на восточной оконечности городка, ни белой женщины на постаменте. Ничего не осталось. И не было никогда. Виждая не видно – на его месте встал Марай подобного же цвета. Словно эта колоссальная голубая толща, обращенная вниз и проникающая до подземного царства Энгру, всколыхнулась и устремилась вверх. Марай – это как Виждай наоборот.

Облако легко и плавно вспорхнуло вверх – заскользило вдоль марайской твердой, голубой поверхности, на которой не обнаруживалось ни трещины, ни скола, ни щелочки. Заканчивался ли Марай где-нибудь? Или когда-нибудь?

********

Конечный пункт сказочного путешествия – вдохновенного полета. И конец нашей истории. Любимое выражение современных философов. Все. Конец (а по-нашему, делу венец).

Надо идти. Зря, что ли, в эдакую даль добирались? Столько препятствий преодолели. За каким х…? Нет, за дивором. Хотя означенный дивор-то есть – у Машутки, если только не потеряла. Не потеряла – пальчики сжимает крепко. И на Марае первой очутилась именно Машутка – ей очень не терпелось. Девичий хрупкий силуэт мелькнул и прервался в облачном тумане. Мужчины пошли за ней.

Несколько шагов – и туман рассеялся. Скорее всего, это был не туман – может, какая-то взвесь из пушинок, пылинок, соринок, волосинок от густой кошачьей шерсти, которую разворошил ветер. Пушинки плавали в воздухе, оседали на коже, щекотали, проникали в уши, рот, ноздри. Путешественники начесались и кратко расчихались – и все. Надо идти. Тем более, сделав несколько шагов по мягкой вате, Иван затем нащупал ногой отнюдь не облачное основание. Но и не твердый камень. Что-то неровное, ворсистое, цеплявшееся и шелестевшее. Пахнувшее горьковато, но приятно, как в детстве. Ба! зеленая трава – самая обыкновенная. Без обмана.

Картина начала складываться. По явным признакам место, где они сейчас находились, представляло собой возвышенность – довольно заметный склон на фоне неба и облаков, земля в ямах и кочках, каменистых насыпях. В проплешинах в травяном покрое проступали скалистые породы. Есть где трава гуще. Среди зарослей самые высокие и стойкие – ковыли. Жесткие листочки напоминали скрученную проволоку. С ночной прохладой и выпадением росы ковыли ложатся на землю; днем красный свет высушивает росу и распрямляет ковыль. На горе тень неизвестно откуда, и в тени особые кусты вымахали до полутора метров – древовидные стебли с зеленой листвой и синими соцветиями. Опять же попадаются сухие участки, лишенные растительности – только какие-то торчащие охвостья, переломанные ветви, камни и комья земли. Гнездовья? Надо приглядеться внимательней. Но там синих цветов не видно.

Иван созерцал окружение без спешки, вдыхал чистый воздух полной грудью. И ощущение полноты – чувств, мыслей, внутреннего и внешнего мира, абсолютной ясности – потрясало его. Это, действительно, конец – но не в смысле НИЧТО – конец прошлого и начало будущего. Точка бифуркации? Как еще все пойдет… Но как прежде не будет. И никому уже не нужно, чтобы было. Даже автор согласен – вопреки своим ностальгическим переживаниям.

За спинами путешественников, складываясь и прямо так утрамбовываясь, шуршала облачная вата. В несколько приемов сложилась в плотный комок – сперва в большой шар, затем с одной стороны образовался шар поменьше и с ушами (голова), а с другой выпал хвост. Отделились мохнатые лапы.

– Ма-а-у-а-у!.. Мав!! – издав утробный звук, Кефирчик мощным прыжком достал до Марая, догнал людей.

– Ты мой маленький, – Машутка свободной рукой обняла кота, почесала ему за ухом.

– Ничего себе маленький! Бабылидин питомец и так размером превосходил все известные кошачьи породы, а теперь он стал еще больше – разросся, раздулся. На прямых лапах доставал и тыкался розовым носом в девчоночий бок. Хорош котик! Истинный тигр.

Наша доблестная четверка (Машутка, Вано, Мобутя и Кефирчик) – все, как должно быть – готова к исполнению своей миссии. Пусть верхушки Марая – с помощью или без помощи корыльбуна – они не достигли. Ее, вообще, возможно достичь? Разношерстный (в буквальном смысле слова) отряд – тылвинский ответ нынешним вызовам.

– Надо держаться вместе, – предупредил Мобутя, словно зная, что предстоит. Похоже, все знали, кроме Вано. Ну, Грицан-то должен знать!

– Куда идти? – это спрашивал Иван Елгоков.

– Вперед. Только вперед. Хоть куда, но мы дойдем!

Резкий хлопок. Как по ушам: раз! Иван вздрогнул. Что это? Неужели настоящий выстрел? И сразу затрещали другие хлопки. Выстрелы?

– Пригнитесь! – Мобутя пригнулся, да так быстро и ловко, что совсем не по-стариковски. Движение молодого человека. – Стреляют! Мать вашу, стреляют! Парень, не маячь. Ты же не бессмертный…

Сейчас Ивана занимал вопрос отнюдь не о бессмертии. Он сверху смотрел на Мобутю – на его широкую крестьянскую спину. Под рубашкой напрягались лопатки, бугрился позвоночник. Крепкие плечи заканчивались светловолосой головой. Отросшие пряди на шее и н ушах. Еще видны гладкие, свежие щека и подбородок. Куда же подевалась белая борода деда Мороза? Перед Иваном был не старик, а молодой парень – годами уж точно его не старше. Нехитрые подсчеты подтвердят это – нашу хуторскую четверку не успели призвать на фронт первой империалистической, и, следовательно, им не должно быть больше восемнадцати лет (тогда в РИ призывали). Выходит, они – Грицан Решетников, Агап Нифонтов, Александр Анютин и Антон Кулыйкин, и примкнувший к ним Иван Елгоков – вот прямо сейчас ровесники! Чудеса…

– Грицка! Где ты был? Тебя зачем посылали? – белявый краснолицый парень с прямыми бровями, в грубой пестрядевой рубахе, портах и в стоптанных ботинках с обмотками бросился навстречу, спрашивая с придыханием (очевидно, перед тем совершал какие-то физические усилия). – А мы думали, что ты совсем… убежал. Струсил… Извини. Честно, мы так не думали…

– Как похож, – шепнула Машутка. – Только на кого больше? На Матвея или Демида? На обоих. Чисто Анютинская порода…

– Порядок, Сашок, – кивнул Мобутя. – Мы здесь. А наши дела как?

– Все плохо. Хуже некуда. Нам крышка. Погибель ждет. Перестреляют нас. Перещелкают, как одного… Грицка, мне страшно. Я эдаких ужастей никогда не видал. Говорили же, что весело будет. Что победим. Мы же за правое дело. Комиссар говорил – за мировую революцию, против векового угнетения, за право рабочих и крестьян… Мы с чистым сердцем, а они… они…

– Что они? И кто они?

– Ты чего, Грицка? Упал и головой о камень ударился? Выглядишь неважнецки… И волосы у тебя… отросли, что ли? Здесь, спереди, извозился в синьке? Что на горе может быть синим? Лишь цветочки… Ох, Грицка… Только сейчас заметил – рубашка на тебе баская. Гладкая, вроде ластиковая. Фаинка подарила? Ты сюда жениться притопал? Мы воюем! Может, живыми с горы не сойдем. В пыли все извалялись, когда за камнями сидели. А ты явился…

– Женишок! – Машутка забулькала. – Тили-тили-тесто! жених и невеста!

– Ну тебя… – Иван не понимал смысла упреков.

– И ты, Агап, вырядился как в церковь, – указал парень. – Большевики в церковь не ходят. Мы же в Красную Гвардию записались. Там нам новое обмундирование дадут. А выходную одежку мог брату оставить. Покор, правда, мал еще. Ну, так большое – это не маленькое…

Блондин с пафосом продолжил.

– Вот погодите. Вернемся героями. И вся Утылва, весь мир нашими станут. Советская власть окончательно и бесповоротно воцарится. Фаинку тебе, Грицка, в жены отдадут. Как победителю. Если победим… Дед Калина не станет возражать. Не всем ведь быть богатеями – Щаповыми или Чиросвиями. Да по нынешним временам это хуже. Еще счет за богатство предъявят. Значит, наживался на бедняках, обманывал. Соки пил из простого народа! Хотя Калина не такой… Неизвестно, кому выгодней – Фаинке выйти замуж за героя красногвардейца или тебе взять жену из эксплуататорского класса.

– За героя? – влезла Машутка. – Это когда вы героями очутились? Из того, что сейчас говорили, не следует…

– Мы непременно прославимся! – без тени сомнений воскликнул блондин Анютин. – О нас сочинят песни, напишут книги, поставят памятники. Победа мировой революции неизбежна. Товарищ Солин на митинге говорил.

– Молчи уж! – вздохнула Машутка. – Памятник поставят – это да. На могилу. А мы будет ходить на Казятау и отмывать его…

– Сама помолчи! Тебя здесь не должно быть… За Грицкой увязалась? Как ты не раз делала. Только сейчас уже не шутки с русалочьим хвостом. И чего за Грицкой ходить точно на веревочке? Мала, да и хозяйка из тебя никудышная. Потому Фаинку замуж берут… Если подстрелят, дурочка? Дед Калина от горя помрет. Он тебя любит, балует, хотелки твои исполняет… Что за одеяние напялила, Божанка? Буржуазный наряд. Так подумаешь, на исподнее смахивает. Руки голые, в цыпках, ноги худющие торчат. Волосы не прибраны. Разве девушке в этом прилично на людях?

– На мне сарафан! А вы – деревенщины забитые! В лаптях! в понявах!

– Да хоть в чем. Мы – красногвардейцы. У нас красные повязки. Разуй глаза, если не видишь. Тут не забава – война. Мужское дело. Бабам невместно, а уж детям… И для котов тоже не подходяще…

– Я не ребенок!

– Шла бы ты… Стой! Куда отправилась? Грицка, она за тобой на гору притопала, ты и смотри! Война ведь.

– Они… там? – Вано уточнял, не с кем, а где воюют.

– Ниже по склону. Где с утра позицию занимали. Где валуны стоят, укрываться удобно. Мы все видели, – и стрелять могли. Таков был план товарища Кортубина.

– А враги?

– Казаки-то? Они на гору шли. Пулеметы с собой притащили. Воевать умеют. Офицерье у них командует. У нас же и оружие-то – охотничьи берданки с револьверами.

– Казаки завсегда воевать обучены, – авторитетно сказал Мобутя. – Сызмальства у них это. Теперь с фронта вернулись. У нас кто? Рабочие со станции, которые пороха не нюхали. Солдат горсточка…

– Как же план? Не наобум ведь мы… – Иван недоумевал.

– У беляков свой план, – пояснил Сашка Анютин. – В лоб не полезли. Не дураки. С боку нас обошли, где ложбинка. Сверху кусты с лиловыми цветочками прикрывают тех, кто крадется. Комиссар утром упреждал, что именно там опасность. Но командир отмахнулся.