Анисия кисло улыбнулась одним ртом. Затем подавила мысль, что Павел не должен обсуждать с ней Инессу. Не оформленное во что-то незыблемое, следом пронеслось и опасение, что точно так же эти двое обсуждали и ее. Но отравляющее любопытство подавило зачатки благородства. Вдогонку вколотилось раздражение, что почему-то на Инессу Павла хватало, пока Анисия в жерле одиночества почитывала социалистические труды и пыталась косноязычно пересказывать их Аркадию. Как странно, что Павел успешно вытягивал ее в освещенный мир, но и еще больше провоцировал ее стремление к одиночеству. Анисия была убеждена, что без отражения в чужом сознании жизнь вообще не имеет смысла. И все же как порой хотелось от сознания этого убежать… Убежать от обязанности встраиваться в ткань общества. Но она сама первая понимала, что это для нее путь к болезни, к утеканию. Лишенный напряжения, но и горения путь.

Анисия одарила Павла взглядом потаенного одобрения, замаскированного под суровость.

– Все же это не ее вина.

– А чья?

– Ты не видел ее семью.

Павел скривился. Анисия почуяла ожидающий ее прокол.

– А мою ты видела семью?

– Да.

– Ты слишком хочешь видеть в людях какие-то страдания. А, по-моему, она просто так живет, и все. Она… дала себе волю быть вздорной и расхлябанной. Как и Игорь. И тем они оба горды, заметь это.

Анисия с досадливым удивлением вспомнила, с каких грохотом безмятежности и скрытым довольством собой Павел и Инесса форсировали свой роман, ставший весьма обсуждаемым во многих домах. Все это время она и не думала о том, какие у этого всего могут быть последствия и каким посмешищем явилась она сама.

– Все это почему-то не помешало тебе развлекаться с ней, – Анисия не могла отказать себе в удовольствии произнести это.

Павел заложил руку за голову. Анисия думала, что вот он, такой всегда распахнутый, обтекаемый, безотказный… А упрямства жить как ему хочется у него не меньше, чем у самой громогласной Полины. Невзирая на весьма пикантный образ жизни он избежал и громких скандалов, и рудимента мести обманутых мужей.

Анисия в внезапном приливе погладила Павла по рассыпающимся под пальцами русым волосам. Павел не смотрел на нее.

– Я словно пассажир в экипаже, который сам же и веду, хоть порой не имею на это ни сил, ни опыта. Когда мы поженились, меня опутала какая-то защищенность. Я перестал думать про отца и про детство с ним.

Дрожь от соприкосновения с манящим миром чужого неиспытанного нутра отдалась Анисии в икры.

– Про Аркадия Николаевича? – спросила Анисия, с какой-то ироничной теплотой вспоминая, как он был доволен Павлом, женив его на «настоящей аристократке».

Аркадий Николаевич ликовал, когда петербургские небожители зубасто растопырили перед их семьей резные двери своих гостиных, лишь распознав в ее руках похрустывающие ассигнации. Ликовал – и подтрунивал над ними. Свекр одобрял взгляды Анисии, презирающей сословное расслоение. Она, он верил, выжила бы в хаосе нового мира. Но сам он не желал терять этот выгрызенный статус упоительного возвышения. Кроме того, он был свято убежден, что Анисия будет держать Павла в узде.

– Твоего любимого Аркадия Николаевича ты едва ли взяла бы в отцы, – осунувшееся лицо Павла тонуло в нахлесте невозможных слов. – Игорь до сих пор недолюбливает меня за то, что я оправдываю родителей… Я думал, что, если Игорь выбрал этот путь, то я выберу иной и любить меня будут вопреки. Это тебе не любезничать с отцом на деловые темы, выставляя собственное образование. Тебя он не хлестал розгами за все подряд. Перед тобой и остальными он эдакий pater familia. Меня, как младшего, жалели. Но я смотрел, как издеваются над братом. Игорю… доставалось сильнее. До лихорадки. И я научился увертываться, лишь бы избежать папашиного ора за малейшую провинность. Каждому я говорю то, что тот хочет услышать. Я презираю себя за это. Забавно… вместо того, чтобы прекратить, отец с матерью предпочитали подменять правду. Но прекратить же легче и безопаснее. Почему же они продолжали? Нацепляли личину респектабельности и скалились перед гостями. Понимали ведь, что происходит что-то преступное. Я не удивлюсь, если отец знал, куда идут деньги. Не в первый же раз… Просто он хотел снова Игоря подловить и унизить… Игорь вышел бунтарем, но каким-то недоделанным. Он отцу ни разу не улыбнулся, но без него он пропадет. Я-то понимал то же самое про себя и улыбался… Ведь без отца мы оба не можем. Он нас ничему не научил, а только ругал за проколы. Если отец его не простит, Игорь просто пропадет. Или мне придется его взять в приживальщики. Но это то еще удовольствие… Будет напиваться и ныть. А потом обнесет нас и пойдет по кабакам. Отец на него большие надежды возлагал. И потому за него крепко взялся. Но мы оба его надежд не оправдали.

Анисия, лишенная личной неприязни к обсуждаемому человеку, молчала.

– Почему ты не желаешь видеть его гнили?! – всполошился Павел, уязвленный ее молчанием. – Почему оправдываешь позицию силы?

Анисия медлила с ответом, погрязая в липком, теребящем чувстве бессилия перед чужим дурным настроением, которое тут же хотелось замазать, припудрить в нечто удобоваримое или попросту проигнорировать. Чужая мягкотелость выбивала ее даже посильнее своей собственной. Сразу же бередилась вечно расклеившаяся мать и разверстое бессилие встряхнуть ее.

Слабость братьев перед отцом виделась Анисии уродливым бессилием перед самим потоком жизни. Которая, одаривая великолепным телом и на многое способным сознанием, молчаливо оставляет в этом самом теле разлагаться, испытывать боль и понимать это.

– Потому что мир не черно-белый, – заморожено отозвалась Анисия. – И… не бывает так, что кто-то ненавидит другого только потому, что ему указали.

Павел ощутил, как неудобно становится лежать на спине.

– Частенько бывает, – с горечью подтвердил он. – Вспомни войну с французами. Нам предложили ненавидеть их, а им нас. И это продолжает работать спустя века. А ведь хорошим воином может быть только тот, кто не понимает всей красоты жизни.

Слова Павла о французах взволновали Анисию. Ей показалось, что кто-то постукивает в дверь.

– Павел, – выдавила она беспокойно. – Я не могу остаться в Петербурге.

– Такой трусихе, как ты, точно ходить в народ не стоит.

– Что же мне прикажешь, верный подданный режима?

– Верный подданный? – спросил Павел с нажимом, безрадостно смотря на жену потемневшими глазами, кажущимися сейчас почти карими.

Ну да, ведь героем декабрьского восстания тогда остался доблестный Игорь…

Анисия смотрела на Павла, желая и опасаясь говорить о том титаническом пласте, который теперь все набухал перед ней в неимоверной для полувековой давности полноте. Свидетелями которого они вполне могли быть.

Не в силах ни думать об этом, ни отвлекаться на Павла, Анисия распрощалась и скрылась в своем крыле. На столе лежал нераспечатанный конверт с почты. Новая глава повести отца.

«Как он смел использовать наши имена?!» – вознегодовала Анисия, но с вожделением открыла журнал, лишь бы отвлечься от наползающих невесть откуда образов.