Изобретение прав человека: история (страница 5)
Романы и эмпатия
Такие романы, как «Юлия», заставляли читателей идентифицировать себя с обычными персонажами, с которыми они по определению не были знакомы лично. Сама форма изложения вынуждала читателей сопереживать персонажам, особенно главным героям и героиням. Другими словами, через вымышленный обмен письмами эпистолярные романы учили своих читателей не чему иному, как новой психологии, и в результате заложили фундамент для нового общественного и политического порядка. Благодаря романам принадлежавшая к среднему классу Юлия и даже служанка Памела, героиня одноименного произведения Сэмюэла Ричардсона, сделались равными и даже превзошли богачей, вроде господина Б., хозяина Памелы и ее будущего соблазнителя. Романы давали понять, что люди по большому счету равны между собой в силу испытываемых ими чувств. Многие произведения уделяли особое внимание желанию автономии. Таким образом, чтение романов порождало чувство равенства и эмпатии с помощью страстного погружения в повествование. Можно ли считать совпадением тот факт, что три величайших романа XVIII века, спровоцировавших психологическое отождествление, – «Памела» (1740) и «Кларисса» (1747–1748) Ричардсона, а также «Юлия» (1761) Руссо – вышли в свет непосредственно перед появлением понятия «права человека» (rights of man)?
Разумеется, эмпатию изобрели не в XVIII веке. Способность сопереживать присуща всем и каждому – за нее отвечают отдельные участки мозга. Она зависит от природного умения постигать чужую субъективность и понимать, что внутренние переживания других людей подобны нашим собственным. Например, страдающие аутизмом дети плохо распознают корреляцию между тем или иным выражением лица и эмоциями и в целом не воспринимают субъективные состояния окружающих. Словом, аутизм характеризуется неспособностью сопереживать другим людям[23].
Обычно человек учится сопереживанию с ранних лет. Несмотря на естественную врожденную предрасположенность, в каждой культуре эмпатия обретает свои особые формы выражения. Эмпатия развивается исключительно посредством социального взаимодействия, поэтому способы этого взаимодействия в значительной степени и формируют эмпатию. В XVIII веке читатели романов научились расширять область своей эмпатии. В процессе чтения их сопереживание уже не ограничивалось традиционными социальными рамками, разделявшими знать и простолюдинов, господ и слуг, мужчин и женщин и, вероятно, даже взрослых и детей. Как следствие, они увидели других – тех, с кем они не были лично знакомы, – как себе подобных, как людей с теми же самыми эмоциями. Без этого процесса узнавания «равенство» не имело бы большого смысла и, что особенно важно, никаких политических последствий. Равенство душ на небесах не то же самое, что и равные права на земле. До XVIII века христиане с готовностью принимали первый постулат, не предполагая возможность второго.
Способность к отождествлению вне социальных рамок могла быть приобретена различными способами, и я вовсе не приписываю исключительную заслугу в этом чтению романов. Однако именно чтение романов оказалось как нельзя кстати, отчасти потому что расцвет особой разновидности романа – эпистолярной – совпадает хронологически с рождением прав человека. Небывалый всплеск интереса к роману в письмах как к жанру пришелся на 1760–1780-е годы, а уже в 1790-х годах он довольно загадочным образом сошел на нет. Разного рода романы издавались и раньше, тем не менее в отдельный жанр они впервые выделились в XVIII веке, особенно после 1740 года, когда была опубликована «Памела» Ричардсона. Во Франции в 1701 году появилось восемь новых романов, в 1750-м – пятьдесят два, а в 1789-м – уже сто двенадцать. В Британии с первого десятилетия XVIII века до 1760-х годов число романов выросло в шесть раз; около тридцати новых произведений появлялось каждый год в 1770-х годах, сорока – в 1780-х годах и порядка семидесяти романов в год – в 1790-х годах. Вдобавок доступ к чтению появился у гораздо большего числа людей, а главными героями романов стали обычные люди с их повседневными проблемами, касающимися любовных отношений, брака и движения вверх по социальной лестнице. Грамотность выросла настолько, что романы читали даже слуги в больших городах, как мужчины, так и женщины, хотя ни тогда, ни сейчас чтение романов не было свойственно низшим классам. Французские крестьяне, составлявшие тогда восемьдесят процентов населения страны, обычно романов не читали, если вообще умели читать[24]