Темнеющая весна (страница 30)
– Пожертвовать своей жизнью все горазды. Сейчас многие пойдут на это едва ли не с ликованием. Нас пьянят нежизнеспособные идеи, а внушить можно все что угодно. Но что если нам предстоит выбор пожертвовать чьей-то еще жизнью для такого же общего блага? Тут все переворачивается, не правда ли? Идея жертвоприношения начинает играть иначе? А тебя нарекают тираном.
Анисия зачесала темя, сдергивая зарубцевавшуюся там корку давней ранки. Пока еще оттуда не просочилась неотвратимая кровь.
– Какое же благо было в смерти Полины?
– Ее же собственное умиротворение, которое ей бог не спешил даровать. И чтобы не было раздора, чтобы все вокруг успокоились.
– Может, чтобы и я успокоилась?!
– В первую очередь. И Инесса… Они пагубно влияли друг на друга. Вы все друг от друга болезненно зависели. А они друг в друге еще и поощряли эти обиды извечные, осуждение всего и всех. Ты цеплялась за нее как за оправдание. Она мешала тебе осознать реальность, поместила тебя в какой-то пузырь! Какое-то хождение в народ… Да вы от себя туда бежали. Ради того, чтобы прогрессивными себя показать, готовы были наружу выпустить хтонь, которая вас же потом пожрала бы.
– Почему ты просто мне не сказал это?..
– Ты должна принять, что твоя греза разбилась, – произнес Алеша ее выковырянные мысли.
И уничтожил ее он сам. Тот, который грезой и был.
– Ты… взял какую-то смердящую стратегию меня оберегать. Ты думаешь, тебе виднее, что для меня лучше?!
58
Наступило пустующее молчание.
– Как… – Анисия скривилась. – Как это было?
– Когда я пришел к ней, там уже не было никакого Игоря. Она сказала мне, что Игорь буянил, разбил вазу, но успокоился, как только она показала ему труп Виктора. Ужаснувшись, он убежал.
– Что ты сказал?
Алеша смотрел на нее до холодности разгоряченно.
– Ее жениха убила она сама. Виктор уже был мертв, когда она была еще жива. Ты ошибалась, негодуя на нее за связь с ним. Это была ее лебединая песня. Она все понимала. Она отомстила ему. Но это не принесло ей удовлетворения. Месть… красива только в театре. Он уничтожил ее. Запаковал в ней разрушающую жажду мести. И ненависть к себе. Внешне… она могла выглядеть как человек, занималась человеческими делами. Но ни секунды на могла освободиться от случившегося. Как от боли в спине.
До Анисии, обычно переполненной титанической верой в будущее, пока не в силах был достучаться ужас всего их краха. Прежде ладони будто сами отводили от себя угрозу выстраиваемому в муках рационализма благополучию. Но слова о смерти Виктора принесли удивительное облегчение. Значит, он понес наказание. Хотя бы и таким фантасмагоричным способом.
– Думаю, что потом… после того, как ушел я, Игорь успокоился, все понял. И вернулся. Я предвидел это. Но распрощался. Оставив ее в таком состоянии, – мерзло закончил Алеша.
– Ты… ты убил ее.
– Я не знал, что делать. Ведь надо было показывать на нее. Я не мог лгать под присягой. Но и помочь ей убрать труп я не мог тоже. Мне оставалось только никогда туда не приходить, изменить ход времени! Я хотел уехать в ту же ночь.
– Тогда… какой смысл был Игорю убивать ее? Если дорога к ней была расчищена? – еле слышно спросила Анисия просто чтобы разрубить повисшую тишину, пропитанную могильными образами.
Анисия захотела заорать, что он не Иисус, что может идти к черту со своей напускной благостностью, что она ненавидит его. Она оцепенело поднялась и уже даже занесла руку в бессильном порыве его ударить, задавить поток льющихся из него одеревенелых слов. Но лишь окоченевшими шагами проследовала к выходу. Когда она проходила мимо Алеши, неподвижно смотрящего в стену, ее охватила малодушная паника, что он и ее сейчас ударит в спину ножом.
– Игорь признается в убийстве и Полины, и Виктора, чтобы поразить общественность, – ощерился Алеша.
– Ты не мог знать, что он вернется. Ты только хотел верить. Ты себе выдумал Игоря. Откуда вы берете эту предопределенность? Нет ее… Как Порфирий напыщенно уверен, что Родион никуда не сбежит… зная Родиона несколько часов.
Анисия изможденно потерла глаза. Потом тупо добавила:
– Но ты… Ты хотел, чтобы осудили его. Ты всегда этого хотел… Даже когда с ним был на одной стороне.
Алеша недоуменно воззрился на нее. Потом, будто что-то вспомнив, сузил глаза. И стал поразительно похож на Полину.
– Никогда я с ним не был на одной стороне.
– Почему только все считали тебя святым? – протянула Анисия совсем прибито.
Из ниоткуда вырвалась пыль дождя. Алеша вздрогнул от бесшумности медленного разложения города, который все должен был растаять. Но, не тая, лишь дальше погрязал в грязи.
– Она умоляла меня сделать это. А я трусил.
– Это была ее временная слабость. А ты зацепился за нее как за желанное решение проблем.
Анисия с содроганием подумала, что Алеша будто бы не мог отомстить ей, которая этого заслуживала. И отомстил Поле.
– Эта идея поразила меня.
– Но вина на тебе, – прогавкала Анисия.
– А идея Полины, – ответил он, сжирая ее глаза своими, снизу окутанными синеватой теменью.
– Идея – это лишь слова. Все кругом – пустые, глупые слова таких же глупых людей. Как возможно… как идея способна материализоваться в физическое уничтожение?.. Ведь она не состоит даже из воздуха…
Алеша замолчал, поджав губы, как это делают люди, когда слышат не то, что ожидали.
– Ты не Мессия, – ледяным тоном продолжала Анисия.
– А что было бы с нами, если бы Иисус испугался тогда и не умер за нас?
– Но ты же… Не умер.
– Я умер, Анисия. И только твоя неописуемая слепота не позволяет тебе увидеть это.
– Ты должен был пожертвовать собой, а не Полиной. Встать на путь борьбы нашего народа за свободу. Ты пожалел себя. А Иисус не пожалел. Испугавшийся Мессия, – захохотала она, с наслаждением наблюдая за ужасом в его глазах.
– Да, я отступник, – как-то трагично, но и с восхищением ответил он. – Вы… все давили на меня. Всю мою жизнь.
– Давят на всех. Но не все становятся убийцами.
59
– Не все? А не этого ли ты от меня на самом деле хотела? – задрожал теперь уже Алеша.
Анисия с отрадой глотнула его гнев. Мысленно она сняла перед ним свою защиту. Если бы ему захотелось ее ударить – да, это было бы феерично. Может, хоть тогда бы они, наконец, стали квиты. Анисия потупилась, но все же не без труда произнесла:
– Н-нет… Это была игра, просто слова! Никто же не думал, что их кто-то воспримет всерьез.
– А если слишком буквально ваши призывы прочесть? Я вот испил до конца страх и нежелание людей со мной якшаться. Тяжелые это все во мне вызывало чувства. Желание мести собственному народу приходилось в себе давить. Я-то хотел быть спасителем за грех, который не совершал. А не так-то просто чистоту поддерживать… А что если семена ваши попадут в чью-то другую голову, не зараженную религией? И мстители станут решать, что лучше для тупого, забитого народа?
– Ваши высшие саны распоряжались вашими жизнями так же невозбранно! И что же, я виновна в том, что кто-то услышит? Но тогда никто никому ничего не имеет права говорить! Ты просто из себя не смог вытравить этот гной религиозный, – проскрежетала Анисия, отдавая себе отчет, что несколько уводит разговор от сокровенного смысла, который пытался донести до нее Алеша и который она к собственному стыду не в силах была разрешить.
– Ты говоришь, что меня любишь… но как ты это можешь, раз ненавидишь часть меня, такую важную?!
– Ненавижу? Я бы примирилась с ней. Ты сам захотел…
– Значит, был дураком. Польстился.
– Что ж, тогда и я для тебя дура, – отрезала Анисия.
– К чему через себя переступать? – спросил Алеша не у нее. – Чтобы самому себе доказать свою силу? Себе – или вам? Но зачем мне вообще вы?!
– Сомневаюсь, что подлинное учение Христа так вас занимает. Вы лишь очарованы мифами, как другие очарованы сказками Андерсена…
– Ты никогда нас не понимала. Ты окружила себя коконом скептицизма.
– Если ты исподволь считал меня врагом все это время, то нечего было и начинать все это! Нечего давать мне надежду, что мы вместе пойдем в народ!
Алеша взъерошил волосы.
– Во что не поверишь в этом проклятом желании убежать.
– А ты ведь слишком благороден, чтобы сбежать-то, – вызывающе отозвалась Анисия, припомнив кое-что еще.
Она с дрожью вспомнила, как зазывала его в миграцию еще до того, как это стало повсеместным. А он с негодованием отверг эту идею. Говорил, что теперь именно в России одновременно происходит все. И, бравый, преисполненный тщеславия, бросил Маню с новорожденным ребенком и влился в белое движение. А потом с раздавленными остатками армии оказался в Турции, а затем и во Франции уже с подоспевшими туда матерью и сестрой. Если бы он не предпочел ей тогда купание в собственной доблести… быть может, они смогли бы стать счастливыми в догитлеровской Европе. Смешные двадцать лет передышки… А она бы не жила в коммунальной квартире с соседкой, чей пьяным ор на собственного ребенка доносился даже через на совесть возведенную стену дореволюционного особняка.
А незапятнанная эмигрантка Инесса ждала от нее адовых мук совести за участие в чистках. Но покаяние, поначалу казавшееся верным, по-роскольниковски привлекательным и сулящим искупление, не в силах решиться в том временном промежутке, выжгло Анисию до мышц. И она отбросила его просто чтобы сохранить рассудок, сместив фокус с себя на слепоту и неполноценность других. И вот теперь покаяние это, возрожденное, умноженное, застряло в круговерти самых темных и тупиковых чувств, которая казалась попросту непереносимой. И Анисия в каком-то лилеющем отдалении забытья взмолилась, чтобы только ее сознание выдержало этот шквал.
60
– Я бы не дала ей умереть, – прокаркала Анисия, уже даже не испытывая желания поморщиться от помпезности этой фразы. – Все остальное уже не важно.
– Да. Потому что струсила бы. Потому что эгоистическое ощущение себя как идеальной фигуры куда важнее, чем страдания другого человека. Это и называют моралью. Когда на войне ты корчишься и не решаешься застрелить человека с раздробленным тазом, и он двое суток умирает в нечеловеческой боли, – строптиво процедил Алеша. – А ты лучше других знала, как тяжело ей было пережить все!
Но Анисия не знала… Она упорно защищалась от дурного настроения прочих, обращая его для себя в безвинную блажь.
– Я ведь… Понимал, почему Виктор поступил так. Быть может, мне и его примеру хотелось последовать. Если бы я только был способен…
Анисия всосала нижнюю губу, будто желая ее откусить.
– Почему она все искала во мне какого-то спасителя?! Я для этого не годился… Мне это было больно. Я не чувствовал себя вправе. Я не потянул ее избрание меня спасителем.
Анисия напряженно молчала. Ей захотелось оправдываться, бешено кричать о своей невиновности. Но ведь она должна была помочь Полине, когда увидела под ее окнами и Игоря и Алешу. Должна была… потому что уже тогда чем-то могильным веяло от ран ослепительного ночного неба.
– Ты… ты за своими химерами хоть раз задумалась о том, какого мне было на каторге по твоей милости?!
Анисия с благоговением почувствовала, как, наконец, ее щеки поползли уродливой прозрачностью слез.
– Я… я думала об этом каждый день. Ты… я просто так что ли выдумала, что Полина спасла тебя? Настолько мне хотелось того дня необратимость… Я сама в это уверовала!
– Я… тоже готов был поверить в это с охотой. Но ты ни разу не спросила, какого мне было. И я терпел, я смирился! Я принял твою эгоистическую игру. Я… я тоже хотел, чтобы было как прежде.
Привычка думать, что земная жизнь не так основополагающа, как неподвластная вечность, больше не работала.
– Я… – разлепила Анисия слипшиеся губы. – Я только хотела, чтобы ты простил меня.
– Я сказал тебе, что простил.