– В таком случае мы бы с радостью взяли вас с собой, прелестная мадам Киара, – заулыбался сосед-плантатор.

Ехать в столицу, чтобы увидеть, как будут осуждать на смерть банду аннамцев мне совсем не хотелось. Но Мари так просила и уговаривала, упомянула так же, что к награде приставлен и наш общий добрый друг Франсуа Герен. И я, вздохнув, согласилась, только попросила дать возможность переодеться и пошла наверх. Наряжаться желания не было, но в то же время, там будет присутствовать сам король, расценив, что слишком мрачный наряд могут счесть как проявления скорби по приговоренным, я остановилась на шелковом платье оттенка папоротника, лиф и юбка которого было обшиты стеклярусом, кружевные перчатки, шляпка близкого оттенка к платью, тонкие чулки и бархатные туфли.

Черный митчелл затормозил в нескольких кварталах от дворца короля, дальше дороги были перекрыты, и дамам и господам приходилось идти пешком, чтобы увидеть суд.

Я поразилась той перемене, что случилась со столицей Лаоса с последнего дня, как я была здесь. Толпы народа высыпали на улицу, огни были зажжены в каждом окне, в каждой лавочке, а двери кафе стояли широко распахнутыми, и галантные официанты разносили в стеклянных стаканах холодный бламанже. Вьентьян словно стал прежним, каким я еще хорошо помнила его до краха банков и обесценения денег, до жутких восстаний Тонкийских стрелков. Это был мой Вьентьян, шумный, суетливый, с доносящимися со всех сторон ароматами азиатской и европейской кухни, и было странно и жутко одновременно, что сегодня город ожил только для того, чтобы посмотреть на смертный приговор заговорщикам.

Шпили дворца короля золотились в закатном солнце, широкая площадь была заполнена людьми до отказа.

– Нам стоит поторопиться, дамы, я даже отсюда уже вижу сияющие одежды Сисиванг Вонга, – произнес месье Дюпон вперед, где на высоком постаменте был сооружен золотой трон, на котором, подобно божеству восседал король Лаоса.

Колониальные французские власти во главе с губернатором предпочли места за троном, в тени, и одеты они были в обычные костюмы. Но не было ни одного живого существа во всем Индокитае, которое бы не знало, что именно они, эти гладковыбритые надушенные европейцы, бросающие внимательные взгляды на толпу, и были настоящими правителями Лаоса. Именно они создавали законы, собирали налоги и чинили суды.

Чуть поодаль от короля мои глаза различили знакомое строгое лицо Суан Ши, верного телохранителя, а рядом с ним, между Антуаном Бомашем и Марселье стоял ОН – Эдвард Фейн. Сердце пропускает удар. Перестаю дышать, смотрю только на него. Безукоризненный белый пиджак оттенял загорелое красивое лицо Эдварда, в эту секунду о чем-то весело переговаривающегося с толстяком Бомашем. Я почти вижу, как загораются искорки задора в серых глазах англичанина. Несмотря на большое расстояние и толпу, разделявшие нас, мне все казалось, что до меня доносится его голос и даже обрывки фраз.

– Киара, на что ты так смотришь? – удивилась Мари, заметив мое пылающее лицо.

– Да что она там может смотреть, – махнул рукой месье Дюпон, пытаясь за шляпой впереди стоящей дамы разглядеть арестантов, выстроенных в шеренгу перед троном.

– Жерар, ты что здесь забыл-то! – раздался громогласный знакомый голос, и уже через мгновение, мой отец приветствовал семейство Дюпон.

– И Киару привезли? – округлил глаза Эдмонд Марэ. – Ей-то зачем на все это смотреть?

– Но как же, Эдмонд! – воскликнул месье Дюпон. – Сегодня со смертью этих негодяев наконец-то уйдет страх из Лаоса. Это эпохальное событие, не побоюсь этого слова.

Отец хмыкнул и закурил.

– Этих голодранцев расстреляют, но вот страх, – он покачал головой, – нет, дорогой друг, страх теперь с нами навсегда.

– Неужели вы полагаете, что восстания не прекратятся? – дрожащим голосом вопросила мадам Дюпон, стискивая в руках сумочку.

– Знаете, что лучше всего разжигает костер революции? – спросил отец, устремляя взгляд на Сисиванг Вонга, чья корона сияла подобно солнцу.

Мы замерли, молча ожидая его ответа.

– Лучший костер для революции, друзья мои – это святые ее мученики. Расстреливать этих голодранцев – ох, как неверно.

Лицо отца застыло, а упрямые зеленые глаза под густыми бровями горели ненавистью. Он желал процветания этому краю, я знала, что он, как никто другой, хотел, чтобы Индокитай снова был той волшебной плодородной страной, в которую он однажды поверил много лет назад, и которую приехал покорить.

Громко на всю площадь раздались звуки труб и удары барабанов, затем огласился приговор арестантам сразу на трех языках: лаоском, вьетнамском и французском. Подобные публичные суды ушли давно в прошлое, канули в предыдущих смутных столетьях, и в глазах европейских монархов и правителей казались дикостью. Но французские власти хорошо знали психологию народа, которым управляли. Восток был всегда жесток, и только публичная демонстрация силы позволяла удерживать порядок.

Арестантов, скрученных по рукам и ногам, увели обратно в камеры, где они будут находиться до самой казни. Я лишь мельком смогла разглядеть их всклокоченные пыльные головы и изуродованные лица. Следом за этим наступила более радостная и торжественная часть – вручение наград за поимку преступников.

– Смотри, смотри, вон Франсуа, – с придыханием проговорила Мари, предательски алея.

Герен в самом деле был приставлен к высшей государственной награде за проявленную храбрость и отвагу. Густые кудрявые волосы юного француза сияли в лучах солнца подобно шлему, он был красив и юн, а в глазах отражалась та светлая мечтательность, которой жило это прекрасное горячее сердце.

Образ Франсуа на время затмил передо мной все остальное, но где-то глубоко билась вновь и вновь навязчивая мысль о том, что надо просто повернуть голову вправо, чуть-чуть, и я смогу увидеть другое мужское лицо, другие черты, другие глаза, которые снятся мне по ночам, которые преследуют и мучают меня, куда бы я ни направилась, но когда я наконец сдалась и позволила себе это сделать, то обнаружила, что Эдварда уже нет. Он ушел. Не веря своим глазам, обегаю взглядом всю толпу, смотрю вбок – его нет. Ушел? Эдвард ушел…

Ноги сами собой понесли меня прочь от толпы, мимо заполненных кафе и магазинчиков. Сердце билось быстро-быстро, а глаза жгли слезы обиды. Ушел… Бегу дальше. Развернулась. И встретилась глазами с Базу.

– Раджкумари, – произнес слуга, почтительно складывая руки. – Хозяин велел передать вам это.

Он протянул конверт. И я тут же открыла его.

«Киара, я уезжаю ночным поездом на север страны, в ближайший месяц меня не будет во Вьентьяне и окрестностях, а потому хотел бы завершить все дела до отъезда. Бумаги подписаны, можешь их забрать. Базу отвезет тебя в мой дом на Малой Сорбонне и также вернет тебя обратно. Полагаю, наш брак можно считать завершенным.

Э.Ф.»

– Подонок, – в ярости я смяла лист бумаги, как если бы это была шея самого Эдварда. Он полагает, что наш брак завершился? Подонок и вор, присвоивший деньги моей матери.

– Госпожа, машина ожидает вас, – поклонившись, напомнил о себе Базу.

Я обернулась и увидела знакомый даймлер, припаркованный за углом.

– Так хозяин уехал? – машинально спрашиваю слугу. Черная мысль, как давно притаившаяся змея, выползла наружу и заполнила все внутри.

– Да, раджкумари.

– Хорошо, тогда едем.

Только опустившись на сидение в салоне, я вспомнила, что не сказала ни отцу, ни семейству Дюпон о том, куда так резко ушла. Ничего, у меня есть дело, которое нужно завершить.

Машина плавно и тихо двигалась по освещенным улицам. Здесь, в дали от главного действа и дворца короля было уже не столь многолюдно.

Сам дом Эдварда был погружен в безмолвие. На тихий стук Базу дверь отворила сонная горничная, она же проводила меня на второй этаж.

– Здесь господин сказал лежат необходимые бумаги.

Я обвела взглядом комнату. Лаконичная британская роскошь. Это был кабинет, тут же на столе возле окна лежал длинный конверт, на котором рукой Эдварда было написано «Киаре».

– У меня есть время, чтобы ознакомиться с бумагами? – спрашиваю девушку, та в ответ кивает и растворяется за дверью.

Я осталась одна в комнате. Сердце бешено стучало в ушах. Мы были слишком мало женаты с Эдвардом, так что я не успела узнать всех его привычек, но, зная моего отца, он держал сейф в подобном кабинете. Конечно же я не могла быть уверена, что найду сейф здесь. Эдвард мог держать те деньги, где угодно, в любом месте, но я хотела попытаться. Через десять дней отплавает пароход в Бостон, и как же мне хотелось иметь возможность не только забрать с собой Парамит, но и помочь своей сестре и ее замечательному мужу. Мне нужны это восемьсот тысяч! А вот Эдвард их просто украл, нагло присвоил. Ненависть и злоба разгорались огнем в сердце, придали сил, и, наконец найдя все оправдания своему поступку, я принялась внимательно осматривать комнату, при этом каждый раз вздрагивая и замирая, когда слышала какие-нибудь звуки, доносившиеся из коридора.

Но ни за картинами, ни за огромной картой мира, ни за стеллажом книг не обнаружился желаемый потайной сейф, я уже готова была отчаяться, но вдруг заметила у окна чуть приоткрытую дверь, открыв которую я оказалась в смежной комнате. Широкий мягкий диван на круглых ножках красовался на фоне мраморного камина, вещи совершенно ненужной в этих тропических широтах, и тут же над каминной полкой висела огромная картина с изображением лотосов в пруду. Чувствуя покалывание в пальцах от волнения, я принялась ощупывать края рамы.

– Ну же… ну же… неужели!

Сердце замерло, а в висках загудело – там находилось углубление! Мягко отведя картину, я отпрянула, не веря в очевидное. Это был сейф, и он был открыт! О, Будда, сегодня наконец-то удача улыбнулась мне! И я верну себе то, что по праву мое!

Дрожащими пальцами осторожно берусь за холодную металлическую ручку, медленно заглядываю внутрь и…

– Ты что-то ищешь, дорогая?

Я подпрыгнула так, что свалила несколько хрустальных безделушек с полки, и те с оглушительным звоном вдребезги разлетелись у моих ног. С расширенными от ужаса глазами я смотрела на стоящего посреди комнаты ухмыляющегося Эдварда, а в голове глухо стучало: Это КОНЕЦ! КОНЕЦ! Он сделал шаг ко мне, я же судорожно вцепилась в мраморную полку.

– Это просто удивительно, дорогая, в прошлый раз, ты приходила ко мне, чтобы убить меня, а сегодня, чтобы ограбить? – он говорил это мягко, почти ласково, словно разговаривал с провинившимся ребенком, в серых глазах искрился смех. Мне же было невыносимо видеть его. Хотела вдохнуть, и поняла, что не могу. Эдвард же был все ближе, медленно, сокращая расстояние между нами. И вдруг я поняла, что меня может спасти – огромный диван. В один миг перескочив на другую сторону, я пустилась прочь из комнаты с такой скоростью, которую может придать человеку только животный страх.

– Киара, стой!

Но я была уже на другом конце кабинета, схватила ручку и выбежала в коридор. Внутри в дикий глубок смешались злость, отчаяние и ужас. Вот уже и лестница! И тут же мои плечи сжали сильные руки и развернули.

– Решила снова сбежать, Киара Марэ?! – бросил Эдвард, притягивая к себе, прижимая спиной к стене и загораживая проход к заветной лестнице.

Сердце больно било в грудь, ноги ослабели, а кожа чувствовала прикосновение горячих рук сквозь тонкий шелк.

– Отпусти, Эдвард, – взмолилась я, из последних сил упираясь ему в грудь.

– Отпустить, Киара?! – глаза Эдварда потемнели, в них все меньше оставалось смеха, и все сильнее разгоралось пламя, которое я так хорошо знала, это пламя, лишавшее меня рассудка и здравого смысла. – Куда же ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? В Америку, или быть может в объятия славного Франсуа Герена, на которого ты так сегодня смотрела?

Я оторопело уставилась на него. Откуда он знает о поездке? Моя растерянность, казалось, только забавляла Эдварда.