Дэн был настолько не согласен, что тотчас побежал в панельную пятиэтажку в Кашкуке, к Лесиным родителям – к Кириллу Яковлевичу и Людмиле Александровне Кулыйкиным. Официальный шаг. Мамаша натурально обалдела, когда узнала, что единственный сын кортубинского олигарха явился свататься к ее дочери – тихой, хроменькой Лесе. Папаша, вообще, вел себя непонятно. Сказывалось, что головой ударился. Какой-то встрепанный, он лежал на синем диване и страдал. Серо-седые волосы не стояли стоймя, поскольку череп плотно перебинтован. Лицо открыто от подбородка до лба – дальше белая полоса марли. Выступающий, широкий и округлый на конце нос в красных прожилках, прочие черты к нему сводятся – глаза опущены к носу внутренними углами, зрачки скошены к переносице, от которой буквой V чиркнули седоватые брови. Потемневшие веки как кожистые складки. Близорукие глаза беспомощны без очков с сильными диоптриями. Вдавленный подбородок поцарапан. Раненый корыльбун. Нельзя ждать от него нормальной реакции.

Потому Дэн с сомнением взирал на Лесиного отца. Супруги Кулыйкины таращились в ответ. Чудно уж слишком.

– Что тебе сказать, парень… Это дочка сказать должна… Леся! Лесь! Тут о тебе…

Дверь в дальнюю комнату скрипнула и отворилась. Леся стояла на пороге. Девушка не эффектной стати – грудь не так высока, осанка не хороша (врожденный сколиоз, и ногу малость подволакивала), талия не тонка, бедра не круты. Простушка – мягкая шатеночка с напряженным лицом и уклончивым взглядом. Наряд сменила – неизменное платье ляпистой расцветки (желтые горошины, зеленые стручки на синей клетке) на просторный ситцевый затрапез. Выглядела мило, тепло, по-домашнему. Дэн потянулся было к ней.

– Лесь, я хочу… – рука почти коснулась ее плеча, но вдруг замерла в воздухе.

Девушка, очевидно, подслушивала за дверью. Как всегда (или сегодня даже особенно), испугана. И будучи застигнутой на месте, резко отпрянула. Дэна это не поколебало бы – мужчины Сатаровы, выбирая себе женщин, умели настоять на своем выборе. Но выбрал-то он не кого-нибудь, а тыловку! уроженку сказочного Пятигорья. И самонадеянно думал, что решит все сложности, устранит все препятствия. Ан нет… Собственно, чего ждал-то? счастливый конец?

Тут и сказочке конец,
А кто встрял, тому пи…ц.
(хи-хи, автор извиняется).

Обстановка окружала самая обыкновенная. Бедненько, но чистенько. Обитые вельветом диван-ракушка и пара ракушечих кресел по бокам (пик популярности такого набора случился в девяностые годы) занимали добрую половину комнаты. Стеклянный столик на витых металлических ножках, стулья. На тумбочке у окна цветной телевизор «Витязь». Ничего примечательного. Как бы все так – и одновременно не так. Дэн не сразу понял – не расслышал чье-то мерзкое хихиканье (не автора!), не поверил глазам. У комнатной мебели твердые очертания оказались зыбкими, и пошли изгибаться под странными углами, образуя некую иную реальность, в которой прежние предметы вдруг обернулись своими отражениями. Что за чертовщина? где тут, вообще, отражаться? Ах, вот где – в темном экране телевизора как в зеркале. Это зеркало вдруг блеснуло таинственной гранью и поменяло местами две стороны реальности – нашу и зазеркалье. Излюбленный фокус Пятигорья. Дэн поежился, но к счастью, нашел свой интерес – невысокую девичью фигурку на фоне дверного проема. Вернее, Леся стояла уже на шаг от двери. Выражение ее глаз завораживало.

Да пустое! Что странного могло происходить в залитой дневным светом квартире Кулыйкиных? Все на своих местах – без перемен, тем более фокусов. Обманчивы эти странные фокусы с фантастическим дивьим зеркалом, то возникающим из ниоткуда, то пропадающим в никуда. Зеркало искажало прямые намерения, честные мысли. Вот и младшего Сатарова изнутри точил мелкий червячок тревоги – что-то происходит, блазнится… Что же именно? Ну, что Дэн нашел в серой мышке Лесе? в ее уклончивых диковатых зрачках, поджатых губках, всегдашнем благонравии. Вроде послушная скромница, но мечтательное наваждение таилось во взмахе ресниц, в смущенной речи. Леся держалась тихо и застенчиво, не спорила и не заводила знакомства с парнями в Утылве. И она, конечно, не могла дать отпор настойчивости Дэна. Или могла?.. Или!

Заметили, в нашей истории постоянно вылезает это – «или». Нет запрограммированной последовательности событий. Кроме одной – все должно закончиться хорошо. Таково желание автора. Ну, может ведь автор пожелать?! Мы все чего-нибудь желаем.

Что пожелала Леся тогда, осталось ее тайной. Может, даже не успела пожелать. Наследник олигарха был чересчур уверен. Словно девушка уже принадлежала ему, и он пришел за своим как хозяин. Вмиг зеркало поменялось – отразило, что Сатаровы здесь, в Пятигорье, не хозяева. Каждая из сестер Кулыйкиных (кроме невосприимчивой Машутки), столкнувшись с Варварой, как бы кое-что получила – частицу колдовского дара. Наибольшая порция ядкиного яда досталась Лесе – ведь она трогала синий дивор, носила его с собой. И сейчас словно чья-то ловкая рука (с вишневым маникюром?) смыла краски с девичьего лица. Леся (как прежде, синей ядкиной ночью) чуть не уподобилась призраку – слишком легко у нее совершился переход. Кожа побледнела мертвенно, и синие тени сгустились в глазницах, малокровные губы сжались в ниточку. И пальчики, что непосредственно контактировали с ведьминым дивором – Леся инстинктивно старалась их прятать. Внутренний надлом преобразил обыкновенный облик. Уже не кашкукская простушка. В мягком халатике, в уютной домашней обстановке Леся смотрелась не меньше королевишной, чем Танька Веселкина на Негоди в день приезда Сатаровых. Холодная, горькая недотрога. Одним взглядом «заморозила» парня. Вот они – юные тыловки! Их хотят осчастливить, а они ранят в сердце (если оно есть).

– Я… не хотел ничего дурного… – потерялся Дэн.

– Не хотел? – переспросил с дивана раненый корыльбун. – А зачем тогда приперся? Все, парень. Уходи. Дочка моя – не вещь, не каприз… Вишь, как напугал… гм… так, что сам напугался…

Выводив незваного гостя, Людмила вздохнула.

– Ох, ты, старый дурень… Своими руками счастье дочери изничтожил…

– Знать бы еще, в чем оно – счастье…

В тот же день Сатаровы покинули Утылву на своем Audi. Скромно, без помпезности – без охраны. Наследник сидел в кожаном салоне рядом с олигархом – грустный и задумчивый. Генрих думал, что может, оно и к лучшему.

– Перемелется – мука будет… Честно, мне жаль… Дэн, как только мы отъедем, все покажется нереальным, сказочным. И останется здесь. Такова жизнь…

Но сам-то Генрих Прович слишком хорошо знал, что жизнь именно такова, потому не хотел следовать своим мудрым советам. Не отказывался от Ларисы – знал, в чем (и в ком) состоится его счастье. А сын – что сын? все позабудет.

Сатаровы освободили Утылву от своего присутствия, а судьба Леси Кулыйкиной оказалась в интересном – подвешенном – состоянии. Автор подозревает, что это еще не конец. Да будет ли он, вообще? конец нашей истории.

Про последнюю сестру Кулыйкину – про Машутку – нечего сказать. Какой она была – такая и есть. Дивьи девочки не меняются. Должно же что-то сохраняться постоянным в мире – вот этот непредвиденный элемент. За год Машутка не выросла, не расцвела по-девичьи. Прежняя худая, вертлявая пигалица. Даже ее желтый сарафан вполне пригоден для носки наступающим летом (интересно, пришита ли лямка? наверняка, нет). Произошедшие события не повлияли на Машутку. Она жила как раньше, особо не заморачивалась. И даже отъезд нового приятеля – бабылидиного внука Ивана Елгокова – вроде не сказался на ее беспечном умонастроении. Хотя Иван не просто уехал. Он уехал очень далеко.

Самый молодой прямой потомок легендарного Гранита Решова. Что с ним случилось? Его привычное существование рухнуло – тудыть! в дырку. Никто из героев нашей истории не переждал пятигорский катаклизм в сторонке. И Вано, возвратившись домой, в Кортубин, не смог зажить, как ни в чем не бывало. Хотя стоя на Марае, говорил Машутке, что сказка закончилась. Тогда в чем смысл его дальнейших поступков? Наверное, в стремлении найти собственный смысл. Да что же это за проклятие такое?! Варвара ведь никого не проклинала, а баба Лида и в мыслях не держала проклясть родственников, забывших о ее существовании. Бабушка простила, но Варвара сочла справедливым отомстить. Заронила ядка незаметно синее колдовство в Иванову душу. По приезде из Утылвы младший Елгоков, ни с кем не советуясь, оформил академический отпуск в институте – даже летнюю сессию не стал сдавать. Свои мотивы не объяснял, не оправдывался. Планы у него (и даже от него самого) покрыты синим туманом. Иван собрался уехать, только не знал куда. И зачем? бежать ему не требовалось – влиятельная родня решила его проблему с подожженным киоском, пострадавшего бомжа пролечили и денег дали, тем самым сняв возможные претензии. Иван все равно захотел уехать. С неопределенной целью. Посмотреть мир, набраться впечатлений, подумать. Ачетаково? Его прадед Гранит Решов – тогда еще Грицан Решетников – тоже в юности покинул родной хутор и вообще Пятигорье и пошел сражаться за мировую (не меньше!) революцию, за счастье трудового народа.

Осчастливить – вот задача -
Целый мир, и не иначе.

Правнук не удостоился столь царского подарка – не шубы, а подобной колоссальной цели, всеобъемлющего смысла. Иван чувствовал, что его несправедливо обделили. Отсюда поиски – пойти туда, не знаешь куда, найти то, не знаешь что. Извечное проклятие ворпаней! они не способны смириться. Для Ивана все очень серьезно. Да, он не знал, что ищет – точно не легкой, богатой или даже счастливой жизни, столичного блеска (неважно, каких мировых столиц), различного рода развлечений и др. Для начала надо хотя бы выбрать вектор поисков (чисто практически – чисто по-ворпаньи – куда рыть). Где искать? Бескрайний космос над Мараем исключим (и очень жаль!). Европа не отвечала смутному Иванову настроению, чрезмерная азиатская экзотика не увлекала. Важна суть, а не форма. Вано направил свои стопы в Америку. А вот и нет! не угадали – не в США, гораздо южнее. Почему туда? Кто ж его знает (Иван не знал). Автору почему-то вспоминается, как на уроке у бабы Лиды разбирали лишнего человека Печорина (Герой (не) нашего времени), который заявлял: Как только будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави боже! – поеду в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог… Однако Иван так не красовался – умирать не хотел, но и комфорта не искал. Им просто завладела тяга к перемене мест. Посетить далекие страны: Аргентину, Бразилию, Венесуэлу, Колумбию, Парагвай, Перу, Марс, Венеру. От их названий веяло собственным сказочным ароматом (у них там свои сказки?). Родители выражали беспокойство, пытались задержать молодого человека, взывали к здравому смыслу. Но 18 лет – это прекрасный и отнюдь не здравый возраст. Иван говорил, что ничего с ним не случится, что будет давать о себе знать, что он уже взрослый и самостоятельный. Остановить его не смогли. Восемнадцать исполнилось, загранпаспорт имелся. Свободен как корыльбуний ветер! Уже год Ивана не было дома.

Машутка не страдала. Нисколечко. Не испытывала сомнений. Хотя Вано уехал за тридевять земель, не попрощавшись. В Южную Америку. А Машутка осталась в Утылве. Одна, но с бабылидиной квартирой. По здешним меркам богатая невеста. Все, что происходило – и произойдет – Машутка воспринимала бестрепетно. Фатализм был присущ и Лиде Чиросвий, и ее матери Калинке. Они принимали свою судьбу. Пускай Машутка еще очень молода. Для нее самые невероятные вещи просты и бесспорны. Марай голубой, Кефирчик белый и пушистый, бутон редивея красный, а парень с синей челкой (сперва с челкой, а потом без) – здо́ровский и прикольный. Подумаешь, уехал! Никуда не денется. Вот что тут скажешь? Тупенькая девочка? А может, своим переливчатым взором все видела ясно и незатейливо? Все, как есть – или как должно быть. Если же по-другому, то это не Машуткина проблема. Неразрешимый случай. Иван Елгоков не догадывался, что это будет его проблемой. Пока бабылидин внук странствовал.