Темнеющая весна (страница 29)
– Для философских рассуждений ты выбрал неподходящее время, – запоздало рассеялась Анисия, испытывая невольное раздражение из-за аморфности Алеши. – Ты поедешь со мной?
Она оглядела комнату, прикидывая, что возьмет с собой в добровольную ссылку невесть куда. Мелькнула мысль, как они будут в чужих квартирах обходиться без привычных благ… И ведь нужно как-то взять деньги, вещи, попрощаться с сыном… Усилием воли она заблокировала эти мысли. Почему невозможно просто сидеть в этом кресле всю оставшуюся жизнь? Не испытывая этих потрясений.
– Жаль уезжать без Полины. Она бы ликовала больше всех, – с надтреснутой нежностью произнесла Анисия, чтобы сгладить свою возможную бестактность. – Вечная странница. И все-то не было ей покоя…
Она тут же схватилась за этот шрам и принялась мысленно зашивать его во имя будущего. Хоть шрам и трескался новой кровью при каждом нажатии.
Неотрывный взгляд Алеши, к которому она повернулась для одобрения, поразил ее.
Вдруг остается? Вдруг он… перешел с Полиной определенную черту? Вдруг в него вселились бесы, как давеча в Игоря?.. Ни в чем теперь нельзя было иметь ту железнолобую уверенность, которая душила ее еще полгода назад.
– Я все хотел… Спасти ее от этого Виктора.
– Спасти? Спасти?! С замужеством была целиком и полностью ее идея. Даже Инесса…
Анисия сама бы не ответила, почему все больше разъярялась. Разъярялась на какое-то предчувствие его сформированных, но еще не высказанных слов.
– Ничего вы обе не поняли.
До сих пор Анисия не желала признавать скрытые отношения Алеши и Полины, чтобы не выказывать перед Полиной то, что та, очевидно, желала вызвать. Теперь слушать об их взаимодействиях было попросту невыносимо.
– Ради всего святого! И ты купился на этот театр? С несчастной Полиной? Да ей нравилось держать тебя на поводке, как прежде Игоря! А сама она превесело проводила время с женихом.
– Зато она встретила меня и помогла, когда я вернулся из ссылки. Всемил убедил ее в этом.
Анисия содрогнулась. Ведь и Полина могла уверовать, будто Всемил пишет их. Потому и выполняла прихоти графомана. Но вслух озвучила лишь технический вопрос:
– Вернулся из ссылки?..
– После года каторгу заменили ссылкой.
– А как позволили вернуться в столицу?
– Вмешался Всемил…
Алеша продолжал выглядеть невозмутимо.
– Когда я пришел к ней в первый раз, она заставила меня сидеть в другой комнате, пока беседовала с Виктором. Она не прикрыла дверь, я все слышал. Потом они… я даже не хочу это произносить.
Анисия вспыхнула, отгоняя догадки.
– В нашу предпоследнюю встречу она говорила, что надо спасти от вечной мглы ее душу. Что, когда человек болеет, я же принесу ему лекарство, – в светлых глазах Алеши отразилось почти… наслаждение? Какой-то языческий экстаз восхищения инстинктами.
– Подобная мешанина в ее стиле.
– Она говорила, что желает не быть мертвой, живя.
– Эгоизм и бравада.
– Но при этом стихийная страсть к смерти все больше отдаляла ее от суетного мира живых.
– Люди с ее несгибаемой волей не накладывают на себя руки.
– Это только так кажется… Ты же сама была против универсальных ответов. Чтобы всех спасти, кто-то обязательно должен умереть. Жертвоприношение забытым богам. А, если они устают ждать жертв от потерявших уважение людей, то забирают их сами.
– Жертвоприношение? – бессильно переспросила Анисия, ничего, кроме накрапывающего пульса на шее, не чувствуя.
– Она и сама себя этой местью сожрала. Я тогда сказал, что не могу, чтобы она не смела просить меня об этом.
– Объясни мне, как она, такая вся из себя страдалица, проводила время со своим мучителем? Виновником ее перелопаченной души? – Анисия сжала тонкий лед своих запястий.
Она хотела, чтобы сулящая крушение интерпретация Алеши осталась только фантазиями страждущего героя. Но Алеша серьезно ответил:
– Она хотела наказать его. И держала возле себя.
Анисия непримиримо отвернулась. Инесса была права… Полина предпочитала обсуждать свои страдания с ним, с Алешей. С ее Алешей! Чтобы отвлечь его от нее, Анисии, своими более вескими обстоятельствами. Но вдруг… их связь попросту была нещадно испещрена капиллярами неведомых Анисии тем? Иначе почему Полина с таким бесспорным доверием побежала именно к Алеше в роковой для себя момент?
– Кто для тебя была Полина? – задала Анисия давно саднящий, оскверненный страхом вопрос, уже теряя благословенную способность контролировать проявления своих чувств.
– Полина всем нам была нужнее, чем живые люди… – промолвил Алеша. – Для меня ты была соратница и сестра… А Полина – недостижимый идеал.
Анисия опустила глаза, стыдясь того, насколько силен оказался толчок в груди от этого признания. Она ведь была почти убеждена, что она уникальна для Алеши.
Алеша молчал тоже. Он знал, что изреченная мысль – в лучшем случае полуправда, и теперь едва не скривился.
– Так вот какой ты оказался маленький зверь. И все опять крутится вокруг примитива физиологии…
– Физиологии… да что ты знаешь о ней?! После деспотизма, на который мастерица была мать, я ни к одной женщине не могу прикоснуться, как бы сильно не желал ее! В ступор впадаю, в панику! Да я по полу катался после свиданий с тобой!
Анисия польщенно заморгала.
– Я понял, я могу и должен прекратить этот круговорот самоистязания, – натужно продолжал Алеша, будто возвращаясь в мучительное, но необходимое русло после этой животрепещущей вспышки.
Анисия неловко поднялась и отошла к окну, теребя манжет. Ее прямая спина прерывала разбрызганное свечение с улицы.
– И что же? – спросила она через опухоль, доходящую до языка. – Прекратил?
Насколько часто она отгоняла прилипчивые мысли как глупость… И не удивлялась, когда они сбывались. Не особенно удивилась и сейчас.
57
– Ее душа уже была убита. Я лишь разрубил высохшую оболочку.
Анисия обернулась и посмотрела на него покрасневшими глазами, будто терла их кулаками.
– С ней надо было поговорить. А не рубить, – произнесла она так, будто давно знала озвученное.
То, что только что казалось немыслимым, уже стало необратимым и укладывающимся в логику предшествующего, едва ли не закономерным фактом.
Она сама не понимала, почему не голосит, не хлещет Алешу по щекам после произнесенного набата. Должно быть, в нее въелись заветы упущенного детства, наставления гувернантки, муштра Верховой… Въелись так глубоко, что она вообще разучилась чувствовать ниже страха потерять лицо. Ярмо нахождения в обществе людей взимало свою дань.
– Говорил.
На месте легких набухло что-то холодяще-горячее. Этого просто не могло быть… Но причин не верить Алексею Анисия не имела.
– Это не милосердие, а гордыня, – констатировала она, не испытывая страха.
– Это же я ее убил… – рубанул он ее итоговой плетью. – Я же знал, для чего Игорь рвется туда. Что он обязательно придет. Но распрощался и ушел. Я подумал…
– Что ты подумал? – отравила свой голос Анисия.
– Подумал, что так лучше для обоих.
– Он должен был очиститься убийством невиновной? Или какие-то еще более фантастические решения?
– Нет, – терпеливо продолжал Алеша. – Она искала смерти. Я хотел ее освободить. Из-за ее силы и самоуверенности дутой никто не предполагал ведь, что она может сделаться жертвой?.. А ведь мало кто из живущих такой себя грязной и недостойной считал… Она была поражена до костей, она была неизлечима. А Игорь… стал бы изолирован и не причинил больше никому вреда. Он… он ведь тоже не в себе. Он несет за собой грязь. Таким не место в нашем обществе.
Так уже кто-то говорил об Игоре, постукивая перьевой ручкой по однотипно-коричневому столу с зеленым сукном посередине.
– Игорь спокойно разгуливает по улицам. И похищает твою сестру! Женится на ней, полумертвой!
– Скоро его схватят. А Инесса… Она будет в порядке.
Существовал какой-то непоправимый резонанс между его видом и словами, которые с кротким цинизмом вылетали из этих припухлых губ. Но ведь тогда, во времена французского нашествия, этот резонанс никак не поразил ее… Наверное, потому что тогда он не олицетворял для нее что-то трогательно-желанное, совершенно неописуемо окрашенное. Прорастающее вглубь до самих проматерей, до Иштар, до Исиды.
– Ты возомнил себя выше человека, выше человеческого выбора…
– Разве не ты это от меня хотела? Чтобы я отмылся от христианства. Вот, пожалуйста.
– Это убийство во спасение, – Анисия схватила его за картонный домик безжизненно висящих рук, безуспешно ожидая ответного пожатия.
Алеша с состраданием посмотрел на нее.
– Я тоже утешал себя этим. Но утешения – это только слова. Действия они не сотрут.
– Но христианство же учит иному, – сбивчиво прошептала Анисия, подняв руку, чтобы завести светлую прядь за его ухо.
Ей до помешательства хотелось истерзать его губы своими, повалить его на пол, выкорчевать прошлый разговор. Измельчить в труху все, что произошло в последнее время, все, что увидела, узнала. Она просто хотела лежать с ним на полу в любой позе и думать о чем-то отвлеченном, как прежде. Но она не решилась даже прикоснуться к Алеше. Он бы непременно оттолкнул ее. Он ее никогда не любил… Да и не за что было. Почему… почему все они бежали к Полине?! Даже Павел в будущем сдался. Конечно, ведь будущую Анисию, должно быть, стыдно было показать еще до конца не сформированной советской элите. Она ведь сама себя обратила не в женщину, а в друга. Что было слишком почему-то лестно прежде, а теперь стало оскорбительно. Им же, этим благородным мальчикам, заявляющим, что нуждаются в друге, нужны попреки, театральщина, измены. Нужны все более изощренные полуоттенки отношений. Нужны Настасья Филлиповна с Аглаей. И никому не нужны Вера с Варварой Ардалионовной.
– Оно лжет. Дает надежду. Чтобы мы не сошли с ума от необратимости.
– Этого быть не может, – твердила Анисия со стылой улыбкой, которую забыла заменить на что-то более подходящее случаю. – Мы все исправим.
– Исправить можно лишь то, что еще в какой-то мере сохранилось. А я уничтожил свою душу. На каторге я все думал, что вот наступит будущее. Выжил вопреки, потому что должен же быть смысл. И там смысл был – возродиться. Но воля оказалась еще тяжелее каторги. Если уж Виктор натворил с Полиной такое… Как после этого она могла жить дальше? Да ее отравляли собственные мысли, ненависть к себе. Смерть была актом милосердия. Как пристрелить лошадь с перебитым хребтом…
Анисия содрогнулась, ни о чем больше не думая.
– Даже Инесса не смогла жить с Виктором после того, как узнала. Все думалось, что это ничего, все не так однозначно. Мы же не верим в абсолютное зло, верно? Любой злодей в чем-то нам приятен.
Эти фатальные слова будто и на Анисию налепляли склизкую скованность бездействия.
– Это было убийство во спасение, – повторила Анисия хрипло и грубо.
– Теперь ничто уже не имеет значения. Я уничтожил душу. Живой труп.
Анисия с отстраненным удивлением отметила, что ужас начала беседы сменился едва ли не отвращением к ее светловолосому ангелу. Лихорадка завершилась, руки заледенели. В ней заговорило что-то древнейшее, не имеющее отношения к дрессировке, которой ее подвергали всю жизнь.
– Это даже хуже, чем если бы ты убил ее собственноручно. Так было бы честнее. А так ты лишь разыграл какую-то грязную партию непонятно во имя чьих интересов.
Она не знала, где родились эти слова. У нее не было ни ресурсов, ни времени составлять какие-то суждения. Но сказанного было не воротить. Алексей посмотрел на нее, но не опустил глаза в пол. В них проскользнуло что-то острое, обтачиваемое.