Темнеющая весна (страница 25)
Полина не хотела слушать белоэмигрантские обсуждения, как все стало ужасно без них. Но ведь и сейчас та же риторика – как ужасно все было до них. Полина до последнего верила, что большевизм переродился и теперь служит людям. Как мне ее жаль… Ведь она не первая. Да и не последняя, Инесса.
Неужто родина стоит всего этого? Просто край, где мы, не выбирая, родились. Родились бы в Америке – что бы это изменило? С такими же березами, полями, с такими же глазами и ушами. Даже не поняли бы разницы. Одурманили вас этими россказнями о русском духе. Опасными, смертельными россказнями. Завуалированным высокомерием на пустом месте. За что отец на империалистической войне сгинул? И для всех почти остался черточкой на бумаге. Ему инстинкт самосохранения подменили долгом – признак блестящей общественной работы. А нам рассказали, что гордость за него важнее его наличия рядом.
Мы ведь – род человеческий. А, может, нечто более монументальное. Зачем же нам сухость народностей и рас? Зачем нам границы государств? В Будущем, я уверена, их не станет. Должен, наконец, у нашего вида возобладать здравый смысл.
Ты пишешь о ностальгии. Конечно, я тоже наверняка начала бы ее чувствовать невзирая ни на какие теперешние мои рассуждения. Так я и теперь ее все равно чувствую. Хотя хожу по тем же улицам. Не из-за трансформации страны, а потому что это мое прошлое, моя юность, мои благословенные воспоминания. Не вернуть это в любом случае. Да, нечестно обошлась с нами эпоха. Сколько семей разъединены… Но надо все-таки «жить, надо любить, надо верить».
Ты обвиняешь меня, что у меня прежде был виноват тот, у кого власть. А теперь все иначе, когда привилегии вдруг оказываются у меня самой. Я было хотела взбрыкнуть, фыркнуть. Но внутренняя честность остановила меня.
Мы ведь росли в среде, где только и твердили о недопустимости выбора темного пути, о мгновенности возмездия. Но вот я выбрала темный путь, на первый взгляд кажущийся легким… и ровно ничего не произошло. Скорее, даже наоборот, паек стал пожирнее. Но смеяться над поборниками морали по-прежнему не хочется. Высокая должность наполняет брагой собственной значимости и силы распоряжаться судьбами, даже милуя. Особенно милуя. Да, я не стану отрицать, ради чего на самом деле рьяно служат партии.
Мы сейчас козыряем, что строим страну с нуля. Но ведь так не бывает. С нуля все строили шумеры. Мы же паразитируем на ошметках империи, делая вид, что у нас все иначе.
Но и ты неправа, называя наш народ природно неполноценным. От природы все жестоки, просто европейцы твои корректируются сытой жизнью. Посмотрела бы я на их благородство, доведись им голодать.
Думаю, ты неправа и насчет Игоря. Его позиция самоубийственного противоречия – не эгоизм. Ему же ничего, по сути, не нужно кроме сиюминутного удовлетворения импульса. Просто… он давно уже идет к концу с наслаждением, с надеждой. Иначе как возможно так сильно пить? Он и убьет кого-нибудь из своих мучителей без раздумий, потому что ему так захочется. На одного идеалиста миллион здоровых, которые просто хотят жить.
Я боюсь за вас отчаянно. Впрочем, далеко не только это отравляет мне мгновения. Мне все чаще кажется, что я вообще больше не смогу быть счастливой. Боюсь… Но никогда не решусь отослать это письмо. Буду презирать себя еще больше. Даже хранить его, наверное, не решусь. А ты будешь думать, что я намеренно умолчала обо всем… я бы очень хотела изнутри, из своего времени проникнуть в будущее и изменить его. Обмануть пограничников и сбежать в Японию.
Как же я злилась на Алешу, когда он мне предпочел белую стаю и Маню, которую он не любил, а только спасал. Чувствовал вину нашего класса перед ней, но в ее класс так влиться и не смог… А она все приговаривала, что советская власть ей все дала. И ведь с ней даже не поспоришь… Тяжело ей ассимилироваться в городе, да еще и с ребенком. Но теперь хотя бы есть декреты, образование, электрификация, которых не было при Романове. А я Алеше назло пошла участвовать в маршах женщин, да так после войны и не отдала выгрызенное рабочее место. Слишком воодушевляюще было не зависеть больше ни от кого. Никак я не могла с Алешей примириться, с его бездыханным каким-то взглядом на роль женщины. Который обычно оборачивается для нее социальной смертью.
Зачем я все это пишу? Письмо никогда не пропустят, а для меня это будет фиаско. Вот же подлая наша натура – даже испытывая душевную боль каждый день, убегая от нее в какие-то необдуманные поступки, я все равно трясусь за свое здоровье и безопасность. Даже сейчас, испытывая столько темных чувств разом, я хочу затаиться, себя сохранить. Будто надеюсь на что-то… Будто верю в какую-то магию судьбы. Голый атеизм вообще мало что объясняет. Один у него плюс – он все подает на блюде.
Все эти дела Алеши с НКВД пугают, оскорбляют меня. Лучше бы он окончился просветленным портретом где-нибудь в Шлиссельбурге. Но никак не там, где он бессмысленно лечил обреченных калек. Он же знал, что те из них, кто не сгниет на фронте, вновь отправятся на бойню во имя бездарного царя, расхрабрившегося вершить судьбы в незаслуженной собой завороженности».
46
Когда Анисия вернулась домой через бесконечно долгое время, которое почти не уловила, Павел сидел на ее половине.
– Полину застрелили, – только и сказал он.
Петербург всколыхнул финал этой буйной истории разгула и какой-то даже романтичности. Газеты захлебывались версиями произошедших убийств. Наперегонки изливались об обоюдной дуэли ненавидящих друг друга жениха и невесты, при этом недвусмысленно подозревая и третью сторону – таинственных держательниц желтых билетов. А то и клеймили проклятых нечаевцев, в любой криминал вписывающихся просто изумительно. Большинство же уверенно указывало на Игоря, который благополучно испарился.
Ничего не спрашивая, Анисия понеслась обратно на расстрел фонарями улицы.
47
Анисия, самим воздухом своего движения отпихивая с пути лакея, который заблаговременно отлетел в сторону, ворвалась в недавно покинутую квартиру.
– Как ты узнал?! – рявкнула она.
Всемил участливо и совсем не удивившись глазел на ее триумфальное возвращение.
– Ты все знал сразу, ты… поспособствовал, – угомоненно процедила Анисия, осознавая глупость подлых, но прочувствованных слов. – Ты предсказываешь какую-то ахинею, строишь из себя футуриста… Но ведь… Как совпало, что Полина прямо следом за главой этой погибла?..
– Совпадения случаются.
Анисия молчала, будто ожидая, что он скажет что-то по поводу своего творения. Но Всемил благоразумно молчал тоже.
– Откуда ты знал, что Полина будет убита? Ты… ты причастен? – проглотила собственный голос Анисия.
– Ну витало же это в воздухе. Сама, наверное, не раз думала о подобном.
– Мало ли о чем мы думаем, – подкошено булькнула Анисия.
Она все надеялась, что он опровергнет авторство злосчастной главы, как-нибудь разрешит этот ком, вывернется, наврет…
– Конечно, ваша писанина – лишь фантазия… Слишком литературный вышел случай. Слишком уж все сверкает. Белиберда в духе предсказаний полетов на Луну. Да еще и с сантиментами.
Анисия тронула запыхавшиеся волосы, будто ища подспорья в этом обиходном жесте.
Всемил нахмурился.
– Слишком уж свободно ты обо всем судишь.
– Ты знал что-то про нее, чего не знала я? Почему все про нее знали больше, чем я?! Будто я проклятая какая-то!
Но Всемил обиженно зацепился:
– А вот сам граф Толстой публикует взыгрывания о губительных страстях одной в контрасте с лубочной жизнью другой! И что, ему можно? Его опусы никто белибердой не называет!
Анисия напряженно соображала. Если бы она получила подтверждение, что живет лишь в книге, это многое бы объяснило. Эти вырывания из реальности, пропитанное ужасом изумление и от собственного, и особенно от чужого сознания… Совершенно необъяснимые воспоминания, почему-то не вызывающие удивления. Нежданные и нежеланные перипетии, как ни пыталась она убеждать себя, что контролирует собственное существование. Почему… не только она обладала этим вполне объяснимым правом влиять на то, что происходит с ней? Чужаки любезно предлагали ей лишь взирать на революции, казни, скармливать ей свои взгляды и кроить новый мир.
Мог же сгусток ее сознания материализоваться независимо от автора… От автора… Бог в картину вселенной вписывается слабовато, а вот автор – дело иное. Придает обычным побуждениям заурядных людей значимость своего присутствия, подгоняет их до важнейших вопросов эпохи. О нет, если бы был настоящий бог, происходящее просто обязано было бы быть более подверженным какой-то стройной логике. Теория же о Всемиле как главной ответственности происходящего была слишком заманчива. Как и непререкаемая вера в бога, как и атеизм, она снимала с мироздания дальнейшие неуютные вопросы. Вопросы, от которых вздыбливались волосы и восставал непобежденным Джордано Бруно.
– Ты много общался с Полиной? – спросила Анисия с каким-то суеверным чувством, чтобы получить хоть на что-нибудь односложный ответ.
– Случалось… – неопределенно протянул Всемил.
– Ты писал нас как свои персонажи… Вложил Алеше в голову идею не бросать семинарию. Полину подтолкнул к Виктору. Агату стравил с Инессой… Но ты сам понятия не имеешь, чем это все закончить. Потому что жизнь куда многограннее любого романа. А писатели – просто жалкие воры жизни. Пытающиеся вывести какие-то законы из хаоса.
Всемил масляно осклабился.
– Но это было бы проще для всех вас. Не думать о собственном выборе, просто смириться с моей волей и не роптать, если случится что-то не по вам.
– Ты и Полиной манипулировал? Встал между нами… вот почему она ко мне охладела!
Всемил посмотрел на Анисию с какой-то трудно улавливаемой жалостью.
– Ты манипулировал Полиной как персонажем… – продолжала Анисия, погруженная в свою лихорадку.
Всемил неопределенно повел глазами.
– Вы снились мне, – мазнул он ее взглядом.
Анисию, жадно ожидающую именно этого признания, охватил ужас, что вот-вот кто-то из них проснется, и одного из двоих точно не станет.
– Мы живые! Ты крадешь нас из жизни и думаешь, что выдумал! Но ты не так хорош!
Всемил неопределенно повел руками.
– Ты… ты это не написал! Ты похитил мои мысли, которые я забыла… – шептала Анисия, схватившись за локти. – Почему я столько не помню?!
Всемил смотрел на нее с тревожным интересом, но продолжал блюсти собственное молчание.
– Одного я не пойму… Зачем ты себя вздумала наказать? – с хирургическим интересом впился в нее Всемил.
Анисия похолодела.
– Зачем ты в эти разводные дела ввязалась и таскалась к Полине? Неужто тебе есть что с Виктором делить?
– Я… ненавидела, – ответила Анисия огрызками слов.
Всемил присвистнул, будто отдавая себе должное за прозорливость.
Неужели… он намекает, что она сама застрелила Виктора?! Она ведь и верно была там в ту ночь… Она же… про него что-то такое знала все это время…
– Да что ты в нем нашла?
– Ничего… мучительно зауряден, – сказала она безучастно, чтобы только воротиться в свое обычное рассудочное состояние.
– Ты… не смеешь умирать. Я не хочу… За тобой последовать. Я слишком жизнь люблю! – завершила она этот сумбур. – Ты меня не вздумай в реку кинуть! Или на полуслове оборвать, не объяснив ничего!
Но тут же грызнул страх. Что если завтра она станет расплачиваться свободой за волю Всемила сотворить из нее убийцу?