– Вот так взять и увидать своего предка… Но прадеда Гранита я точно не увижу. Я даже не подозревал о его существовании…

– Так прадедушку вылечить можно! – Машутка засветилась.

– Его и вылечат. Не суйся. Тут медсестра есть.

– Хорошо. Вообще-то, мы тут в безопасности? – в голову Вано пришла тревожная мысль. – Пока беседуем, появятся враги с берданками: пах-пах! И одиночный столбик над могилкой в степи…

– В какой безопасности? Где ты в безопасности? Ворпани не ищут легких путей! – отрезал Мобутя.

*********

Дальнейший разговор велся между двумя – Агапом Нифонтовым и Иваном Елгоковым. Сашка Анютин слушал с открытым ртом.

– Исправить? Зачем? И потом, одного спасем. Другого утопим. Бултыхнем в Негодь. Если Солин и другие переживут этот бой, то Кортубина – ну, не расстреляют – хотя из командиров сбросят. Фронтовики ему не простят. И что тогда? Рухнет славная карьера. Руководство быткомбинатом в Орске ему не доверят. А уж пост секретаря… Как тогда с Кортубинской областью и областным центром Кортубиным? Вопросы, кругом вопросы… Что ж, будет город Солин и область его имени. И сам Кирилл Солин в чугунной шинели на площади Труда.

– Внезапный ход. Слабо представляется… Меня вот интересует… ну, в свете всего сказанного. Всех разоблачений… Что, собственно, известно про комиссара? Какова его роль здесь? Героя, жертвы или доверчивого глупца?

– Хочешь сказку? про героя и болвана… Про комиссара? про Солина?

– Да. Про Кирилла Солина. Я неоднократно слышу про этого человека. Кто он? в действительности, не в сказке.

– Разумеется, мы его знали. В ревкоме встречали. В военное время власть в Утылве взяли фронтовики. Они организованы и с оружием. Солин – щуплый такой мужичок, серьезный, востроглазый. Грамотный. Не из здешних мест. До войны был машинистом на Уральской горнозаводской дороге, потому ему удалось сагитировать рабочих со станции вступить в отряд. Его в царскую армию не мобилизовали – машинисты нужны на паровозах. Да и по здоровью чегой-то… Но авторитетом среди солдат пользовался. Пиджачок на нем – хороший, крепкий, хотя чиненный. В общем, сведения скудные. Других нет. Возможно там, откуда Солин родом, и не знают, что у нас здесь памятник ему стоит… Думаю, комиссар не одобрил бы тылвинский памятник самому себе. Скромняга. Ну, звезда с лучами как коллективное надгробие – для всех – еще, куда ни шло. Однако на городской площади – в чугуне, выкрашенном серебрянкой – тот бюст красноармейца в будёновке на кирпичной тумбе. Кстати, в нашем отряде никто буденовок не носил. Мода пока не дошла до Урала. И с виду Солин не похож на памятник. Красивое, крупное лицо, насупленные брови, напор внутренней силы, убедительность, типаж мужского красавца – это, скорее, ты и твой предок. Не сохранилось фотографий комиссара, то есть скульптор воплотил в чугуне свою фантазию – как выглядел бы герой – коммунист, отдавший свою жизнь за торжество справедливости. Такой человек по определению красив – вот как памятник. Еще одну сказку сочинили… Улица в городе его имени. Совхоз в Малыхани – впрочем, теперь Агрохозяйство Тылвинское, частная собственность Сыродя. Но все равно, столько мест… А в реальной жизни в партноменклатуру Солин не попал бы. Не тот человек – совестливый слишком… Однако люди меняются. Сначала все честно, бескорыстно. После сегодняшнего боя уже эдак…

– А ты… вы сами?

– Я? Я как все. Не выпендриваюсь. Народ у нас прост, но мудр. Тылкам свойственно обостренное чувство справедливости. Они могут быть наивны, нелепы, упрямы – этого хватает с избытком. Но справедливо или нет – носом чуют не хуже ворпаней. И про то, как в действительности произошло на Шайтанке, здесь известно доподлинно. Кто герой, кто трус – и кто виноват. Люди не заблуждались. С почестями хоронили погибших на Кашихе. И уже после войны главную улицу в Утылве назвали не Проспектом Кортубина, а космонавтов… Космос тогда тоже был чистым, светлым, ожидаемым – как всего лишь недавно коммунизм во всем мире…

– История совсем не благостная, – заключил Иван.

– Страшная история. Чем страшней, тем чудесатей. И сколько подобных историй. Во все времена. Безымянных героев. В лучшем случае обозначат инициалы на надгробном столбике в степи. Теперь советские памятники бесхозны – они ветшают. Свидетельства неправильной эпохи. Это здесь, в Утылве, школьники – уже не пионеры – ухаживают за могилой на Кашихе, соблюдают традицию. Но ведь все забывается. И те герои – уже не герои – инициалы, буквы… Нынешние поколения – наследники, так сказать – искренне не понимают: а стоило ли?

– Но тогда… тогда все было зря? – вот он, главный вопрос, когда закрывается малейший просвет в темной норе.

– Это и есть самое страшное, – Мобутя невысказанный смысл поймал слету. – Столько страданий – и стоило ли? Убивает наповал – уже покойников убивает. Перестает цениться наследство предков. Сын не вспоминает отца, брат – брата, внук – деда. Старики умирают в одиночестве – может быть, не в физическом одиночестве, но в непонимании. Пустота. В итоге все больше людей в отношении прошлого НЕ ЧУВСТВУЮТ НИЧЕГО. Так заканчивается самая страшная сказка Пятигорья.

– Зачем тогда все было? Комиссар Солин и с ним другие погибли. И мой прадед Гранит. У вас жизнь тоже не задалась. Вы не достигли своих целей.

– Почему это не задалась? Почему не достигли? – дважды спросил Мобутя. – Как раз очень даже достигли. Мы выполнили свои цели по наивысшему разряду – по запредельному, как Марай. Вы, детки, мечтайте достичь частички того, что мы… Многое получилось. Комбинат-то с нуля построили. И всю промышленную базу в области, в стране. В страшной войне победили. Россию спасли. Поднялись из разрухи. Перешагнули через дедовские порядки – сказки разные. Сколько-то лет (немало!) Утылва неплохо прожила. Свои обещания коммунисты исполнили. Я вернулся домой – все увидел своими глазами. Почему это мы – неудачники?

– Я про вас лично…

– Пришлось заплатить. Больше или меньше моя цена оказалась… Просто в рассрочку – не быстрый платеж как у наших, хуторских. Я до сих пор жив. Ни о чем не жалею! И жалость к себе не принимаю.

– Да… Помню военные стихи. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели… И моя бабушка Юлия об том же говорила. Правда, она теперь больше ворчит… У человека его жизнь – такая единственная штука – нельзя отыграть назад и начать заново как в сказке. А вы даже не сомневались никогда – ни о чем не жалели.

– Вот и я не жалею. Пусть в той – главной – войне я не воевал… Кто хоть раз летал на корыльбуне, не забудет ощущение, когда дивор отрывается от тела и летит впереди. А мы так жили – в состоянии полета, в состоянии отрыва… Попробуй понять, парень. Прошу.

– Сложно. Чудно̀… Мне даже завидно… Но что нам делать сейчас? Конечно, не продолжать философскую беседу… Я про комиссара. Вдруг он еще жив?..

– Что, ты хочешь пойти его спасать? Зачем тебе? Напомню, если запамятовал. Ты не Грицан. И для тебя не только все кончилось – все даже не начиналось. Станешь рисковать? Во имя чего?

– Судя по вашим словам, комиссар – хороший человек. Это немало. Во все времена. Он пожертвовал собой. Кто его бросил – Кортубин – воспользовался. Хуже, что он из поражения победу сделал. Несправедливо выходит.

– Ах, все дело в справедливости?! Тогда пойду! – удовлетворенно кивнул Мобутя.

– Туда не ходи! – сурово предупредил Иван, но не Мобуте он это сказал.

Его своенравная подружка с переливчатыми глазами быстро потеряла интерес к мужской беседе о глобальных смыслах. Она отошла подальше и стояла, принюхиваясь к свежим ароматами, трогала свободной рукой глянцевые листочки, одну душистую травинку даже попробовала на вкус. Забавно сморщилась и чихнула. Ну, чисто ребенок!

– К кустам не приближайся! – парень уже властно командовал девушкой. – Я тебя все время должен видеть. Желтый сарафан, конечно, приметен… Машутка, слушай!..

– Ты мне не муж, чтобы указывать!

– О-о, паря! Самому невдомек, что тебя уже женили, окрутили. А девчонка шустрая как Калинка. Была такая… – Мобутя погрустнел.

– Кефирчику тоже нельзя? – подковырнула Машутка. – Отходить. В кустики. Ну, кот может без стеснения, а я…

– Отойди. Но ненадолго. Если через минуту не появишься, то я… Время пошло!

– Отвяжись с глупостями. Повторяю – ты мне не муж!

Перепалку молодых людей прервал треск в тех самых кустиках, куда Машутка хотела отойти. Ветки волчавника затрещали, заходили ходуном. Порыв ветра? Неужели ветер настолько силен, что ломает одеревеневшие стебли? Не ветер, а ураган! Но ведь ураган уже прошел над Утылвой. Тогда почему застрял в зарослях? Ой, он уже идет… Треск приближался слишком явственно.

Шерсть Кефирчика встала дыбом. Голубые глаза вылупились как блестящие пуговицы. Из оскаленной пасти злобное шипение. Кот почуял что-то или кого-то. Машутка, тотчас же позабыв про свою нужду, отбежала к мужчинам.

– Сторожитесь вы! – женский голос из кустов с синими цветочками. – Стреляют реально. Попадают больно – даже смертельно. И если в коленку – это на всю жизнь калека. Но могут убить.

Перед нашими героями предстала – так и не поймешь – девушка или женщина. Очень красивая, синеглазая. Одета по простецки – по-тыловски. Широкая голубая кофта с плотным воротом, рукавами, присборенными по краю, с деревянными резными пуговицами. Понявистая юбка. Санитарная сумка. Голова не покрыта платком, и черные волосы подстрижены до плеч – по революционной моде.

– П-пху-у! А то я испугался уже… Что если враги… Это наша Варюшка, – расплылся в улыбке Сашка Анютин. – Нас лечит… спасает… Тонке коленку перебинтовала. Без нее никак…

– Нате вам! – подивился Мобутя. – Опять она. И опять кислым воняет.

– От твоего узла с рыбой хуже воняло! Или ты тогда со страху обделался? Старухи испугался.

– Это ты была, а не старуха! Сюда за нами пришла. Или прилетела? На метле? На облаке тебя не было. На спине корыльбуна трое нас сидело.

– Без надобности мне ваш кот, – отвергла Варвара презрительно. – Глупый пожиратель сала и потрошитель ворон! Лишь на чучело годится. Я сама его выпотрошила. Но не до конца. Иначе вас бы здесь не было. Все надо делать до конца. Вот ты, дед…

– Какой он тебе дед? – не понял Сашка Анютин.

– Хорошо, майор. Ого, как ты омолодился… Бух в котел и там сварился… Долго же тебя варили – ловили – всю жизнь. Это в благодарность, что ты за советскую власть дрался аки лев… в танке. На Хасане и Халхин-Голе. Что твой БТ при отражении атаки уничтожил два орудия, вражеский танк и несколько пулеметов. От прежних подвигов остался только спецзнак – солдат в каске на фоне красного знамени и внизу надпись ХАСАН 1938… Ну, хоть могильный столбик в степи не остался – с твоими инициалами. Теперь снова намерен подвиг совершить? Победить в дурацком бою. Все неймется? Для чего? Чтобы повторилось, как было? Как жизнь твоя непутевая?.. Пора успокоиться, стухнуть – или сдохнуть. Ну, не сложилось. Не встал ты во главе танковой армады, что покатилась на врага. Эти допотопные стальные чудовища сейчас могут привидеться лишь во сне в Утылве. Здесь может быть чудесато. Бамс! – из-за поворота выкатывается нечто – лязгают гусеницы, вырывается черный дым, с ужасным видом разворачивается чертова штуковина – это оказывается башня танка – лопни мои твои глаза! Сплошной рев и металлический грохот… Бессмысленно. Все в прошлом безвозвратно. Как и ты в прошлом. В пролете, а не в полете. Не освобождал ты Берлин и после Карловы Вары. Не попал в число маршалов-победителей. Кто ты есть? Одним словом, Мобутя. Беглец, никому не нужный. Начинал жизнь хуторским босяком, закончил бомжом в дырявом бараке. От чего сбежал, к тому вернулся.

Ошарашенный столь жестокой отповедью, Сашка Анютин вымолвил.

– Варька, не злись. Они – наши. Из отряда. Грицка с Агапом… Всем нам тяжело пришлось. Но надо держаться… Освобождение трудящихся всего мира – дело не быстрое… Ты же с ранеными должна. С командиром.