Темнеющая весна (страница 27)
С каким апломбом она показывала Анисии заграничные чулки! И как изумлялась безразличной реакцией. Как изумлялась и отсутствию на Анисии побрякушек и помады. Что заставляло ее еще больше раздражаться на ублюдочно – платоническую связь между Анисией и Павлом. Полина рада бы была принять, что Павлу интересна только оболочка этой готовой преждевременно иссушиться женщины. Но уж слишком осязаемы и крепки были их разговоры, после которых ее муж пребывал в каком-то запальчивом настроении.
Анисия не без содрогания припомнила, как ей удалось обратить свою витальность на социальные институты и поиграться в освобождение женщин, большей частью существующее в абортариях и фиктивных выборах. Она будто специально отходила от нарочито женского облика, чтобы побесить Полину, потонувшую в нем. Знала ведь, куда уколоть. Не без удовлетворения Анисия вызывала у Полины позывы неконтролируемо поглощать пирожные. А потом сдирать со своей кожи слои крема и пудры, обнажая все ее розовые и алые несовершенства. И всхлипывать перед зеркалом, что не помогают ей блага, которых почти ни у кого в бравое время наращивания милитаризма не водилось.
Если Полине что-то и не нравилось, она прекрасно знала, кто финансирует ее квартиру с домработницей и от чьего одобрения зависят новые фильмы. Поэтому желание кары для всех людей вместе со всеми существующими богами было придушено ей в зачатке. Как и порыв скрыться в каком-нибудь провинциальном театре. Пережив салат гражданской и только-только отведав какой-то устаканенности быта, она расхотела обратно в уличный туалет.
Потому она ослепительно помалкивала и продолжала поворачиваться к объективу выигрышной стороной лица. Прежде обрамленного марсельскими волнами, а теперь бобом – каре.
Узнав ее тайну, Павел плакал, о чем сам рассказывал Анисии до того, как она самоустранилась от него. Но затем начал науськивать Полину отказаться от мести. Не только отказаться, но и пошантажировать Виктора в надежде урвать с его друзей контрактик или роль.
Только вот они недооценили степень пугливости Виктора. Теперь Анисии стало совершенно очевидно, что ему легче оказалось убрать Полину в максимально возможной секретности, без даже видимости суда. Чем ждать, что на допросах или – упаси бог! – публично она скомпрометирует его. Одного он не учел – масштабов известности Полины. Должно быть, вождю очень уж не понравилось, какую огласку получило дело. Конечно, Виктор попытался сначала выкопать на Полину компромат, затем перевести стрелки, да все равно репутация его была подмочена. Инициативу чиновнику никто не готов был прощать. Даже если инициатива эта вполне вписывалась в почерк эпохи.
А вот Павел выжил даже там, где спотыкались и не такие мастодонты. Слишком уж многим не хотелось, чтобы вскрылись еще какие-нибудь пикантные подробности их карьер в то затемненное время. Нигде не замаравшись, он плодовито улыбался каждому следующему вождю.
Правда, для этого пришлось прекратить общение с братом, который так некстати пропесочивался на партийных собраниях. Который своим титаническим самолюбием только и способен был, что портить ему кровь. Который себя загубил исключительно для того, чтобы в такое время палачам своим кинуть их нечистоплотность. Игорь по мнению и Павла, и Анисии сделал раздражающий выбор какого-то упрямого самопожертвования первых христиан, которые напоказ, из зазнайства и сознания себя лучшими презрели собственную безопасность. И Павел крепко досадовал, что из-за этого неподатливого дурака падает тень на него самого в их-то обшарпанное время, которое патефон иглою лечит.
51
В темень, в метель обезумевший Игорь нагрянул к Инессе. По прибытии он застал ужасающую пустоту – куда-то разом подевались и подруги, и слуги Инессы, будто одной социальной непокорностью и впрямь была расшвыряна ее жизнь.
Дверь отворила Анисия. Она изумленно уставилась на гостя, но пустила его внутрь. Она не села, а все переправлялась из одного места в комнате в другое. Хватала, ставила на место предметы и беспрестанно почесывалась.
Почти уверенная в его виновности в убийстве Полины и Виктора, она в каком-то отупении человека, не сталкивающегося ни с чем по-настоящему страшным, не сделала попытки обезопасить себя. Потому что в какой-то мере даже была рада, что Игорь возник. Вдруг захотелось рассказать ему о чувстве, колким сгустком прячущемся внутри. Ведь Игорь все это время продолжал источать ей какое-то лихорадочное дружелюбие и беспрестанно писал ей. Почти полностью о своих бедах и фатальности безысходности. Он то бился, доказывая ей, как обожает Полину и никогда не позволит ей связать себя с Виктором, то с презрением рассказывал о Поле такое, что Анисия порывалась вообще сжечь его письма. И все же эти письма она распечатывала с благодарностью.
Никогда прежде у Анисии физически, а не только через заимствованные у кого-то слова, не болело сердце. Будто лишь теперь она достаточно вызрела, чтобы прочувствовать истертые стадии горя на себе.
Вдобавок ей было очень уж неловко даже перед Игорем, что она вот жива, не даже ранена и не особенно-то вовлечена в происходящее. Что продолжает испытывать наслаждение от кофе по утрам, хоть и омраченного периодической болью при дыхании. Что показательно не бросается в овраг надзвездного горя и саморазложения. И больше убивается не о Полине, а о неотвратимости конца милости неизвестно чьей воли. Распространившейся и на ее необременительную жизнь, в которую она желала привнести лишь немного авантюры.
Анисии мерещилось, что во многом повинна она, что только ее неосторожные слова и безалаберные передвижения спровоцировали катастрофу… Что ее дурные мысли о Полине могли способствовать незавидной участи последней. Или, что, будь она милее с Всемилом, будущее бы перестроилось. И служение Инессе теперь стало своеобразным искуплением.
И вместе с тем так и подсовывались причины, по которым Полина заслужила подобный исход. Чтобы было легче обосновать бесстрастную случайность.
– Все на обеде у… Черт знает, я не сильна в этой стороне, – ответила она на немой вопрос Игоря.
Сказав это, Анисия поморщилась. Что дернуло ее, выращенную, в общем-то, в рафинированных условиях дома Верховой, употребить это хлесткое слово? Ведь они, образованные, не знавшие голода, из кожи лезли, учась быть неугодными. О, молодость, была ли ты вообще или не было тебя?
– Горничной я позволила поспать, бедняжка валится с ног, – подавила в себе Анисия этот ворох надоевших умозаключений.
Казалось бы, для Инессы трагическое происшествие на квартире Полины должно было стать избавлением. Но вот она, сведшая так досаждающее ей клеймо ненавистного брака, в ознобе лежала на пестроте огромной кровати резного дерева. Которое когда-то впивалось в лето.
52
– Я ведь и сама сперва ей поверила, – хрипела Инесса совсем недавно, когда еще была в сознании. – Жалела ее, рыдала вместе с ней.
«А что ей была эта Полина? – сурово думала Анисия, не торопясь отвечать. – Лишь зеркало того, как она хотела себя видеть, верящее всем ее приукрашиваниям себя. У нас были разные Полины». Но собственное упорядочивающее красноречие, как прежде, не умиротворило ее.
– Поверила во что? – сострадательно спросила Анисия, до этого все избегающая смотреть на обезображенную и жалкую Инессу.
– Что Виктор силой овладел ей когда-то давно. Я ведь из-за этого и решилась на развод. Не могла смотреть на него. А она… она меня просто надула. Выставляла себя мстительницей, а сама принимала его подарки. А потом тебе же честно заявила, что наигралась и хочет стать белой костью. А перед Алешкой начала выдавливать драму. Наверное, и сама в нее уверовала. Я не удивилась бы, что она сама и соблазнила тогда Виктора. В погоне за славой Апполинарии Сусловой. Ведь разочаровала ее политическая слава.
– Почему же она не мстила в таком случае ему, Виктору? – шевельнула Анисия иссушенным языком. – А будто мстила нам…
– Потому что с ним не получались никакие манипуляции. Эдакую рыбу еще сыскать… Она, может быть, и хотела бы кого-то, кто размозжил бы ее прыгания эти. Но уникальность ее тешил только Алешка, который по щелчку бросался ее утешать. После ее же уродливых сцен бросался перед ней извиняться за собственную жестокость.
– Я ничего этого не знала.
Инесса попыталась посмотреть на Анисию со следом былой спеси. Но замерла то ли от выражения ее лица, то ли от загустения собственной отравленной крови.
– Может, он был ей так противен, что даже мстить ему не хотелось, – обморожено произнесла Анисия.
Инесса косо хмыкнула.
– Мне тоже бедлама хотелось. А Виктор все не сулил никакой бедлам. Я даже ревновать его пробовала, устраивать сцены… Даже топиться, представь себе.
Анисия с нежданным раздражением подумала, что Инесса возвращает людям их же содержимое. С чего вдруг она превратилась в умудренную опытом мученицу, растолковывающую что-то ей с просветленным видом? Это могло бы сработать, не знай Анисия прошлое Инессы. Даже то, как после крушения империи она вместе со статусом утратила и апломб. И заискивала перед европейцами о каких-то им приевшихся благах вроде кофе не открытой террасе.
– Не думаешь ли ты, что она ему все-таки отомстила? Это ведь такое сердце… Ну не могла она смириться. Сама застрелила его, а потом себя…
– Чушь, – утомленно скривила Инесса потрескавшиеся губы и отвернулась в подушку.
Если бы Анисия нашла доказательства, что Инесса тоже знает про будущее, на это имелось бы лишь два объяснения – либо нежеланная правдивость басенной догадки о том, что все они существуют в романе Всемила. Либо… что у нее, Анисии, галлюцинации. Разумеется, не может быть и речи, что все случится именно так. Их потрясающие идеи всеобщего братства, равноправия попросту не могут обернуться продразверсткой. Это какая-то сгущенная страшилка, чтобы они призадумались. Иначе выходит, что на одного мечтателя нашлась сотня сволочей, для которых контроль над жизнями других куда ценнее, чем гармония. Да и собственная ее роль в этом будущем немыслима. Ведь несогласных надо не травить, а переделывать… Объяснить им, что верно. С благой целью вылечить треснувшую империю…
Но… разве не с этого они начали?..
Надо прекратить общение с Всемилом. Разумеется, он не умер, если они до сих пор живы. Если только они не застопорились в отдельном от автора, оконченном произведении, начавшем собственный путь обрастания чужим сознанием. Тогда… нет ничего страшнее обреченной пытка незнания, где и когда оборвется жизнь. Впрочем, ничего нового. Странно, что гипотетическая идея о точно таком же, но природном исчезновении не потрясала Анисию так. Все они замурованы. И не так уж важно, где. После такого и впрямь можно себя одурманить, что происходящее на земле не так уж важно, что наверняка есть какое-то удобоваримое объяснение, неподвластное человеку. Заменить одно религиозное понятие другим, кажущимся свежим. Ровно ничего не ведая наверняка, отпереть потоки бесчисленных и ничем не подтвержденных вариантов объяснения происхождения всего. И пассивно наблюдать за действительностью. Постигая такое, что не хочется жить.
53
И вот теперь, отпихивая невыносимость текущей минуты, Анисию изгрызала жажда услышать, какого Игорю было вновь испытывать страх в собственном доме. Спустя век. Кто бы подумал, что и помазанник божий и вождь народов, всячески отрицающий свою с предшественником тождественность, будут использовать одни и те же методы в одних и тех же ландшафтах вечной зимы?
Какого Игорю было, когда дамоклов меч над ним растянулся уже не на дни, а на годы, в течение которых каждую ночь ждал он небезызвестных ребят? Которые уже расхаживали в кожаных куртках красными псами, а не в «мундирах голубых». Незримое присутствие которых отравляло Игорю даже вполне еще сносные летние дни в санаториях за казенный счет. Может, он и рад бы был отвлечься от своего недуга в истинную, почти религиозную идею, которая исцелила бы его, пусть и сделала бы фанатиком. Но и здесь он не дожал.